Номер 1

– Лети-лети, лепесток, через запад на восток… – Пробормотал я стишок из старой сказки, показавшийся мне уместным.

Не знаю, как долго я стоял столбом, уставившись невидящим взором на клочки бумаги, бывшие когда-то такими ценными для меня, а теперь не имеющими никакого значения. Теперь это была просто цветная бумага. Лучшее воспоминание было уничтожено, порвано, стерто в порошок и отправилось в ведро, став обычной кучей мусора.

Я допил вторую бутылку, сморщившись от отвращения, вкус был гнилой, но мне было все равно, я хотел лишь забыться. Мне нравилось это чувство. Алкоголь вливался в меня, обжигая горло, пищевод, тяжестью опускаясь на дно желудка, откуда кровь, насытившись спиртом, разнесет его по организму, заставляя почувствовать эйфорию. Я надеялся, что вторая попытка окажется более удачной и меня не вывернет опять на изнанку.

Последнюю бутылку я пил долго, медленными глотками, не обращая внимания на вкус. Я описывал круги вокруг кухонного стола, стараясь не думать ни о чем другом, кроме этого. Один, два, три… я считал круги. Эйфория постепенно охватывала меня, убаюкивала. На двадцать седьмом круге закружилась голова, Я упал на стул, откинулся на спинку и закрыл глаза. Мир завертелся, как бешеный бесконтрольный волчок. Как будто меня засунули в центрифугу и запустили с максимальной скоростью.

Голова пульсировала от боли, словно кто-то, неспешно, ручной дрелью высверливал отверстие. Голова стала тяжелой от свинца, залитого в нововысверленный люк у меня на макушке. Я обхватил виски, пытаясь как можно тише и аккуратней уложить голову на жесткий стол. Руки я сложил под головой, как импровизированную подушку, не так мягко, как хотелось бы, но все же лучше, чем деревянный стол. Голова продолжала разрываться. Я чувствовал себя наковальней, по которой кузнец-садист наносит удары изо всех сил тяжеленным молотом снова и снова и улыбается при каждом моем стоне.

Я закрыл, истекающие слезами, глаза, в надежде заснуть, но на этот раз бог сновидений не торопился отворить для меня врата своего царства. Я считал каждый удар молота, молясь о забвении, которое так и не приходило. Я считал каждый удар, разрывавший мою голову вдребезги, разбивавший ее на части. Наконец, я провалился в сон.

Сквозь пелену сна, каким-то шестым чувством, я почувствовал, как по обеим сторонам от меня кто-то ворочается, чешется, издает странные, ни на что не похожие, звуки. Это ощущение разбудило меня, окунув с головой в реальность. Вокруг меня, со всех сторон, штабелями лежали мои собратья по сумасшествию. Все они как будто проснулись в один и тот же миг, одновременно, как по часам, словно какой-то укоренившийся за долгие годы инстинкт разбудил их. Все, как один, поднимались с постелей, бормоча что-то себе под нос, взъерошивая волосы, почесывая себя или нервно озираясь по сторонам. У каждого был свой священный ритуал, соблюдающийся изо дня в день, из года в год. Все они превратились в послушных роботов, дрессированных ручных зверьков без собственной воли и тяги к жизни. Они просто существовали, подчиняясь этой навязанной кем-то рутине.

В дверях стоял санитар, хотя определение надзиратель было бы ближе к истине. Психи медленно, по одному покидали палату. Надсмотрщик подгонял их пинками, громкими криками и цветистой руганью. Я так и оставался на своем месте, не в состоянии полностью понять, что я должен делать и куда мне идти.

– Какого черта ты там разлегся! – проорал санитар, когда все остальные вышли, а я остался лежать на том же месте, куда меня бросили ночью, и добавил еще несколько витиеватых фраз в мой адрес.

Он пошел в мою сторону, выхватив из-за пояса резиновую дубинку, наподобие тех, которыми пользуются полисмены. Он надвигался на меня массивной горой, с пылающим, готовым извергнуться в любой момент, кратером вулкана на ее вершине. Злоба и ненависть четко были написаны на его лице, искаженном этой жуткой гримасой. Казалось, будто вся его черная, негативная энергия, расходившаяся волнами от него, как от эпицентра, словно волны на водной поверхности от брошенного туда камня, была осязаема. Казалось, еще немного и она придавит меня неподъемным грузом к постели, парализуя меня, не позволяя мне ни вдохнуть, ни выдохнуть. Казалось, стоит мне протянуть руку, и я прикоснусь к ней, и на руке останется горячий след от ожога.

– Я тебе покажу, что значит дисциплина! – Продолжал он кричать. – Ты у меня узнаешь свое место, щенок паршивый!

Он продвигался ко мне, легко отшвыривая, расталкивая тесно поставленные койки. Я лежал, оцепенев от страха, смирно наблюдая за ураганом, надвигающимся на меня. Надзиратель стоял у меня в ногах, сверкая глазами от гнева, еще чуть-чуть и я загорюсь от одного его взгляда. Его взгляд будто проникал в самую глубину моей души, поджигая ее изнутри, выжигая на ней невидимое, но осязаемое мной, клеймо. Я почувствовал, как страх заполняет все мое естество, запрещая мне двигаться. Я боялся даже дышать под этим угрожающим, нечеловеческим взглядом.

– Вставай, урод! Подымайся с постели! Тебя ждет адский день, я обещаю тебе!

Его длинные, толстые пальцы обвились вокруг моей лодыжки, как змеи. Пальцы глубоко впились в кожу, оставляя на ней отметины, заставляя кости хрустеть. Одним резким движением он сдернул меня с кровати, как фокусник сдирает скатерть с богато заставленного стола. Я упал на пол, ударившись головой сначала о край кровати, а потом еще раз об пол для верности. Ноги больно врезались в койку, стоящую напротив моей. Боль от удара распространилась по всему телу. Я лежал в узком проходе между рядами и прилагал все усилия, лишь бы не застонать или не закричать от боли. Но мое лицо все равно не могло лгать. На лице все было написано. Надзиратель широко улыбался, обнажив свои гнилые зубы. Его тяжелый ботинок встретился с моими ребрами, отчего они прогнулись внутрь, предупреждающе затрещав.

– Встать!

Из глаз брызнули слезы. От боли я не понимал, где нахожусь, и что со мной происходит. Боль застилала глаза. Окружающие звуки становились тише и тише, они удалялись все дальше и дальше. Я почувствовал, как мое сознание медленно начинает уплывать прочь. Его рука крепкой хваткой схватила меня за шиворот и резко дернула, развернув по направлению к выходу из палаты. Это мгновенно вернуло меня назад к жестокой, не обещающей ничего хорошего, реальности. Топая тяжелыми ботинками, надзиратель шагал, волоча меня за собой, как какую-нибудь куклу, как какой-нибудь мусорный мешок.

Выстраивая высокопарные, фигуристые конструкции с использованием самых что ни на есть грязных, скверных и пошлых фраз и фразочек, от которых у приличных людей случается инфаркт, он волок меня, не способного к сопротивлению, по пустому и унылому коридору. Каждой костью я ощущал все неровности холодного, покрытого слоем грязи и пыли, пола.

Он распахнул двустворчатые двери и втащил меня в какое-то просторное помещение. Это была столовая. Я лежал на полу, вдыхая воздух, пропитанный легким запахом гнили, рвоты и экскрементов, смешанным со свежеприготовленным чем-то. Комбинируясь, эти запахи составляли уникальный ансамбль «Лечебница №5», запоминающийся на всю оставшуюся жизнь, становящийся эталоном, с которым будут сопоставляться и сравниваться последующие неповторимые ароматы.

– Туда садись! – Крикнул мой конвоир, указывая пальцем на свободное место.

Я с трудом поднялся на ноги и шатающейся походкой направился к указанному месту. Я уже понял, что беспрекословное подчинение является гарантом моей сохранности, или, по крайней мере, я так дольше проживу. Мой надсмотрщик остался стоять в дверях, наблюдая за соблюдением дисциплины. Другой санитар с каким-то пренебрежением и презрением поставил передо мной тарелку с завтраком и стакан с компотом. В тарелке была какая-то каша с плавающими в ней кусочками незрелых фруктов. Растекшись по всей поверхности, она напоминала рвоту, а компот по цвету был похож на кошачью мочу. К горлу сразу же подкатила тошнота, участилось дыхание. Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет. Зажав пальцами нос и прикрыв рот, я встал из-за стола, надеясь успеть найти туалет и дойти до него.

– Эй ты, сядь на место! – Крикнул мне мой охранник и двинулся в мою сторону.

Крепкий тычок дубинки в живот согнул меня пополам, брюшные мышцы резко сократились. Изо рта гейзером забила струя. Я увидел, как выплескивается содержимое моего желудка, забрызгивая ботинки и брюки санитара. Его обувь и одежда покрылись тонким, неровным слоем желудочного сока, словно художник-новичок неудачно распылил краску из баллончика.

Вначале было слово, и это слово было… оно принадлежало моему надзирателю. Бушующий водопад ругани прервался мощным ударом дубинки. Я услышал, как хрустнули позвонки, и упал лицом в собственную лужу.

– Отведи этого придурка в ванну! – Кто-то крикнул из кухни. – Пусть доблюет и помоется! Потом привяжи его! Сегодня от него толку не будет!

– Слушаюсь!

Тем же способом, которым меня доставили на кухню, я был отправлен в туалет. Надзиратель швырнул меня к унитазу, отчего я чуть не ударился головой об бочек, слава богу, я успел из последних сил подставить руки.

– Давай блюй, что там в тебе осталось!

Отплевываясь, я лишь кряхтел и кашлял, не в силах перевести дыхание. Из глаз по щекам катились слезы. Я рыдал от бессилия что-либо сделать.

– Бесконечно я ждать не буду! Чаша моего терпения начинает переполняться!

Я ничего не ответил. Он подошел ко мне, схватил за волосы и откинул мне голову назад и зажал нос. Пришлось открыть рот, чтобы я смог дышать. Санитар, теперь уже садист, засунул почти до основания мне в рот свою дубинку. Я почувствовал, как она касается стенок горла, проникая все глубже и глубже. Спазмы заставляли горло резко сжиматься и разжиматься, желудок терзали болезненные сокращения. Слезы непрерывным ручьем лились из глаз. Из носа потекло, словно кто-то невидимый открыл все шлюзы. Жидкие сопли стекали по губам на дубинку, торчащую изо рта, и попадали в рот, вызывая дополнительное отвращение. Судороги сотрясали все тело, я начал задыхаться, стонами пытаясь дать понять, что пора вытащить это орудие из меня. Но, казалось, садист-охранник не замечает мои мольбы. Наконец, он вытащил палку изо рта. Она была покрыта толстым слоем прозрачной, пузырящейся слюны, тонкими струйками тянущейся вниз к полу. Мышцы сократились в последний раз, извергнув из меня желчь и желудочный сок. Я испытал облегчение, что все кончилось, но в то же время я боялся, что процедура может повториться, или, что еще хуже, она может превратиться в ритуал и будет повторяться каждый день снова и снова, пока я по настоящему не лишусь ума..

Схватив меня за шиворот, мой надзиратель оттащил меня к раковине и приказал:

– Умойся!

Дрожащей рукой я открыл кран с холодной водой, сложил руки лодочкой и поднес к губам. Вода была хлорированной, но все же лучше, чем пить собственную блевотину. Я попытался как можно тщательнее прополоскать рот и горло, но гадкий, мерзкий привкус все же остался. Едва я смыл с лица последние капли содержимого моего желудка, меня грубо оттащили от раковины и снова куда-то поволокли.

Я услышал грузный скрип массивной стальной двери. За ней оказалось на половину пустое помещение. Лишь ржавая металлическая кровать в центре. Следом за нами вошли еще двое санитаров. В руках они держали широкую белую простыню, с которой на пол капала вода. Сил и желания сопротивляться у меня не было, я смирился со своей незавидной участью. Санитары обмотали меня, как мумию, холодной, влажной простыней. Холод мгновенно добрался до костей. Я будто очутился голым на северном полюсе, обдуваемый со всех четырех сторон ледяным ветром.

Санитары уложили меня на кровать. Она скрипнула под моим весом, и я услышал тихий шелест – это ржавчина посыпалась на пол, застилая его хрустящими рыжими хлопьями. Широкими, толстыми ремнями мне зафиксировали голову и все остальное тело. Я лежал неподвижно, словно гусеница в коконе, готовясь к превращению. Я почувствовал, как игла входит в шею, и в вену вливается какое-то лекарство. Дверь закрылась с таким же скрипом, как и отворилась, и с той стороны опустился тяжеленный засов, запечатывая меня здесь.

Еще два раза за то время, что я находился в изоляции, ко мне заходили санитары и вкалывали очередную порцию неизвестного препарата. Лекарства все время держали меня в сознании, не давая заснуть, но в то же время сознание у меня было как в густом тумане, не давая мне свободно думать, оставив меня наедине со своими страхами. Не знаю, как долго я находился там. Чувство времени исчезло. Для меня все время делилось на «до» и «после» попадания в изолятор. Как ни старался, я так и не уснул, с каждой секундой я ощущал свое одиночество все сильнее. С каждой секундой я все сильнее отчаивался, и с каждой секундой я все яростнее мечтал о смерти.

Компьютер запищал, оповещая о новом, только что полученном сообщении. Я поднялся из-за стола, за которым спал, и проковылял в комнату. Сообщением оказалось письмо, присланное на электронную почту анонимом. Я открыл письмо, ожидая увидеть ставший уже обыденным спам. Когда я увидел послание, глаза у меня вылезли на лоб.

Твоя вера – ничто.

Твоя жизнь не принадлежит тебе.

Твой разум – лишь плод твоего воображения.

Мой мозг отвергал новоприбывшую информацию. Я смотрел на пиксели на экране, складывающиеся в буквы, которые в свою очередь складывались в слова и предложения. Я читал текст письма снова и снова, не в силах понять, кто мог надо мной так подшутить, ведь я никому не рассказывал о своем сне. Или рассказывал? Не помню. Может быть, я и проболтался на работе, а теперь кто-то хочет вывести меня из себя, помогает мне свихнуться. Я представил, как кто-либо из моих, так называемых, коллег сидит сейчас перед своим монитором и щелкает по клавишам с довольным лицом, радуясь своей шутке. Но мне было не смешно.

Компьютер пискнул еще раз, оповестив о новом письме от того же доброжелателя. Дрожащей рукой я навел курсор мыши и открыл письмо.

Ты не прав.

Что? В чем? Что за глупость? Я был в недоумении, оцепенел. Я отказывался верить в то, что происходит. Пришло еще одно письмо.

Ты никому не рассказывал.

Тогда как…? Я не успел додумать мысль, как пришло новое письмо.

Но ты, вероятно, прав в одном.

Сумасшествие для тебя наилучший выход.

Я не двигался. Я ждал, что незнакомец, кем бы он ни был, напишет еще что-нибудь. Кто он? Он явно был осведомлен обо мне. Он знал меня лучше, чем кто бы то ни было, лучше, чем я сам. Я прикидывал различные варианты, искал причины. Может, я действительно схожу с ума? И общаюсь в данный момент со своим Альтер-эго. Тогда единственное, что я могу сделать, добровольно отправиться в лечебницу, где мне даруют покой посредством удаления лобных долей мозга или впрыскиванием большой дозы наркотика с помощью шприца с тонкой иглой, введенной через глазную впадину прямо в мозг. От идеи стать овощем, меня передернуло. Лучше уж медленно сходить с ума, но жить, чем существовать без воли, без разума.

Лоботомия будет тебе к лицу.