Приглашение на казнь (парафраз)

Приглашение на казнь (парафраз)
Евгений Юрьевич Угрюмов

Обманул я вас. Вы ожидали, что я оставлю его жить где-нибудь на перекрёстке Пискарёвского и Гражданского проспектов, в городе каналов и львов и выбирать – быть ему или не быть?.. или отпущу к тем, которые подобны ему, которые ему снились? Да – это отвратительно понимать, что всё, что ни накручено в ножных мышцах, останется втуне, и никто, никогда не сможет уже этого раскрутить. Обманул я вас, обманул!

Август, 2008 г

П Р И Г Л А Ш Е Н И Е Н А К А З Н Ь

(п а р а ф р а з)

Псевдоперсонажи в псевдоправдоподобной жизни.

«…иные же (песни древних славян) совсем не имеют смысла…

подобно некоторым Русским; нравятся одним согласием звуков и мягких слов, действуя только на слух и не представляя ничего разуму».

(Н.М.Карамзин, «ИГР»

)

Необходимое преуведомление или предуведомление, как хотите.

Одним из условий комфортного чтения является прочтение романа В.В. Набокова «Приглашение на казнь». Вторым условием является умение «отдаться задорной и причудливой игре», как ловко заметил автор задорной и причудливой игры в «Принцессе Брамбилле»… да, таков наш стиль! Наши стилистические (язык проглотишь!) особенности… тоже станут препятствовать вовлечению… но, без труда, как утверждает профессор Делаланд, не вытащишь рыбку из пруда (сомнительное утверждение; можно и без труда такое! отхапать; но нам, в нашем случае, это подходит, поэтому сомнения остаются за кадром; вообще-то «утверждение» – это, как стул в водевиле; русские не могут вовремя подставить стул, поэтому водевили у них всегда съезжают на мелодраму). Словом, с таким напутствием пускайся в путь. Комфортного чтения!

Первое отделение

«Итак – подбираемся к концу и вдруг, ни с того, ни с сего… Ещё несколько минут скорого чтения… и о… ужасно… Тряпки, крашеные щепки, мелкие обломки позлащённого гипса, картонные кирпичи, афиши, летела сухая мгла… Цинциннат пошёл… направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему».

– И стало с вас, голубчик… чего только во сне не приснится. Будто вам голову там рубают!

Тюремщик Родион сел на край кровати, собрал в кулак бороду (рыжую), оглядываясь на дверь (тихонько), косясь на Цинцинната, на паука (э-э-э, тебе б только), снова на дверь, хриплым шёпотом: «Помилование… в газете, говорят, было… мол, то, да сё…»

Паук скользнул по солнечному лучу, спустился вниз и, держась ещё лапой, ногой, клешнёй, за липкий, туманом, свет, повис прямо перед Родионом, который, опустив и подперев прямо в рыжую бороду рукой голову, погрузился в молчание (задумался).

Помолчали. Подумали.

«Сообщаю… – тем же шёпотом сообщил Родион, – директор сказали… «пока не положено».

Снова молчат.

Паук – юродивый, нищий и попрошайка исподлобья сучит педипальпиками (да ты, небось, и не знаешь что такое педипальпики? Это вторая пара околоротовых придатков паукообразных, состоящая обыкновенно из основной части (pars basalis) и щупальцевидного придатка (pars palpalis). Функция этой конечности различна: у самцов-пауков она играет даже роль совокупительного аппарата; у скорпионов и телифонов она с клешнями; у сольпуг, она, подобно ножкам, служит для хождения; а у других играет ту же роль, что и щупальца насекомых).

Попрошайка сучит педипальпиками и частит лапками. Требует положенное. Пока Родион не поднимает на него глаза:

– Тебе-то… да…

На свете существует тридцать тысяч видов пауков, и стань я сейчас нашего сравнивать с теми оставшимися двадцатью девятью тысячами девятьсот девяносто девятью видами и плюс ещё девяносто девять процентов его собственного вида (если считать, что он, наш паучок, составляет один процент от своего вида… что вероятно)… Стань я производить этот скрупулёзный подсчёт, подмер, сличать цветовую гамму, размер педипальпиков, которыми наш герой влагает (герой он у нас! конечно, он! паучиха совсем другое дело, было бы), он влагает (приятно повторить такое слово дважды) своими педипальпиками влагает (трижды!) надежды и чаяния в лоно рождения и осуществления… стань я прохаживаться по истории мироздания, ходить за пятьдесят! миллионов лет до динозавров, потому что пауки живут уже триста миллионов лет и жили уже тогда, когда сам Брахма, похожий на паука, объемающего весь мир восемью руками, ногами и клешнями, плёл, источал из себя паутину и населял её… сначала пауками (потому что, кто был раньше?) Мойры, Норны, Парки, Мокуша – под стать им – великая богиня – паутину ткут – и Майя – великая Иллюзия – попадёшь в сеть… и всё!..

Вот-вот! Иллюзия!

«Смерть – это дверь, это всего лишь дыра, «да то, что сделали столяр и плотник», – сказал автор.

На самом деле это сказал второй Цинциннат, а первый сказал: «смерть никак не связана с внежизненной областью…».

А Арахна?.. – это уже выдумка – это люди – и нам это ближе. Арахна ближе потому, что мы и сами богоборцы… Кто не знает, что люди разделяются на богоищущих, боголюбцев и богоборцев? Так вот – стань я всё это проделывать сейчас (а я бы, пожалуй – пожалуйста!), перед, как говорят, изумлённым взглядом читателя, перед вопрошающими: «Причём здесь?.. К чему?..» Но это дальше! Сказать только надо, что у нашего паука тело было не плюшевое и ножки не пружинковые – всё было настоящее, и в силу своего особого положения: «официальный друг заключённых» – знал он все тайны, правильнее сказать, тайны всех тюремных стен, потолков и решёток; хотя, кто его знает? – сейчас настоящее, а вечером одни пружинки да опилки в бархатном животе или сейчас опилки, а вечером… Смешно!.. Такой вот – валет! – сказал бы тюремщик Родион. Но это дальше. Не всё сразу. Понемножку. Дальше.

И даль свободного романа Я сквозь магический кристалл Ещё неясно, – как сказано, – различал…

– Тебе-то… да… – сказал Родион пауку, – мне же за это достанется… уф-ф… – Цинциннату, указывая глазом на паука: – Такой вот – валет! – сказал-таки. Снова пауку: – В последний момент… – и снова шёпотом и большим пальцем с нажимом (жирно так, размазав, как бабушка муху на стекле): – В пос-лед-ний мо-мент…

Помолчали ещё.

Ещё помолчав, теперь скороговоркой Цинциннату: «Нет! Вы, мой друг сердешный, сердешный, сердешный, – никак не мог затравить шипящую, – сверчок запешный… запешный… запешный… – снова не мог, – уф-ф-ф… Я понимаю… я ведь всё понимаю, даром, что я такой (оттянул бороду на резинке вниз, так что показался и снова исчез выбритый синий подбородок), я ведь тоже много чего… то, да сё… а они говорят: «помилование»… а я сам готов, говорю… уф-ф-ф… Вот на шест… шест… шест-тёрку – как гляди, не наглядишься, а девяткой, наоборот, возьмёт, да и обернётся…

И поползла крашеная («крашеная», подумал тот, второй Цинциннат, который ещё не открыл глаза, хоть уже тоже не спал), крашеная такая жаль-скорбь, боль и хворь закрасила щёки Родиона. По самом себе убивался, жалел и хворел Родион:

– Не получилось в жизни…

– Надвинулись серые, пресерые тучи…

– четыре, пять, шесть…

– покатились желваки по забрызганным жалью и скорбью щекам…

– в шесть лет он задушил кошку.

– Тоже ещё – Николай Васильевич! Смешно!

– Не потому что не любил кошек…

– Он любил кошек…

Родион продолжал:

– Качнулась напасть окаянная, будто запевка с воем, будто лозина тягучая…

– она предала его, – простодушное бесхитростное как у всех детей. – Они – предатели – он не любил предателей, предательство – большой грех – он отрубил ей хвост, но было мало. Он пробирался…

– Чавкающая испариной дня ночь, март, коты воют так, что… с других концов света сбегаются кошки…

(Художник Т. Родионова)

– Задушенную надо было закопать… он плакал… он плакал… всякая живая тварь плакала и плакала, и сбегалась, потому что март задурил всем нам голову и вывернул всех нас наизнанку; какая паутина!..

– «вольно летела дева», и «атлет навзничь лежал в воздухе»… – говорит автор. Легко ему говорить?

Сплошная Майя-Иллюзия! Театр какой-то! Ни капли разуму… кроваво всё, липко… всё вывернул наизнанку.

– Он боялся, – о себе в третьем лице, – замирал; цепенел; вдруг кто-то увидит; чуял (тогда он ещё мог замирать, цепенеть и чуять).