Нашу память не выжечь!

В 1941 году в Штуттгоф стали прибывать женщины-заключенные. Все, кроме евреек, жили в женском блоке Старого лагеря, сохранившемся до сегодняшнего дня. Через этот блок прошло около тысячи женщин. Среди узниц было много военнопленных. На них заводилась особая картотека, отдельно учитывали летчиц, парашютисток, радисток, военных медработников.

Особенно не терпели эсэсовцы русских летчиц. Они старались их как можно скорее уничтожить. И, конечно же, все делалось без всяких судебных церемоний. Их, как правило, уничтожали в майеровской кабине или в газовой камере, отправляли на виселицу, иногда делали смертельную инъекцию. Советские женщины-заключенные обращали на себя внимание своим моральным обликом, достоинством поведения, солидарностью и отвагой. Нередко они совершали поистине бесстрашные, героические поступки.

Даже сейчас, по истечении стольких лет, я не могу забыть день, когда я стал невольным свидетелем события, о котором долго рассказывали в лагере. Это было в конце июня 1943 года. Как обычно, после утреннего аппеля мы отправились на работу в столярную мастерскую. Каждый заключенный получил от мастера конкретное задание. Мне и Николаю Попову он велел выгрести из столярки стружки, опилки и щепки. Вооружившись метлами и лопатами, мы приступили к работе. В конце мастерской была широкая дверь, через которую можно выйти на территорию за пределы лагеря. Открывать ее имел право только мастер, когда необходимо было выбросить отходы от столярных работ. Их мы собирали в большие ящики и высыпали недалеко от мастерской в кучу. Отсюда хорошо были видны крематорий, газовая камера и виселица.

В тот день стояла теплая, ясная и солнечная погода. Совсем близко лес. Тишина. И только крематорий черным столбом дыма разносил смрадный пепел по лагерю и напоминал о смерти и о нашем бесправном, униженном положении в этом зверином логове. Мы закончили работу. Уже собрались возвращаться в мастерскую, как вдруг стали очевидцами зрелища, которое невозможно вычеркнуть из памяти до конца жизни. Со стороны леса, недалеко от железной дороги, мы увидели процессию, которая заставила нас остановиться. Ноги не хотели идти. Дрожь прошла по всему моему телу.

Группа женщин из семи человек в окружении эсэсовцев с автоматами двигалась в сторону крематория и виселицы. Мы сразу поняли, что их ведут на казнь. Одеты они были не в форму узников. На них были военные гимнастерки. Мы сразу сообразили, что этих женщин доставили в Штуттгоф из лагеря для военнопленных. Кто они? Летчицы, военные медработники или радистки? Мы этого не знали. Только определили, что все они были очень молоды. Нетрудно представить, что наши девушки перенесли, прежде чем их доставили в концлагерь: издевательства, пытки, все те ужасы, которые гитлеровские палачи устраивали для военнопленных. Но, несмотря ни на что, советские женщины шли навстречу своей смерти, выпрямившись во весь рост, с гордо поднятой головой.

У виселицы, спиной к крематорию, стоял большой любитель всех казней гауптштурмфюрер Майер, рядом с ним – староста лагеря и несколько эсэсовских офицеров. Процессия подходила все ближе к палачам. В эти минуты мне хотелось, чтобы произошло какое-то чудо или нечто сверхъестественное, что могло бы остановить казнь. И вдруг, как раскат грома, над всей территорией зазвучал женский голос. От неожиданности я вздрогнул. Девушки громко запели:

Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая,
Страна моя,
Москва моя,
Ты – самая любимая!

Это был припев песни «Москва майская» братьев-композиторов Дмитрия и Даниила Покрасс на стихи Василия Лебедева-Кумача. Я вспомнил, как мы часто пели эту песню в школьном хоре. Слезы навернулись на глаза.

На пленных сразу же набросились конвоиры, не дав им допеть фразу до конца. А гитлеровский офицер, шедший впереди процессии, повернулся, поднял сжатые в кулаки руки и громко, нечеловеческим голосом заорал. И в этот момент стоявшая перед ним женщина с бешеной силой и скоростью, вытянув руки вперед, изо всех сил набросилась на него. То ли от неожиданности, то ли от сильного толчка он упал навзничь, а она, навалившись на него, ухватилась, как нам показалось, за шею или лицо и что-то кричала. Было видно, что эсэсовцы от случившегося растерялись. В эти секунды остальные женщины побежали в сторону леса. Раздалась автоматная очередь. Все они были убиты.

Страх и гордость переполнили наши сердца. Мы были восхищены храбростью, достоинством и мужеством наших отважных женщин, любивших свою Родину. Своим поступком они показали всю ненависть к фашистам и погибли, как настоящие воины Красной армии!

Много в лагере пребывало женщин, которые были угнаны в Германию на принудительные работы. Они работали у так называемых хозяев – бауэров – на заводах, фабриках. За побег или какие-то другие провинности перед бауэрами они попадали в концлагерь Штуттгоф. Мой друг Юрий Цуркан позже рассказал в своей книге «Последний круг ада» о разговоре с одной из девушек:

«– Угнали? – спрашиваю я.

– Всех, – всхлипывает Нина, – всех девчат. Со всего техникума.

– Где ты работала?

– У бауэрши.

– Понятно, – говорю.

Нина вдруг гордо поднимает голову, и в ее золотистых глазах мелькает что-то совсем не женское.

– Нее-т, – тянет она мстительно. – Я дала ей сдачу! Крепко дала! По-нашему. По-русски!»

Позже такие женщины работали в шорных и швейных мастерских, на складах, в прачечной, убирали в комендатуре.

В значительно худших условиях, по сравнению с узниками других стран, находились русские и евреи.

Не во всех блоках были нары. В Старом лагере их заменяла расстеленная прямо на земле солома. Грязь. Полумрак. И та, какую невозможно выразить словами, специфическая тюремная вонь. С течением времени нижние слои соломы, беспрерывно намокавшие от текущих с крыш капель воды, превращались в чрезвычайно зловонный навоз, воняющий испражнениями больных людей, и только высохший за день верхний слой производил впечатление логовища. Однако каждое переворачивание соломы на несколько сантиметров вглубь вызывало неприятное зловоние. Хранимые внутри этого навоза вещи очень быстро портились и проникали таким же зловонием.

В таких условиях трудно говорить о какой-либо гигиене, хотя чистота и порядок в лагере строго соблюдались. Часто это принимало форму преследований, тем более что заключенным не выдавались элементарные средства для соблюдения чистоты: вода для мытья и стирки личного белья и одежды, мыло. Санитарная обработка (уничтожение вшей) воспринималась заключенными как репрессии. Узницы очень страдали и болели. Их так же, как и мужчин, каждое утро, днем и вечером выгоняли на аппель-плац на поверку. Размахивая бичами, ауфзеерки наводили порядки. Чуть что им не понравилось: не так стоит, не так одета, пошатнулась, повернулась не так – свистит хлыст, рассекая кожу до крови.

Каждое воскресенье, после обеда, нас выстраивали метрах в трех-четырех от проволоки. На противоположной стороне стояли женщины. На них было жутко смотреть, на измученных и истощенных телах у многих видны синяки, кровоподтеки, а в глазах – выражение глубокого страдания. Лагерь расширялся, прибывало пополнение. А тех, кто остался в живых, переправляли в другие концлагеря. Еще хуже было положение женщин-евреек. Участь их была страшной.

Многочисленные эшелоны с евреями прибывали из разных восточно-европейских стран. Большими партиями их привозили из Венгрии. В лагере была создана специальная «зондеркоманда», которая состояла из самых закоренелых и жестоких преступников и убийц. Они издевались над несчастными самыми изощренными методами, не щадя ни детей, ни стариков. Нацисты изобрели новый способ уничтожения евреев. Заключенных евреек привозили к крематорию, и врач эсэсовец вводил пустым шприцем воздух в сонную артерию, и когда воздух достигал сердца, оно останавливалось. Тех, кто не умирал сразу, отправляли в печь еще живыми.

Глава 13. Движение Сопротивления в Штуттгофе

«Пять лет, восемь месяцев и восемь дней продолжалась история Штуттгофа. Со 2 сентября 1939 г. по 10 мая 1945 г. две тысячи семьдесят семь дней. Штуттгоф был первым из организованных гитлеровцами концентрационных лагерей на польских землях и последним из ликвидированных. По площади он разросся с 4 до 120 га, по количеству заключенных с двухсот до планируемых в будущем ста тысяч одновременно. Этот лагерь должен был стать концентрационным лагерем массового уничтожения уже не только для Поморья, но и для всей Северной Европы,» – говорится в книге «Исторический информатор. Штуттгоф».

Движение Сопротивления в концлагере Штуттгоф возникло с самого начала существования лагеря. Первые подпольные организации состояли из военнопленных Войска Польского. Их члены тайно собирали информацию о положении на фронтах и распространяли ее среди узников. Но основной целью этих организаций было оказание помощи заключенным и спасение их от смерти. По словам Теодора Мусела, «Движение Сопротивления в концентрационном лагере – это ведь не только политическая деятельность, но и все формы организованной деятельности заключенных, которые имели своей целью спасение жизни своих товарищей по несчастью, их физического и психического здоровья, а также хорошего самочувствия, создавали атмосферу солидарности заключенных».

С притоком очередных транспортов росло число национальностей заключенных, менялась также социальная структура лагеря.

С осени 1942 года начали поступать заключенные из тюрем, гестапо Гданьска, Торуни, Быдгощи, Плоцка, Грудзендза, Эльблонга, Мальборка (из которого в ноябре 1942 года были доставлены в Штуттгоф я и мои друзья ростовчане). С декабря 1942 года – политические заключенные (полицайгефтлинге): немцы и поляки из таких подпольных организаций, как, например, «Гриф Поморский», Армия Крайова (так называемая «бродницкая группа»).