Девочка и пёс

Кит действительно следил за священником очень внимательно, буквально ни на миг не отводя от него глаз. Боб же, видимо совсем не улавливая смысла своих же слов, тем не менее с пьяным усердием старался читать выразительно и проникновенно.

– Очень любопытно, – громко и четко сказал Кит, когда речь уже зашла об оральном сексе.

Отец Боб тут же умолк и потрясенно уставился на серую собаку. На лице священнослужителя застыло немое, просто-таки оглушающее изумление. Сильно раскачиваясь, он оглянулся на бриодов и, тыча пальцем в пса, попытался что-то сказать.

– Но по-моему такая литература как-то не соотносится с вашим саном, – все также звучно произнес Кит.

Глядя на волшебную собаку с благоговейным страхом, отец Боб принялся медленно пятится назад. Тут же ему под ногу подвернулся коварный булыжник и дородный священнослужитель полетел спиной назад и с треском врезался в доски ограждения, по которым медленно осел на землю.

– Кабздец нашему попу, – прокомментировал Кушаф. – Слушайте, может он сам эту книжку написал?

Однако никто ему не ответил, ибо случилось чудо. Рядом с псом возник другой отец Боб, трезвый, благообразный и словно даже чуть светящийся. Эрим и Мелис испуганно забормотали какие-то оберегающие заклинания.

Новый отец Боб был статен, величав, с чистой опрятной бородой, густыми, аккуратнейшим образом расчесанными волосами на голове, со светлым ликом и добрыми мудрыми глазами. Его темные одеяния выглядели изысканными и даже роскошными и весьма выгодно очерчивали его могучую широкую фигуру, а высокие новенькие сапожки с чуть загнутыми носками ненавязчиво сияли полировкой. И не было ни на них, ни на одежде ни единого пятнышка, ни единой пылинки. Новый Боб был нечеловечески совершенен и безупречен.

На своего жалкого двойника роскошный отец Боб глядел доброжелательно, но с укоризной. Но затем его одухотворенное лицо погрустнело и, покачав головой, он сказал необычно красивым и глубоким голосом:

– Как же ты мог, Роберт? Как же ты позволил себе дойти до такого? Горечь и печаль переполняют моё сердце, когда я вижу каким ты стал. Сластолюбие и ложь обуяли тебя, чревоугодие и пьянство отравили твоё тело, сладострастие и безнравственность источили твою душу. Как же ты мог, Роберт, предать Господа своего, которому клялся служить до конца дней своих?! Как мог ты бросить и забыть людей, за спасение душ коих ты обязался сражаться под знаменем Бога? Неужели ты не чувствуешь как святой крест, который ты носишь на груди, жжет твою плоть, как мучительно и надрывно бьется в тебе сердце, отягощенное ярмом предательства? Для чего ты укрылся в этом проклятом городе, среди этих алчных нечестивых людей и низменно потакаешь их алчности и нечестивости? Как смеешь ты исполнять священные ритуалы, утратив на то и божеское право и человеческое? И неужели хоть какая-то толика радости посещает тебя в той зловонной выгребной яме, где ты ныне обретаешься? Сорок четыре года я следовал за тобой, стоял за твоим правым плечом, слушал твои мысли, наблюдал твои поступки, нашептывал тебе святые истины и добрые размышления, призывал к бдительности и благонравию. И не уберег я тебя! Я, твой ангел-хранитель, не охранил тебя от этой ямы пороков и беспросветной тьмы обмана и злодеяний. И горе ложится мне на плечи и отчаянье стискивает мне грудь, когда вижу как уверенно ты шагаешь по пути гибели, не слушая ни своего Небесного Отца, ни своего верного спутника. Посмотри на себя, Роберт, вспомни каждое из своих преступлений, всё что ты сотворил, охваченный алчностью и низменностью, слабостью и безволием. Как неистовствовал ты и злорадствовал, срезая кошельки доверчивых прихожан под сенью божьего храма. Как ослепленный своей гордыней, поносил и хулил, насмехался и кривлялся над божьим духом, над его святыми и пророками. Как ханжествовал и притворялся ты перед теми, кто до сих пор почитал тебя за истинного священнослужителя. Как лицемерно и подло ты развращал девицу Алёну, искавшую у тебя исповеди и пути к спасению. Как побуждал её к блуду и распутству, прикрываясь верой святой. Как не соблюдая постов, набивал чрево своё кушаньями и яствами сверх всякой меры. Как вкушал хмельные напитки в непотребных количествах, доводя себя до скотского состояния, унижая свой сан и дух человеческий, низводя себя до состояния бессмысленного животного. Неужели память о всем этом не обжигает тебе сердце также как мне? Неужели эти низменные удовольствия похоти и непотребства окончательно стерли в тебе память о той возвышенной радости служения своему Господу и всем людям, которая некогда делала тебя крылатым и отважным. Скажи мне, Роберт, что нашел ты такого ценного в той грязи, в том смраде и гниении, где ты пребываешь сейчас, что заставило тебя отвернуться от сокровищ души и сердца, дарованных тебе Господом и добрыми людьми? Ради чего ты уподобился бессмысленной скотине, превратился в низменного раба грязных страстей? Неужели проснувшись один среди тишины ночи, трезвый и в холодном поту, ты не съеживаешься от стыда и ужаса за всю свою нынешнюю жизнь? Неужели ты рад, потеряв достоинство и уважение, служить на побегушках у этих разбойников и душегубов, которые смеются над тобой и плюют тебе в лицо? И разве ты не слышишь как плачет словно маленький ребенок твоя чистая душа, ссохнувшаяся и изможденная, уставшая от твоих непотребств и пороков, как плачу я твой покинутый и забытый тобой ангел? Разве не видишь ты как текут алмазные слезы по лику Господа твоего, горько скорбящего о своем заблудшем сыне?

– Вижу, вижу, – прошептал Боб с блестящими от слез глазами. – Вижу, Господи, и слышу. Прости, ты, меня грешного, – Боб яростно ударил себя кулаком в грудь.

– Тогда восстань, брат мой Роберт, – торжественно сказала голограмма, – подымись из тлена погибели, из зловонной клоаки порочности и греха навстречу новой жизни своей. Встань и иди, Роберт, ибо всепрощающ Господь и всегда протянет руку Свою павшему, но раскаявшемуся грешнику.

Отец Боб, заливаясь слезами и продолжая шептать мольбу о прощении, встал сначала на колени, перекрестился, а затем поднялся на ноги. От недавнего опьянения словно не осталось и следа. Священник стоял на ногах твердо и незыблемо.

– Иди! – Громогласно провозгласил "ангел" и указал перстом своим куда-то на север, к выходу с Расплатной площади. – Иди, Роберт, с Господом в сердце и отвагою в душе, на помощь тем кто пал и растерян, кого одолели сомнения и слабость, кто заплутал в дебрях греха и порока, как некогда плутал и ты.

Отец Боб, отбросив за ненадобностью похабную книжонку, решительно зашагал прочь. Дойдя до ограждения он с недюжинной силой буквально отшвырнул со своей дороги деревянный щит и с горящим взором и гордо поднятой головой зашагал в указанном ему "ангелом" направлении.

Бриоды стояли растерянные и подавленные, неподвижные, не смея хоть на секунду отвести взор от сверхчеткой неестественно яркой фигуры ангела-хранителя, который глядел вслед своему удалявшемуся подопечному.

Через минуту ангел исчез. Но даже после этого никто не смел проронить ни слова. Разбойники совершенно не представляли что делать дальше. Все за исключением Ронберга. Пожилой бриод теперь отлично знал что ему делать. И его сердце билось сильнее, когда он с волнением и страхом думал о том что ему предстоит совершить. Он решил, что он теперь знает кто такой Кит. И мало того, он знает и тех кто способен с ним справиться. И еще то, что он возможно по-настоящему разбогатеет.

– Так всё-таки ангел этот пёс или демон? – Негромко спросил Эрим.

– Этот ангел-хранитель мог быть просто дьявольским наваждением, – сказал Кушаф.

Все поглядели на него словно бы с неудовольствием.

– Ты же сам, Вархо, говорил, что пес отец лжи и кого хочешь в чем хочешь убедит, – как будто оправдываясь, ответил Кушаф на взгляды товарищей.

– Это верно, – пробормотал Вархо.

– Попа-то нашего мы точно потеряли, – сказал Банагодо, но почему-то без улыбки.

– Верно, – снова произнес Вархо и после паузы добавил: – И клянусь Мертвым городом, я уж готов был и сам всё бросить и идти отсюда прочь вместе с отцом Бобом. Уж больно душевно этот хитрозадый ангел, леший его задери, говорил.

– Успеешь еще, умом тронуться никогда не поздно, – сказал Мелис. – Ты лучше ответь что нам теперь делать, ведь так и не добились чего хотели. Как узнать дьявол пёс или и правда из ангельской рати прибыл.

– Есть один верный способ, – медленно произнес Вархо. – Душу надо невинную к нему подпустить. Черти и демоны страсть как ненавидят невинных и шарахаются от них как бабы от Эрима.

Эрим не обиделся. В Гроанбурге его считали диким, бешенным и кровожадным не только на поле боя, но и в любовных утехах и потому большинство женщин сторонились его. Но сам Эрим подобное мнение о себе считал лестным.

– Где же мы тебе в Гроанбурге невинную душу найдем? – Удивился Мелис. – Это все равно что в публичном доме девственницу спрашивать.

Вархо пожал плечами.

– Дите малое взять у кого-нибудь да к псу бросить, – буднично предложил он.

Бриоды переглянулись. Несмотря на всю их душевную черствость и привычку быть хищниками, предложение вэлуоннца не слишком их вдохновило.

– А ну как пес сожрет дите? – Выразил общее сомнение Мелис.

Вархо поглядел на него словно с презрением, по крайней мере сам Мелис расценил это так. И поняв это по своему, немного стушевался и пробормотал:

– Так-то оно конечно и наплевать. Просто душа не лежит ребятенка твари этой на съедение отдавать.

– Ну ты и дурень, – сказал Вархо. – Ничего дитю не будет. Рассуди. Если пес проклятый черт, то он шарахнется прочь от души невинной, даже смотреть на неё не сможет. Ну а если он не черт, а наоборот из небесного сословия, то он и подавно малышу ничего плохого не сделает.

Мелис вроде бы убежденный этим веским доводом, спросил, оглядывая товарищей:

– У кого ж дитя брать будем?

– Может лучше Безумную Ханну к нему приведем? – Предложил Горик. – Она же вроде как юродивая, значит тоже поди невинная.

– С Ханной хлопот не оберешься, – сказал Баногодо. – Может она и невинная, но если что не по ней, то рычать, визжать, беситься и царапаться будет как самое что ни на есть исчадие ада. Вот разве что Альче за ней послать. Ханна ему нравится и она к нему ластится.

– Ничего она мне не нравится, – возмутился молодой человек. – Просто жалко её. Иногда.

– Ну вот и пожалеешь её сегодня, при всех, – улыбнулся Баногодо.

Альче покраснел, но не от смущения, а от ярости на грязные намеки. Банагодо понял это и примирительно проговорил:

– Ладно-ладно, молодой, я пошутил. Глупо пошутил, согласен. – И тут же поменял тему. – У шлюхи Гайчоры есть дочурка, года четыре ей наверно. Только она косоглазая, такая подойдет?

– Не нужно всего этого, – веско сказал Ронберг. – Я пойду к псу и буду говорить с ним.

Все моментально притихли и удивленно уставились на него.

– Ты, Старый, из ума что ли выжил?! – Воскликнул Кушаф. – Ты-то в каком месте невинный интересно?

– Точно рехнулся, – поддержал Вархо. – Мы же все в крови по самое темечко. Нас ни ангел, ни черт жалеть не станет. Боба-то он не тронул, но так тот просто пьянчуга и кобель. А тебя как пить дать в пепел обратит, так что не дури, Старый.

Ронберг усмехнулся. Ему действительно было не по себе. Но после того как он увидел ангела-хранителя, он уверился что отчасти понимает что здесь происходит.

– Да не по годам мне уже бояться, мужики, – сказал он. – А пёс, дьявол он там или нет, так или иначе кажется разумной тварью. Так что может и договоримся до чего. Но сначала я домой, подкрепиться хочу перед беседой. К ограждению никого не подпускать. Банагодо и Эрим остаются дежурить здесь, остальные, если хотите, проваливайте. И это, с площади уберите всех, вообще всех. Поставьте сколько надо бродяг по краю и пусть никого кроме бриодов не пускают. Хватит уже с нас ротозеев и диких слухов. И пусть кто-нибудь, вот ты Горик и ты Вархо, сходите к Жоре и успокойте там народ, баб в особенности. – Ронберг улыбнулся. – Ну только если конечно Жора при вас еще одну курицу не воскресит.

113.