Девочка и пёс

– Акты приема-передачи вышеозначенных сумм и имущества, расписки, – пояснил он. – Я думаю вы согласитесь с вполне понятным желанием моего клиента иметь засвидетельствованное вами подтверждение того что вы получили все оговоренные средства в надлежащее время и в полном объеме. Или вас что-то не устраивает в такой процедуре?

– Я думаю вы в свою очередь согласитесь, господин Регоньяк, – в тон ему ответил судья, – что прежде чем подписывать подобные документы я должен убедиться, что оговоренные средства действительно поступили в полном объеме?

Длинный сутулый юрист едва заметно пожал плечами.

– Само собой разумеется. И насколько я понимаю никто вам в этом не препятствует.

Мастону показалось, что он различил в звонком голосе, очень не подходящем пожилому, согбенному, худому, словно высохшему человеку, нотку издевки. Но он всё же решил, что и правда показалось.

– Временем я не ограничен, – добавил Регоньяк. – Мой клиент пожелал, чтобы я посвятил этому делу весь сегодняшний день. Насколько мне известно, сегодня вы ожидаете еще одно радостное событие – подписание Его Королевским Величеством дворянской грамоты о пожаловании вам графского титула и внесении вашего имени в Парчовую книгу и Патриционный матрикул агронского королевства. Мои поздравления. – Регоньяк слегка склонил голову. С учетом того что он и так был скрюченный выглядело это нелепо.

– Благодарю, – сдержанно ответил Мастон. Такого поворота он не ожидал. Он никак не намеревался проводить весь день в компании этого ушлого прощелыги. Ведь полученные деньги следовало спрятать. Не потому что судья подозревал герцога в каком-то коварстве, а так, для лишних гарантий. – Однако после получения денег, я собирался развезти их по банкирским домам и мне не хотелось бы утруждать вас этими поездками.

Старший юрист отлично понял намёк.

– Что вы – что вы, господин инрэ, – воскликнул он и смешно всплеснул руками, – я ни в коем случае не намерен докучать вам своим присутствием. Как только все бумаги будут подписаны, я покину вас и буду ожидать сообщений из Геральдической Палаты в своей конторе. Получив из оной подтверждение о вашем титуловании, я вторично пребуду сюда, к вам, чтобы сопровождать вас в Заль-Вер для получения вашей дворянской грамоты. Как сообщил мой клиент, вы настаиваете на том чтобы получить грамоту сразу после подписания и также лично удостовериться что ваше имя внесено в Парчовую книгу и Патриционный матрикул. Всё верно?

– Да, всё так, – медленно ответил Мастон, обдумывая услышанное. Что ж, решил он, его всё устраивает.

– Тогда прошу, – Регоньяк протянул ему два маленьких ключа. – Вот этот от золотого сундучка, тот что, – он фамильярно улыбнулся, – увы, поменьше. Этот от серебряного. Футляр с каменьями на защелке.

– Благодарю, – с улыбкой сказал судья, принимая ключи. Ему подумалось, что он принимает ключи от рая.

Он решил, что этот Регоньяк отлично держится. Ведь наверняка изнывает от любопытства узнать, что такого совершил господин инрэ чтобы в один день быть обласканным таким неслыханным кушем: громадным состоянием и титулом. Но если и так, старший юрист не выдал своего желания ни единым намеком.

С почти детским волнением он открыл сундучок "тот что, увы, поменьше". Он ожидал увидеть сплошную массу из золотых кругляшков, но оказалось что монеты аккуратно расфасованы в столбики из бумажной обертки, перетянутой тонкой золоченой ниткой. "Драгоценные колбаски", весело подумал судья. В каждой такой "колбаске" было по двадцать монет.

Мастон Лург перенес сундучок на кровать и с любовью, чуть ли не с трепетом, словно имеет дело с маленькими живыми нежными созданиями, принялся, считая про себя, перекладывать "колбаски" на постель. Порой у него начинали дрожать руки. Каждая такая "колбаска" могла позволить одному человеку сносно прожить целый год. А здесь их целая тысяча. Он уже обеспечен на тысячу лет. А ведь у него еще есть серебро и бриллианты. А до вечера он должен вступить во владение огромным земельным поместьем, приносящим немалый доход. Его душа пела от радости. Словно весь окружающий мир, прежде равнодушно не замечающий его, теперь приветливо улыбался ему. Всё становилось возможным и осуществимым, все дороги и дома открывались перед ним, лучшие экипажи, лучшие корабли готовы везти его куда ему угодно. Люди, звери, звезды, стихии в немом восхищении взирают на него, признавая его необыкновенность, признавая что он победитель и имеет право на всё, завидуя его судьбе, желая хоть на миг прикоснуться к нему как к символу бесконечной удачи. Новая счастливая жизнь приветствовала его. Он уже совершенно позабыл когда испытывал нечто подобное в последний раз. Может быть в далеком детстве или в то прекрасное время, когда только начал встречаться с милой девушкой, впоследствии ставшей его женой. Но и детство и девушка были всего лишь скоротечными иллюзиями, легкомысленным вихрем эмоций, приятным самообманом, ненадежным душевным порывом наивной юности, а теперь его грядущая счастливая жизнь овеществлена и разложена в увесистые стопки монет, которые не обманут, не предадут, не растают с утренним туманом, их твердость, крепость и ценность не зависят от погод, настроений, эфемерных движений души и хаотичной природы случая. Они останутся неизменными на века и всегда будут служить ему верой и правдой. Судье уже казалось что он испытывает к этим монеткам самое настоящее чувство любви, за их верность, преданность, надежность. Он распечатал три взятых наугад столбика и долго ласково перебирал новенькие блестящие монеты. "Словно только из-под пресса Королевского монетного двора", с улыбкой думал он. Впрочем, учитывая возможности герцога, вполне вероятно что так оно и было, решил Мастон.

Наконец он стряхнул с себя сладкое наваждение приятных грёз, сурово напомнив себе, что дело еще далеко от завершения и сейчас определенно не время для счастливой рефлексии. На небольшом столике у окна стояли заранее приготовленные аптекарские весы, которые он попросил принести ему еще вчера. Взяв несколько монет из сундучка, он взвесил каждую из них вместе с эталонной тоной, привезенной из Туила. Серебро он уже пересчитывал не столь эмоционально. Сильвиды были разложены в кожаные мешочки, по пятьдесят монет в каждом. Перебросав тысячу кошелей, при этом пару раз, как ему показалось, сбившись со счета, но не став начинать сначала, великодушно решив что это не критично, он занялся камнями. Долго разглядывал каждый в увеличительное стекло и скрупулёзно взвешивал.

Сидя за большим столом, мэтр Регоньяк снисходительно наблюдал за судьей. Когда тот наконец завершил свои утомительные, но вне всяких сомнений приятные труды, старший юрист заметил:

– Вы очень педантичны, господин инрэ.

Мастон так и не сумел понять насмешка это или похвала.

– Лучше сразу всё сделать правильно, – сказал он.

– Похвальный принцип. Можем приступить к бумагам?

Старший юрист копался в кипе листов, вынимал нужный, пододвигал судье, указывал место для подписи и сопровождал пояснениями.

– Как видите Его светлость со своей стороны заверил все бумаги личной печатью и подписью, вот здесь. Вы расписываетесь рядом и, пожалуйста, дату и время. Это на золотые монеты агронского королевского двора в количестве двадцати тысяч штук, также один ларец фирмы "Эркер" с встроенным замком, ключ в количестве одного прилагается.

"И это я еще педантичный", с усмешкой подумал судья. Вначале он внимательно оглядывал подписываемые документы. Все они были на плотной мелованной гербовой бумаге с вензелями личной монограммы герцога Этенгорского и со всеми его регалиями, должностями и титулами в нижней части, сам же Мастон именовался гораздо скромнее: главный королевский судья города Туил. Но поскольку бумаг было много, дальше он уже был не столь внимателен.

– Один экземпляр вам, другой моему клиенту, третий будет хранится в сейфах адвокатского дома "Праведная стезя" во избежание каких-либо недоразумений в будущем и если будут утрачены ваши личные экземпляры.

"Праведная стезя!", насмешливо думал Мастон, "И кому это только в голову пришло назвать компанию адвокатов, самых отъявленных и изворотливых на свете лжецов, которые и родную мать продадут была бы только цена подходящая, праведной стезей?!" У него было отличное настроение и скрупулёзный, нескладный, костлявый Регоньяк всё больше и больше его смешил.

– Так, это на пятьдесят тысяч серебряных монет королевского агронского двора, – продолжал старший юрист, – еще один ларец "Эркер" черного батистового дерева с замком и ключом и соответственно также три экземпляра. Один ваш. Ага, хорошо. Другой для моего клиента. Хорошо. И один для моей конторы. Та-ак. Теперь каменья. Вот, прошу ознакомиться, отдельно на восемнадцать камней не менее шести каратов. Ваш экземпляр. Экземпляр моего клиента. Для адвокатского дома. Хорошо. – Судья подписывал почти уже не глядя. – Отдельно на шесть камней не менее двадцати четырех каратов. – Листы казались бесконечными, а комментарии старшего юриста ужасно утомительными. – Ваш экземпляр, моего клиента. Та-ак, хорошо. И для меня. Акт на четыре брильянта не менее 50 каратов. Одну минуту, господин инрэ. Можно вас попросить передать мне шкатулку с алмазами.

Судья встал из-за стола и, повернувшись спиной к Регоньяку, направился за футляром. В этот момент незаметно для судьи старший юрист произвел некую легкую манипуляцию с бумагами. Получив коробочку, Регоньяк сказал:

– Вы обратили внимание, господин инрэ, что шесть старших камней огранены в ювелирном доме "Ройберг и сыновья", вот их знак на подложке. Само по себе это уже стоит немало, ибо их искусство не имеет себе равных.

Судья вежливо согласился и подписал очередной подсунутый ему лист. Через пару минут наконец всё закончилось и мэтр Регоньяк, собрав все бумаги в портфель, в изысканных выражениях поздравил господина инрэ с получением столь внушительной суммы, еще раз напомнил что вернется скорей всего после обеда, когда получит весточку из Геральдической палаты и если не застанет судью на месте, то будет ожидать его столько сколько понадобится и откланялся.

Мастон Лург с облегчением закрыл за ним дверь. В следующий момент его охватило острое желание по-мальчишески победно выбросить вверх руку и радостно закричать, отмечая свою удачу. Но он лишь ухмыльнулся. Его захлестывало беспредельно-радостное осознание того что для него теперь возможно всё на свете. Любая вещь, любое место, любое желание представлялись доступными и исполнимыми. Любой человек теперь ему был либо ровня, либо не достоин даже толики внимания с его стороны. Здравый смысл, конечно, укоризненно замечал ему, что это далеко не так. Но Мастон Лург все равно позволил себе некоторое время просто наслаждаться приобретением всего мира. Затем он сложил монеты обратно в сундуки, а бриллианты в углубления футляра, подошел к окну и задумчиво поглядел на улицу, по которой уже сновали экипажи и прохожие. Где-то там конечно же соглядатаи герцога. Вчера двое всадников провожали его до самой гостиницы, хотя ведь он и так честно сказал верховному претору где остановился. Но тот конечно захотел в этом убедиться. И это было понятно и логично. Пока герцог не получит своё драгоценное приобретение, он естественно постарается глаз не спускать со своего предприимчивого подчиненного. Мастон воспринимал это спокойно, на месте герцога он действовал бы точно также. И конечно слежка продолжится. Чтобы иметь уверенность что девочка не мошеннический миф и Лург не попытается скрыться вместе с золотом. Идея о том что за ним будут следить еще и с той целью чтобы узнать куда и как он спрячет деньги казалось судье нелепой и бессмысленной. Он был уверен, что герцог не имеет никакого намерения возвращать то, чем он заплатил за ребенка. Это практически невыполнимо и вообще глупо. А глава Судебной Палаты умный человек. И Мастон не сомневался что его оставят в покое как только герцог получит Элен. Во-первых, даже такая большая сумма в золоте, серебре и драгоценных камнях, что привез мэтр Регоньяк, для Томаса Халида всего лишь капля в море, его состояние настолько фантастически громадное что даже кайхорские пираты слагали о нем легенды; во-вторых, ни один банковский дом не станет рисковать репутацией и хоть как-то вредить своему клиенту даже и ради такого могущественного человека как министр правопорядка и потому деньги, которые судья намерен им передать, забрать обратно сможет только он сам; и в третьих, как только он получит титул и земельные владения, все эти деньги будут в конце концов не так уж и важны, поместье и деревни сами по себе будут приносить немалый доход, а уж лишить своего подчиненного графского титула после того как монарх подпишет дворянскую грамоту и имя Мастона Лурга будет навечно внесено в Парчовую Книгу королевства и Патриционный матрикул, герцог будет не в состоянии, такое под силу только дворянской ассамблеи или единолично королю. Конечно можно вообразить, что могущественный министр провернет какую-то долгую напряженную интригу и добьется лишения новоявленного графа всех его дворянских прав и привилегий, но это уж совершенно невероятное и дикое предположение. И потому, стоя сейчас у окна, Мастон не переживал ни за свое обретенное финансовое состояние, ни за свое грядущее дворянство. И тем не менее, несмотря на эту уверенность, он приготовился всё же предпринять некоторые шаги чтобы разделить своё богатство на несколько частей и кое-что скрыть в заранее придуманных тайниках. Не потому что он в чем-то подозревал герцога, а исключительно в силу своей привычки всегда следовать принципу "лучше перебдеть чем недобдеть". К тому же это казалось ему забавным, прятать свои сокровища как капитан пиратского корабля, который не доверяет никому на свете.

Он отошел от окна и посмотрел на сундуки. "Итак, приступим", весело сказал он себе.

Перво-наперво он отсчитал деньги для верного Галкута. В начале судья намеревался вознаградить своего слугу тремястами тонами, но неожиданно, будучи в приподнятом настроении, великодушно решил, что преданный Галкут достоин большего и скидал в большой кожаный кошель не 15, а 20 "столбиков" монет. Затянув завязки, он подбросил увесистый мешочек на ладони. "Ну вот и всё", с легкой грустью подумал он. Четыреста тон это очень большие деньги, теперь Галкут сможет уехать в любой уголок Шатгаллы, купить себе симпатичный домик и спокойно и уединенно жить там, занимаясь исключительно тем что ему нравится. А что ему нравится? Сидеть с удочкой на берегу реки? Судья даже на какое-то мгновение ощутил зависть к своему слуге. Галкуту по большому счету никогда не были нужны деньги, он искал хоть какого-то смысла для остатка своей пустой и, как он считал, навсегда загубленной жизни и пока он служил судье, сама эта служба в какой-то мере заменяла ему этот смысл. И всё же он отчасти тяготился своей работой, ибо его тянуло к покою и уединению. И в тоже время он страшился этого, ибо оставаясь наедине с собой, снова погружался в пучины пережитой им трагедии. Впрочем так было раньше, теперь он казался более спокойным, время сглаживало острые терзающие лезвия прошлого и Галкут снова хотел поселиться в одиночестве у берега озера или реки и тихо и незаметно доживать свой век. Однако судья не соглашался отпускать его, во-первых неприхотливый и преданный Галкут был ему весьма удобен и полезен, во-вторых он резонно опасался, что Галкут опять превратится в нищего уставшего бродягу, если терзания совести снова затуманят его разум. Но теперь пришло время расстаться и теперь он может достойно вознаградить своего слугу. И всё же он честно признавался себе, что ему жаль что Галкута больше не будет при нём.

Мастон Лург стряхнул грустные раздумья, отложил кошель слуги в сторону и отсчитал еще две тысячи золотых. Принес заранее приготовленные две плоские широкие кожаные сумки и уложил в каждую по тысяче монет. Эти деньги он намеревался отнести в свою судебную карету и на время оставить их там. Ему не хотелось всё отдавать в банки и носить в кармане чековую книжку. Последняя имела смысл только для крупных сумм и для людей более-менее финансово образованных, а золото есть золото, оно, как известно, "говорит само за себя", полезно и приятно иметь при себе звонкую монету. Еще он прицепил на пояс два увесистых кошелька с серебром, так сказать, на карманные расходы. Остальные монеты он сложил в сундуки и запер их на ключ.

Вчера, ещё до встречи с герцогом, судья попросил случайного, прилично одетого прохожего заселиться в гостиницу "Этоли Ривс" под именем Громми Хага, графа Туилского и принести ему ключ. В "Этоли Ривс", чьи добротные, аккуратные, богатые, а в некоторых комнатах и даже роскошные интерьеры предназначались естественно для людей весьма обеспеченных, к постояльцам относились со всевозможным вниманием и предупредительностью, при этом прилагая все возможные усилия чтобы не досаждать, не мешать и никак не беспокоить дорогих клиентов. Уборку номера могли по желанию постояльца производить хоть по три раза на дню или, напротив, в комнаты вообще никто не заходил, если так хотелось жильцу. Граф Туилский, снявший один из "серебряных" номеров, этого и потребовал. Он выбрал номер 28, именно в нем когда-то проживал молодой Мастон Лург с некой очаровательной особой. И хотя "серебряные номера" достаточно ощутимо били по карману недавнего выпускника Судебной академии, Мастон очень хотел произвести впечатление на свою спутницу. Это были счастливые времена.

Судья повесил на себя сумки с монетами, слегка крякнув при этом, ибо каждая весила пять с лишним килограмм, взял футляр с бриллиантами и ключ от номера 28. Открыв дверь, он долго стоял в проеме, осматривая коридор и прислушиваясь к отдаленным звукам. Мастон понимал, что люди герцога где-то поблизости, но очень сомневался что они проникли в гостиницу, подменили собой помощников управляющего, горничных, носильщиков, официантов и следят за каждым шагом своего "подопечного". По мнению судьи это было бы как-то слишком мелодраматично, сложно и по большому счету никому не нужно. Скорей всего соглядатаи расположились либо в фойе гостиницы, либо где-то снаружи. Но всё же, собираясь переместиться к номеру 28, Мастон тщательно убедился что вокруг никого нет.

Ему казалось что он придумал гениальный ход, сняв через подставное лицо второй номер. Он мог спрятать в нём всё что угодно и шпики герцога никогда этого не найдут. Он вполне допускал что его первый номер могут обыскать, хотя конечно это маловероятно. Зачем? Чтобы убедиться что он увез в банк все свои ценности? Но вряд ли герцога теперь интересуют деньги, которые он отдал за девочку, они для него потеряны это ясно. И к тому же вполне очевидно, что Лург все их отвезет в банк, это самое надежное и разумное. Скорей герцог волнуется насчет того не является ли всё это грандиозной аферой и не сбежит ли судья в неизвестном направлении. И Мастон не сомневался, что именно с этой целью, не дать ему исчезнуть, за ним и будут приглядывать. Хотя с другой стороны, убедиться что он увез в банк все свои деньги, это тоже разумно, решил судья. Тогда герцогу и особенно переживать не нужно что его подчиненный не предъявит никакой девочки и сбежит. Счета судьи просто заблокируют и он не сможет получить с них ни одной монеты. И все останутся при своих. Хотя, конечно, нет. Мастон прекрасно понимал, что в этом случае прежнему статус-кво не бывать, ему пришлось бы всю оставшуюся жизнь провести в бегах, каждый день ожидая подосланного убийцу. Даже если бы он не получил ни единой монеты из денег герцога, последний всё равно никогда бы не простил его за обман. И зачем спрашивается нужна такая жизнь. Герцог конечно тоже это понимает и именно поэтому уверен в честности Лурга и так легко расстался с деньгами. Но всё же надо стараться предусмотреть всё. И поэтому люди герцога будут следить за судьей, а сам судья будет хитрить и прятать свои сокровища. Просто так, на всякий случай.

В двухкомнатном номере 28 было тихо, прохладно и сумрачно. Его окна выходили в роскошный внутренний сад гостиницы и в комнатах всегда царил покой, умиротворение и витали легкие благоуханные ароматы. Стены номера покрывал чудесный аксамит, мерцающий серебристыми искрами, а в гостиной над камином всё так же висело большое героическое полотно, изображающее прославленного Эрла Янга на коне в пылу горячей битвы. Мастон улыбнулся, всё было точно также как почти 20 лет назад. Только сейчас рядом с ним нет любимой женщины, но это ничего, это уже не важно, в конце концов в его руках теперь целый мир. Он засунул сумки с золотом под широкую кровать с балдахином, а большую часть алмазов, те что "не менее 12 карат", ссыпал в маленький мешочек, стянул завязки и, не мудрствуя лукаво, встал на стул и запрятал в атласных складках на карнизе балдахина.

Вернувшись в свой первый номер, он, энергичным дерганьем шнура, вызвал консьержа и распорядился приготовить для себя экипаж, спустить вниз сундуки, а также отправить посыльного с письмом в Восьмой свод, Килбернское отделение Судебной Палаты. В письме дежурному по отделению Мастон Лург приказывал запрячь его карету и пригнать её к гостинице "Этоли Ривс". Невысокий сухонький консьерж лет 60 от роду, с остатками тщательно прилизанных седых волос и в идеально отутюженном, чистом, темно-синем камзоле почтительно, чуть изогнувшись в крестце выслушал постояльца, сделал пару уточнений по требуемому экипажу и, заверив что всё будет немедленно исполнено, взял письмо в свод и исчез. Судья одобрительно покачал головой, ему импонировала вышколенность персонала "Этоли ривс". "Да и вообще нужно привыкать к этому", сказал он себе, с усмешкой подумав, что скоро многие вокруг него будут вот так вот почтительно изогнувшись, замирать, изо всех сил изображая внимание и усердие.

Деньги и оставшуюся часть бриллиантов он развез по двум банкам: "Домус оптима" и "Кастор и сыновья". И там и там, как только узнавали о цели его прибытия и размерах его вложений, то тут же окружали самой трогательной заботой и выказывали самое искреннее рвение помочь и услужить. К судье выходил самолично управляющий банка, с благожелательной улыбкой выслушивал все пожелания, рассыпался в заверениях о том что всё будет исполнено в наилучшем виде, давал все мыслимые и немыслимые гарантии сохранности денег и своевременной выплаты процентов и клятвенно обещал что от сотрудничества с банком многоуважаемый клиент будет испытывать только одно сплошное удовольствие.

Избавившись от всех своих богатств, Мастон почему-то почувствовал облегчение. Однако два самых крупных бриллианта, те что "не менее ста карат", он оставил при себе. Его завораживала мысль что у него в кармане два камешка каждый ценою в целое состояние. После банков, словно по наитию, он велел возничему отвезти себя во "Флотерру" – большой городской парк, один из самых любимых акануранцами. Это было воистину волшебное место, чудесный уголок природы, взлелеянный заботливым уходом нескольких поколений садовников, ученых, художников, путешественников и прочих любителей и энтузиастов агрономии и ботаники. Начало парку положила принцесса Флорианна, несчастная, слабая, болезненная девушка, умершая в возрасте 23 лет. Принцесса упросила своего венценосного отца, Сигора Железного выкупить ей часть городской территории на юго-западе Аканурана, обветшалое, заброшенное, но весьма живописное поместье одного обнищавшего аристократичного семейства. Семейство противиться не стало и вскоре на тропинках и дорожках поместья всё чаще можно было увидеть тонкую хрупкую фигуру королевской дочери в сопровождении небольшой свиты. Флорианна точно знала во что она хочет превратить эти заброшенные земли и принялась за обустройство будущего городского парка, который будет открыт для всех на свете, с огромным воодушевлением и энергией. Многие говорили, что именно этот парк и продлил ей жизнь. Но с другой стороны немало людей утверждали, что принцесса вовсе и не умерла, что любящий отец сумел-таки переправить её в благословенную волшебную Астару, где девушку навсегда исцелили и даже одарили бессмертием. И якобы теперь, время от времени, вечно юная принцесса посещает инкогнито своё любимое детище, приносит тепло или дождь, устраняет мусор и вредителей, перевязывает сломанные ветви, исцеляет больные растения, незаметно помогает садовникам и потому, советовали эти люди, если вы вдруг встретите на тропинке в парке высокую хрупкую девушку с прелестным нежным лицом, с длинными вьющимися светло-русыми волосами, с сияющими ярко-зелеными глазами и странным браслетом из словно живых стеблей и цветов на руке, вам следует поклониться и уважительно промолвить "Ваше Высочество". Мастон Лург, хоть и нисколько не был склонен к сентиментальности, по крайней мере он сам так считал, очень любил и эту легенду и всё это место. Здесь, на цветущих полянах, сонных лужайках, у прозрачных ручьёв и застывших прудов, в прохладных лощинах, на солнечных холмах, в тенистых рощах и даже вполне себе дремучих лесных зарослях царили покои и созерцание, это были чертоги времени, для которого человеческая жизнь была лишь мгновением, это была обитель безмолвных откровений и музыки сердца, место отдохновения души и разума. В парке любили гулять и первые вельможи королевства и его самые последние нищие. И никто никому не мешал, каждый находил здесь задумчивый приют своим мыслям и чувствам. Ученые и путешественники, под патронажем королевских чиновников, свезли во Флотерру растения практически со всей Шатгаллы и потому это был настоящий храм природы, куда люди, кроме всего прочего, приходили за тем чтобы удивляться её чудесам и чудачествам.

Однако Мастон свернул во Флотерру в первую очередь из-за желания усложнить неблагодарный труд соглядатаев, преследовавших его. Говоря по правде, он так и не сумел их вычислить, хотя в Судебной академии его обучали и вести слежку, и уходить от неё. Академия ведь готовила не только судей, ученых-изыскателей, чиновников-юристов, но и офицеров судебной гвардии, экзекуторов, следователей, дознавателей, сыскных агентов. И потому слежка, наблюдение и уход от оных порой становились важной частью профессии. Но сколько Лург не примечал окружение, не запоминал лиц, не делал резких маневров, определить своих филёров он не смог. Но ничуть не сомневался, что они поблизости. Единственные, кто обратил на себя его внимание, были авры. Одного он заметил еще возле гостиницы "Этоли Ривс", он безмолвно и неподвижно стоял в тени дерева и сам казался деревянным. Понять куда смотрели его рыбьи огромные глаза как обычно было невозможно. Другого судья увидел на улице, где располагалось здание первого банка. И выходя из второго, он также успел уловить мелькнувшую у неприметного экипажа тощую фигуру авра. А потом и возле входа во Флотерру, где всегда было достаточно оживленно, в толпе Мастон разглядел сразу двух из них. Конечно он не мог уверенно утверждать, что встречает всё время одних и тех же авров. Все они, худые, костлявые, лупоглазые, замотанные в какое-то темное серое тряпье выглядели для людей одинаково. Лишь живя с ними бок о бок довольно длительное время, сталкиваясь и общаясь с ними каждый день, соплеменники Мастона наконец признавали за аврами право на индивидуальность и научались отличать одного от другого. Но Акануран в первую очередь был городом народа омо и присутствие здесь представителей других народов не поощрялось. Хотя и не возбранялось никакими законами королевства. Тем не менее лоя, авры и до некоторой степени туру чувствовали общий настрой жителей и старались без лишней необходимости на городских улицах не появляться. Впрочем, что касается туру, слывших бесцеремонными, себялюбивыми, жадными, недалекими грубиянами, то их конечно мало заботили чувства коренных акануранцев. И на рыночных площадях, в торговых рядах, в магазинах и лавках туру были вполне себе многочисленны. И уж тем более это не относилось к шоти, которые летали где им вздумается и всем остальным приходилось с этим просто смириться. Авров же и лоя в основном можно было встретить лишь на территории порта, в близлежащих кварталах, на двух главных рынках столицы и в окрестностях четырех городских ворот. Потому Мастон и обратил внимание на попадавшихся ему на пути ящерообразных инородцев. Кроме того, он конечно помнил, что в услужении герцога находится команда безжалостных шангов – авров навсегда оставивших свои родные кланы и судье представлялось вполне возможным, что именно их верховный претор и отрядил для слежки. Хотя это и казалось не очень разумным, ибо одинокие авры среди людей очень бросались в глаза. Так это или не так, но Мастон не сомневался, что на пустынных дорожках и тропинках парка он быстро определит своих соглядатаев. Но ничего не вышло. Из всех прохожих и праздных гуляк никто не вызвал у него подозрения. Все встречи казались абсолютно случайными, все люди были заняты собой или своими спутниками, никому не было дела до судьи и практически никого он не увидел дважды. Авры же совершенно исчезли, как только Мастон углубился во Флотерру. Конечно можно было вообразить, что некий опытный филёр преследует его, скрываясь за кустами и деревьями, но в реальности это представлялось маловероятным и трудновыполнимым, ибо время от времени судья проходил по совершенно открытым местам. В конце концов он уверился, что непосредственно во Флотерре никто за ним не следит, скорей всего его довели до входа в парк и спокойно ожидали когда он нагуляется и вернется. У парка, окруженного высокой кирпичной стеной, имелись три выхода и если соглядатаи заняли позиции у каждого, деться ему было некуда. И через какое-то время уединенность, красота и созерцательность окружающей природы окончательно поглотили его и он практически перестал беспокоиться о слежке. По большому счету есть она или нет для него значения не имело. Его мысли переключились на приятные размышления о его будущей счастливой, полностью обеспеченной жизни. Ему припомнилось как кто-то из знаменитых толстосумов сказал: "Я прожил жизнь в бедности и умру богатым. Но с несравненно большим удовольствием я прожил бы жизнь в достатке и умер бы нищим". И судья, чуть улыбаясь, с тихим ликованием думал о том что он успеет провести в достатке еще много-много лет. Ему только сорок семь, это конечно немало, но и далеко не конец жизни. Может даже примерно всего лишь половина, а он уже на вершине успеха, он достиг такого положения, о котором большинство не смеет и мечтать. И он конечно успеет вдосталь насладиться плодами своего успеха. Не то чтобы до этого он проживал в бедности и лишениях, но в сравнении с его нынешним состоянием можно сказать что так оно и было. Теперь ему возможно всё. И Мастон Лург, не в силах сдержаться, радостно улыбался и с некоторым снисходительным одобрением глядел на прекрасные цветы и удивительные деревья парка. Теперь он может разбить точно такие же сады и парки и они будут принадлежать ему одному, никто другой не войдет в них, не потревожит его, не помешает восторженному окрыленному единению с природой. И душу его беспрерывно согревало упоительное гордое ощущение своей исключительности. Он доказал всем на свете, всему миру, что он особый человек, необыкновенный, способный на поступки и риск, и лишь благодаря собственной отваге, уму, решительности и упорству он добился всего. Впрочем, судья недолго предавался самолюбованию, всё же это не было ему свойственно и вскоре он полностью переключился на созерцание прекрасной Флотерры, чьи восхитительные виды всё более увлекали его в душещипательные воспоминания о тех временах, когда он был юношей и даже ребенком. И судья снова слабо улыбался, с иронией думая, что кажется после обретения своего богатства он стал более сентиментальным. "Потому что теперь я могу себе это позволить", усмехался он. Мастон вспоминал как давным-давно, еще до поступления в Судебную академию, он гулял в этом парке с очаровательной спутницей по имени Айра. Тогда он был всего лишь мечтательным отроком, а она почти девочкой, благосклонно внимающей его пылким рассказам о великих полководцах и знаменитых сражениях. Он всегда любил читать о войне, представлявшейся ему высшим накалом всех сил человеческих, и физических, и душевных, пугающим бескомпромиссным предельным испытанием духа и плоти, великим отрезвляющим откровением о самом важном, моментально сдирающим мишуру, мелочность и позерство и проявляющим глубинное изнаночное естество всякого, неким беспристрастным и абсолютно безжалостным мерилом истинной сути каждого кто оказывался захвачен её вихрем. Весь её ужасающий трагизм, дикость и лютость, превращение смерти и беспрерывных страданий в каждодневную обыденность, фантасмогоричное сплетение беспримерного героизма и доблести с самыми низменными проявлениями подлого предательства и удручающей трусости, вышнего, чуть ли не божественного великодушия, милосердия и самопожертвования с запредельной немыслимой жестокостью и садизмом завораживали его. И он восторженно описывал своей спутнице перипетии воин прошлого и то как он непременно станет военным, настоящим офицером, способным пройти через любые битвы и испытания воин будущего. Но Айра задумчиво глядела ему в глаза, ласково гладила его по щеке и тихо говорила, что война это неправильно, жизнь важнее и величественнее войны и надо уметь жить, а не воевать. Мастон горячо доказывал ей что война как раз для того и нужна чтобы оберегать жизнь, защищать свой народ, свою страну. Но сейчас, тридцать с лишним лет спустя, он конечно рад что так и не попал ни на одну войну, что ему не довелось стать тупоголовым усердным воякой, способным лишь яростно махать саблей и обрушивать тонны мата на подчиненных, что ему не пришлось переносить выскребающие до нутра лишения и невзгоды в угоду королевской придури или во исполнении материальных интересов кучки вельмож, министров и магнатов. Ему вполне хватило книг о войне и полководцах чтобы удовлетворить тягу вечного мальчика внутри себя к самым опасным на свете приключениям.

Мастон свернул с вымощенной плиткой дорожки на грунтовую тропинку и углубился в самый настоящий лес. Он уже давно не видел никого из людей, совершенно успокоился насчёт слежки и даже принялся тихонечко напевать старинную солдатскую песенку об удаче. И снова почти против воли улыбался. Уж теперь-то совершенно ясно, что конкретно его жизнь явно сложилась удачно. Он пытался одергивать себя, напоминая что дело еще не закончено, он еще не получил титул и поместье и не передал девочку герцогу. Но тщетно. Огромное состояние, которым он уже обладал, два больших бриллианта в его кармане настойчиво убеждали его что удача на его стороне. Герцог непременно исполнит и оставшуюся часть договора касательно титула, иначе просто не имело никакого смысла передавать деньги и уж конечно же сам Лург обязательно приведет к нему Элен. Всё будет хорошо. Судья в этом нисколько не сомневался и только привычка быть всегда осмотрительным ещё как-то сдерживала его неуемную радость от той громадной удачи что выпала ему. Но удача это не только дело случая, с удовольствием думал он. Ведь если бы ему не хватило ума, проницательности, решительности, отваги, он вполне бы мог упустить главный шанс своей жизни.

Мастон вдруг увидел рощицу дольмренов – приятных взору деревьев высотой метров 5-7 со светло-зеленой гладкой корой и широким прямым стволом. На гибких скрученных ветвях дерева благоухали большие чашеобразные сидячие цветы, чьи нежные бледные лепестки выглядели словно сделанными из прозрачного фарфора. Однако каждую белую чашечку украшали серые и синие прожилки, образующие уникальный рисунок и судья сразу же припомнил как он и Айра прятали в эти цветки записки и маленькие скромные подарки друг для друга. То что предназначалось ей он вкладывал в цветок, рисунок на котором напоминал букву "А", а то что она оставляла для него забирал из цветка с буквой "М". Цветы дольмрена жили только год, после чего засыхали, рассыпались, освобождая переносимые ветром семена, и отваливались от ветви. И конечно он не мог сейчас увидеть те самые цветы, что когда-то служили ему и его подружке, а может даже его первой любви, маленькими живыми почтовыми ящиками. Но буквально через несколько секунд ему бросился в глаза цветок, на чашечке которого явно проступала буква "А" и его тут же охватило почти неодолимое желание вложить в цветок какое-нибудь послание. Уже конечно не для той, которая давно позабыла пылкого юношу, мечтавшего о военной карьере, но словно как ритуал ушедшего навсегда детства. И почти сразу ему пришло в голову спрятать в цветок два своих бриллианта. В первую секунду он просто застыл от этой мысли, ошарашенный приступом такого непривычного ему сумасбродства и испугавшись расставаться с камнями, тут же уверившись что потеряет их навсегда. Но потом устыдился своего страха и решил что он хочет побыть немного сумасбродным, ведь это будет необычный поступок необычного человека. Мало найдется людей способных доверить целое состояние обычному лесному цветку. А Мастон Лург способен, ему больше не следует мыслить категориями бедных людей. И он свернул с тропинки, прошёл к нужному дереву, привстал на цыпочки, дотянулся до основания упругой ветви, разогнул её вниз, приблизив цветок к себе. Внутри в центре чашечки радужно переливалось озерцо прозрачной вязкой жидкости, цветочного сока, который мягко обволакивал всё что попадало в него. Он практически ничего не разрушал, даже пролежавшая в нем бумага оставалась абсолютно целой и единственно приобретала стойкий чудесный аромат. Чуть помедлив, Лург опустил в жидкость оба бриллианта и некоторое время наблюдал как сок неторопливо заглатывает их, пока они полностью не опустились на дно. Затем он отпустил ветвь и вернулся на тропинку. Там он еще долго стоял с какой-то непонятной полуусмешкой вглядываясь в драгоценный для него цветок. Его охватила странная смесь ощущений, и чувство вины за совершенную глупость и в тоже время гордость за необычный поступок. Страх возможной утраты алмазов из такого странного хранилища еще терзал его, ему хотелось вернуться и забрать камни, но он усилием воли отмахнулся от этого страха. И из парка он уже выходил с легким сердцем. Направляясь к своему экипажу, он даже улыбался, размышляя о том что возможно его забавный цветочный сейф гораздо надежнее любого банковского подземного стального хранилища, ибо он единственный человек на земле кто знает что скрывает в себе прелестный дольмреновский цветок в глубинах Флотерры.

Вернувшись в гостиницу, он увидел что его судебная карета уже стоит во дворе. На козлах восседал скучающий молодой кучер в форме рядового из хозяйственного батальона гвардии. Увидев судью, он встрепенулся, поспешно слетел вниз и начал доклад. Но Мастон жестом остановил его и сказал что пока он может отдыхать, поедут они еще не скоро.

В своем номере Лург улегся на постель, закинув руки за голову, и мечтательно глядел в расшитый навес, думая о том с чего начать завтрашний день. Однако через какое-то время он вдруг вспомнил об Элен. Он даже почувствовал легкое угрызение совести из-за того что совершенно позабыл о ней. Ведь в конце концов это она главная причина столь счастливой перемены в его жизни. Что с ней сейчас, всё ли у них с Галкутом в порядке? Судья ни секунды не сомневался что хладнокровный, решительный, здравомыслящий Галкут сумеет справиться с любыми возможными проблемами. А также и защитит девочку, и если надо урезонит её. Впрочем, никаких проблем быть не должно. Как условлено, Галкут и Элен поселятся в какой-нибудь неприметной дешевой гостинице в одном из не слишком респектабельных районов Аканурана, где проще всего было раствориться в толпе и проведут в номере сутки. А сегодняшним вечером к пяти часам они придут на просторную многолюдную Площадь Навигатора и там Галкут будет скрытно наблюдать за пятачком перед памятником. Судья должен появиться там и подать уловленный знак: либо всё в порядке и Галкут с девочкой может без опаски выходить из укрытия; либо герцог заупрямился и Галкуту следует провести в гостинице еще одни день и назавтра снова ждать знака на Площади Навигатора; либо совсем всё плохо, герцог готовит насилие и Галкут должен покинуть Акануран, уехать с девочкой на восток и там ждать дальнейших вестей от судьи. Каких-то затруднений со стороны герцога уже не предвидится, а снять номер в гостинице и провести там ночь и большую часть дня сложности не представляет. Конечно своенравная девчонка могла устроить какую-нибудь каверзу или истерику, но судья верил что несклонный к сентиментальности Галкут легко пресечет все её выходки.

Однако ожидания мэтра Регоньяка с вестями из Геральдической палаты постепенно затягивалось и всякая мечтательность покинула Мастона Лурга. Он всё чаще подходил к окну и подолгу смотрел на улицу. Его принялись одолевать тревожные мысли о собственном вступлении в графское достоинство. Что если ничего не получится? По крайней мере сегодня. И герцог Этенгорский здесь ни при чем. Он сделал всё от себя зависящее, но ведь в конце концов в этом деле требовалось участие самого короля. Пока Его Величество не соблаговолит поставить свою подпись на дворянской грамоте, Мастону графом не стать. А короля может отвлечь что угодно или же ему станет просто недосуг именно сегодня заниматься делами королевства и своих подданных. Как заверил его Томас Халид, король подпишет грамоту сразу после второго завтрака, именно в это время по заведенному давным-давно распорядку монарх с двумя-тремя личными помощниками приступает к разбору накопившихся бумаг. То есть где-то после часу дня. Как только грамота будет подписана её незамедлительно передадут в Геральдическую палату и после этого новоявленный граф может в любой момент явиться туда чтобы официально вступить в свои права.

Но уже начало четвертого, а мэтр Регоньяк так и не появился. Судья нервно расхаживал по номеру и напряженно размышлял как ему поступить, если грамоту так и не подпишут. Всё отложить до завтра, как они и условились с герцогом? Или рискнуть и несмотря ни на что передать ему девочку сегодня? Документы на обладание земельным доменом он должен был получить вместе с дворянской грамотой, ибо формально земли принадлежали титулу. Но можно ли всё переиграть и хотя бы во владение доменом, поместьем, деревнями и прочим вступить уже сегодня, спрашивал себя Мастон, сильно досадуя на себя за то что не подумал об этом раньше. Согласится ли герцог? И как всё же быть с девочкой? Нет, Томас Халид вполне может рассердиться, если начать ему докучать просьбами переиграть условия сделки. Судья принялся досадовать уже на короля, которого, положа руку на сердце, всегда недолюбливал. Он такой безалаберный, с возмущением думал он, запросто может укатить в Западный замок складывать там свои глупые бумажные фигурки, а государственные дела по боку. Наверно всё же лучше отдать герцогу девочку сегодня, чуть ли не с отчаяньем решал судья и от страха, что он так и не получит заветный титул и еще более заветные поместье и вотчинные деревни у него дрожали пальцы. "Но это неприемлемо, неприемлемо!", вопил жадный голос в его душе. Да, он получил свои деньги и алмазы, но этого недостаточно. Ему непременно нужно поместье с огромным особняком, со штатом вышколенных слуг, с обширными садами, лесами, лугами, пастбищами и пахотной землей; ему нужны его деревни с трудолюбивыми крестьянами, добродушными священниками и сообразительными старостами. Он уже столько раз представлял себе как будет разъезжать по своим владеньям верхом или в открытой коляске, благосклонно кивая мужикам и бабам, торопливо и усердно кланяющихся ему, что отказаться от этой вожделенной картины было выше его сил. Значит герцог не увидит Элен, холодно и твёрдо заключал судья, пока я не получу всё о чем договорились. Но его тут же снова одолевали сомнения. Да, верховный претор вроде бы согласился с тем, что девочку он получит только когда Лург получит свой титул, насколько бы это не затянулось. Но резолюции короля можно ждать и месяц, если Его Величество укатит в какой-нибудь свой загородный замок, легкомысленно забросив все дела на потом. И герцог естественно не захочет пребывать месяц в неизвестности, за что он собственно заплатил такие громадные деньги и скорей всего потребует волшебного ребенка к себе, несмотря на все договоренности. Если Мастон заупрямится, герцог может перейти и к более решительным действиям. В чем они будут заключаться судья не хотел даже думать. Тем не менее он пытался набраться мужества и убедить себя, что он не отступит от своего и спокойно будет настаивать на том, что претор не увидит девочки пока грамота не будет подписана. В конце концов могущественный министр правопорядка вполне в состоянии устроить себе аудиенцию у короля и добиться подписи монарха.

Мэтр Регоньяк появился только ближе к пяти. К этому времени судья окончательно извёлся и уже готов был ехать к Томасу Халиду и требовать от него немедленно разобраться с безответственным королём. Но уже знакомый, легкий и аккуратный стук в дверь буквально вернул его к жизни, прозвучав для него самой чудесной на свете музыкой.

– Войдите, – пытаясь справиться с волнением, почти прошептал судья.