Девочка и пёс

На едва гнущихся ногах судья медленно шагал к центру площади и в каждом встречном ему мнился соглядатай герцога. Он чуть ли не шарахался от каждого авра, видя в нём шанга из "Летучей команды" герцога. Мастон пытался взять себя в руки. Этот иррациональный страх вполне объясним, говорил он себе, особенно перед самой развязкой. Но всё будет хорошо, Галкут очень надежный и верный человек и мало есть ситуаций с которыми бы он не справился.

Гранитная громада Навигатора наплывала на него, а судье казалось, что его накрывает тень неумолимой судьбы, которая конечно же просто посмеялась над ним, щедро осыпав его роскошными дарами, но только затем чтобы через несколько часов насмешливо и беспощадно лишить всего. И Бока, жестокий и свирепый, своими кайхорскими ножами изрежет его на кусочки, пытаясь выведать, где находится этот странный, непонятный ребенок.

Судья так разволновался, что никак не мог точно вспомнить о каких знаках они договорились с Галкутом. У него даже вспотели ладони. Никогда прежде он такого за собой не замечал. Господи, как же страшно. Ничего на свете он не желал так как увидеть сейчас худое лицо своего слуги и дующуюся физиономию маленького своенравного ребенка. Эти два человека вдруг стали для него сосредоточием всей его жизни. И неприветливый Галкут, и вздорная девчонка уже представлялись ему самыми прекрасными на свете людьми.

Наконец он вспомнил про знаки. Если он будет держать в руках шляпу, значит не всё пока утряслось с герцогом и нужно подождать еще сутки. Если шляпа будет на голове, значит всё совсем плохо и Галкуту с Элен нужно бежать из Аканурана куда глаза глядят. Если шляпы вообще нет, значит всё хорошо и можно выходить. Покидая карету, он даже не вспомнил об этой глупой шляпе, но по счастью сейчас это было то что нужно. Потому что всё хорошо.

Он принялся медленно обходить монументальную фигуру Великого Навигатора – демиурга, сакральной культурного героя для всего народа Омо, ибо он тот кто провел человечество сквозь холодную тьму безжизненной черной пустыни и вывел к благословенным землям Шатгаллы. И Мастон Лург уже был готов молить сказочного полубога, дабы тот вернул ему черноволосую синеглазую девочку. Судья делал вид что рассматривает памятник, упираясь взглядом в его странные высокие ботинки с толстой рифленой подошвой. У ботинок не было ни шнурков, ни пуговиц, а лишь пара каких-то широких полосок, говорят скульптор лепил фигуру Навигатора по каким-то древним загадочным картинам, якобы чудесным образом запечатлевшим образ великого проводника человечества. Совершенно мимолетно Мастон отметил, что обувь Навигатора весьма напоминает ботинки Элен. Однако судья не задержался на этой мысли, нервно высматривая среди людей на площади высокую фигуру Галкута. И то и дело ему мерещилось, что он уже видит своего слугу и сердце графа радостно замирало. Но через миг вожделенный образ исчезал. И когда он действительно увидел Галкута, то сначала не поверил. Но через секунду, увидев и державшего его за руку ребенка, Мастон Лург буквально просиял. Безумный приступ счастья захлестнул его, затопил, закружил в радостном водовороте облегчения. Он едва не бросился им навстречу. Счастливая мысль о том что всё закончилось хорошо и впереди его ждут многие лета абсолютно свободной и приятной жизни звучала дивным серебряным колоколом у него в голове, отдаваясь сладким эхом в каждой частице его существа. И ему уже хотелось смеяться и петь, обнимать и целовать каждого встречного. И он едва ли не с нежностью глядел на этих двоих, высокого худого мужчину и хрупкую шестилетнюю малышку, таких вроде бы нескладных и беззащитных, но столь милых и дорогих его сердцу людей.

Они появились из хаотичного скопления разномастных экипажей на южной стороне площади, а вовсе не из одной девяти улиц, как ожидал судья. Ну конечно же, радостно думал он, так было мудрее и безопаснее, приехать сюда в карете и ждать в ней, оставаясь абсолютно скрытым от всех, Галкут молодец!

Он всё-таки не выдержал и пошел к ним навстречу. Остановившись друг перед другом, все трое некоторое время молчали. Судья счастливо разглядывал их. Галкут и Элен конечно же сразу обратили внимание на сияющее лицо судьи и оба поняли, что по-видимому тому удалось всё о чем он мечтал. Но ответить ему тем же они не могли. Оба выглядели уставшими, хмурыми и какими-то поникшими. Мастону даже показалось, что кровоподтеки и ссадины на лице Галкута приобрели еще более яростные цвета, опухшие места увеличились в объеме и его слуга выглядит еще жутче чем прежде. Обширный синяк на скуле девочки также вроде бы набрал силу, потемнел и отливал фиолетово-глянцевым свечением. Но это конечно ничего не значило.

– Всё в порядке? – Спросил Мастон, глядя на Галкута.

Тот кивнул.

– У тебя всё нормально? – Едва сдерживая улыбку, поинтересовался Лург у девочки.

Элен неприветливо поглядела на него. Очевидная радость этого человека была ей неприятна. Но говорить ему какие-то гадости, выказывать ему своё презрение ей совершенно не хотелось или скорее не было сил. Весь этот день её мучил страх, она пыталась убедить себя что для этого нет причин, но тщетно. Предстоящая крутая перемена её судьбы, неизвестность того как всё это будет, встреча с верховным претором, с тем кто купил её словно собачку и намерен использовать её в своих интересах с каждым часом пугали её всё больше и больше. Она пыталась как-то справиться с этим, но получалось плохо, в её прежней безопасной уютной жизни ничего подобного испытывать ей не доводилось. Страх встал комом в горле и уходить никуда не собирался. Тем не менее, пока они шли с Галкутом от кареты к судье, она с интересом разглядывала огромного, высотой метром 15, каменного человека, стоявшего на полутораметровом квадратном пьедестале. Она, конечно, сразу обратила внимание, что запечатленный в граните мужчина облачен в то что очень напоминает астрокостюм, универсальный технический комбинезон астронавтов со множеством карманов, застежек и магнитных держателей, а на ногах гравиботинки с липучками. Причем на левом предплечье мужчины определенно был прикреплен какой-то устаревший юнипад, планшетный биоинтерфейсный компьютер, а на груди висел электронный бинокль.

– Кто это? – Спросила Элен, указывая на памятник.

– Великий Навигатор, – охотно объяснил судья, – легендарный герой нашего народа, проведший человеческое племя через бескрайние мертвые пустыни и темные ледяные моря к обетованным берегам Шатгаллы.

"Неужели это кто-то из штурманов-навигаторов с корабля звездных переселенцев?", с удивлением подумала девочка. Судя по деталям его облика, скульптор явно видел какие-то изображения реальных астронавтов. Но Элен не понимала почему память народа Омо выделила какого-то одного человека из большой команды досветового корабля-ковчега, ведь наверняка каждый из этой команды внес свой вклад чтобы люди благополучно добрались до нового мира.

– Идемте, – позвал судья, – нас ждут.

Элен тут же напряглась.

– Кто?

– Человек герцога, его, так сказать, личный адъютант. Он в моей карете. – Мастон хотел предупредить девочку, чтобы она не болтала лишнего при нём, но не стал. Что такого лишнего она может сказать? Да и в конце концов теперь это всё уже не имеет значения. Ребенок ему больше не принадлежит и у Боки, как у представителя герцога, в какой-то мере теперь на него больше прав.

Подойдя к знакомой черной карете с красно-золотой эмблемой на двери, они остановились. Судья сказал вознице, молодому гвардейцу из Восьмого свода Палаты, что тот может возвращаться в Свод, его услуги больше не нужны. Затем повернулся к Галкуту и ободряюще улыбнулся.

– Ну что, прокатишь меня последний раз? – Весело спросил он. – До дома герцога на Тихом бульваре и обратно, в гостиницу "Этоли ривс"?

– Конечно, – Галкут взялся за скобу, собираясь взобраться на козлы.

Но судья вдруг положил руку ему на плечо.

– Галкут, – тихо сказал он с непривычной теплотой заглядывая в глаза своего верного слуги, теперь уже бывшего слуги, – всё закончилось. Ты свободен и богат. Твои деньги в гостинице.

Галкут медленно кивнул.

– Хорошо, господин инрэ, – также тихо проговорил он, собственно даже не понимая что он чувствует.

Элен, забираясь в карету, твердо пообещала себе, что даже не взглянет на человека герцога. Но очутившись внутри, ощутила на себе такой жадный и любопытный взгляд незнакомца, что не выдержала и посмотрела в ответ.

Молодой мужчина ей не понравился. Ни что-то конкретное в нём, а весь его образ в целом, равнодушный, жестокий и даже злой. Хотя она и сама затруднилась бы сказать из чего сложилось такое впечатление. Ни в его лице, ни в его фигуре, ни в его ауре не было чего-то такого, явно говорящего о дурном, свирепом, злобном нраве. Напротив, его открытое круглое лицо с большими зелеными глазами с высоким лбом и бровями вразлет в первый миг даже казалось добродушным и приятным. А его аура выглядела вполне незамутненной и без каких-либо ярких образований порочной натуры. И шрамы, самый длинный через левую скулу от виска и почти до носа, не уродовали его лицо, не пугали, не создавали мрачный ореол тяжелого прошлого, а скорее наполняли сочувствием, что, мол, вот, однажды парню не повезло. Но эта приятность длилась лишь первую секунду. А затем Элен словно оттолкнуло от него. Она остро ощутила его холодность, неприветливость, угрюмость, которые словно вплавились в выражение его лица, въелись в его темную загорелую кожу, в его безжизненные глаза, в его тонкие презрительные губы, в его короткие рано поседевшие волосы. И его аура, при более внимательном рассмотрении производила впечатление какой-то издерганности, измученности, двуличия, скрытности и на ней проступали пятна внутренней ожесточенности, почти озлобленности. Вкупе с его черной глухой одеждой всё это сливалось для девочки в отчужденный, бессердечный, гнетущий образ неприятного человека. Она не увидела на нём никаких украшений, орнаментов костюма, личных аксессуаров, никакого оружия и вся эта безликость лишь усиливала неприязненность его образа. Лишь на тыльной стороне правой ладони она увидела что-то личное, вытатуированную надпись, уходящую от костяшек пальцев под рукав камзола. На виду были только буквы: "Не вер".

Элен отвернулась к окну, шторки были раздвинуты и никто ей теперь не запрещал глядеть на всё что вздумается. И она вдруг осознала, что Мастон Лург ей больше не указ. Эта мысль породила в ней приступ унизительной горечи и какой-то отчаянной ожесточенной радости. Её продали, продали как вещь! Теперь у неё новый хозяин. Но по крайней мере ненавистный судья над ней больше не властен. Она может плюнуть ему в лицо и он ей ничего не сделает, ничего. Потому что этот неприятный мужчина со шрамами, адъютант верховного претора, не позволит ему, ни за что не позволит. Но приступ тут же сошел на нет и она ощутила почти тошнотворное бессилие и страх, верховный претор может оказаться настолько ужасным человеком, что она еще очень пожалеет что рассталась с судьей.

Увидев таинственную девочку, Бока тут же понял, что никакие родственные отношения ни с герцогом, ни с кем-либо из венценосных особ Агрона её не связывают. Уж слишком разительно она отличалась от них всех. Ни худосочный герцог Этенгорский с маленькими глазками и вздернутым носом, ни дородный длиннолицый король Доммер, ни рыжеволосая статная королева Амала вне всяких сомнений не могли породить на свет такое бледное чудо с огромными неестественно яркими синими глазами и глубоким абсолютно черным, словно чуть отливающим глянцем цветом волос. Теперь маленькая незнакомка стала для Боки еще большей загадкой и он несколько минут просто не мог оторвать от неё взгляда, схватывая весь её образ целиком и в тоже время застревая на деталях, вызывающих вопросы. Коротко остриженные волосы, здоровенный синяк и опухшая губа, странные высокие ботинки с толстой подошвой и непонятными застежками, облегающие брючки, удивительно чистые и гладкие, того же абсолютно черного цвета что и волосы хозяйки, необычного покроя чудесная нежно-кремовая куртка, опять же непонятно как застегнутая. Бока решил, что девочка определенно не из Агрона. Может она даже и не говорит на языке этой страны. Во внешности этого ребенка, пусть и завуалированные детской миловидностью и сглаженные еще младенческой пухлявостью и округлостью, явственно проступали черты истинной классической красоты. И Бока снова подумал, что она отпрыск какого-то знатного рода и именно поэтому представляет интерес для герцога. Он вдруг припомнил, что супруга Сайтонского монарха, королева Делия, которую он видел на портрете в галереи Заль-Вера тоже брюнетка и вроде бы у неё тоже синие или голубые глаза. Предполагать что перед ним сейчас её дочь было конечно на уровне бреда, но тем не менее, как глубокомысленно сказал себе Бока: на свете случается всякое. Он покосился на счастливого судью и с неудовольствием подумал о том что ему предстоит сделать, да еще и, как того требовал герцог, на глазах у этой малявки. И тоже отвернулся к окну. "Но кто это ей такой синячище на полморды припечатал?", лениво размышлял он, глядя на проплывающие мимо дома, "Вряд ли это судья руку приложил. Может сама в драке заработала." И Боке вдруг подумалось что она вовсе никакой не отпрыск знатной семьи, а должно быть какая-нибудь шпана-малолетка, вредная и дерганная. "И на кой она герцогу понадобилась?", снова спросил он себя.

119.

Уже совсем свечерело, когда Ронберг вернулся на Расплатную площадь. Соответственно его распоряжению площадь была пуста. Впрочем и без его приказов людям уже порядком надоела вся эта заваруха и они разошлись по своим делам. Остались только Эрим, Банагодо и им в подмогу несколько рядовых разбойников. Устроив два небольших костра на почтительном расстоянии от места где лежал Кит, они что-то варили в маленьких котелках и тихо переговаривались.

Ронберг подошел к костру, у которого сидели молодые бриоды. Те с любопытством глядели на своего пожилого товарища, решившегося на такой отчаянный, по их мнению, поступок.

– Темно уже, – неопределенно произнес Банагодо, подкидывая в пламя веточку.

Ронбергу и самому было не по душе встречаться с ужасной собакой в темноте, но откладывать до утра он не хотел. Во-первых боялся, что терзаемый сомнениями и тревожными мыслями, к утру может и вовсе передумать; во-вторых, если всё-таки с чудовищем удастся договориться, то возникнут кое какие неотложные дела, как раз для ночного времени.

– Ничего, я вот факел прихватил, – он показал палку с замотанной головнёй.

Эрим как-то странно посмотрел на пожилого бриода и поинтересовался:

– Может, Старый, сказать что хочешь напоследок?

– Тьфу на тебя, дубина горная, – сердито воскликнул Ронберг. – Что ты мелешь, какой еще последок?!

Впрочем, он тут же успокоился и предупредил:

– Смотрите только сразу оба не усните. Вдруг что понадобится, хочу чтоб хоть один услышал меня.

Запалив факел, он направился к ограде, доски которой казались чуть светлее окружающих сумерек.

Ронберг верил, что он решил загадку металлической собаки. Да и не было в общем никакой загадки. Нелепые слухи и страшные сказки о механических чудовищах Сандары, Королевы Лазурных гор, загадочной богини лоя ходили по Шатгалле уже не одну сотню лет. И никого кроме малых детей они по сути не интересовали и не тревожили. Хотя конечно иногда и взрослые, после сытной плотной трапезы, изнывая от скуки во время безделья, на привалах у ночных костров или трясясь в повозках в дальнем пути, с удовольствием рассказывали и слушали о немыслимых монстрах, порожденных пусть не всесильной, но весьма могучей богиней для собственного услужения и развлечения. Её вечная обитель располагалась в горах, все тайны руд, огня и недр земных были ей открыты и потому её верные слуги чаще всего были сделаны именно из металла. Обличьем они чрезвычайно разнились, имелись среди них и звери, и птицы, и насекомые, и деревья и даже некие ожившие камни. И все они двигались, шевелили своими лапами, крыльями, хвостами, глядели на мир застывшими черными глазами, а некоторые разговаривали и казались вполне разумными. Такое разнообразие среди монстров объяснялось тем, что Сандара всё-таки женщина, а потому и сама не знает чего она точно хочет и изобретает то одно, то другое, то третье. По предназначению все эти создания также весьма отличались друг от друга. Одни были скрытными наблюдателями, другие тайными убийцами, третьи развлекали богиню песнями, танцами и сумасбродными выходками, четвертые рабами-трудягами, добывающими руду, обтесывающими камни, крошащими скалы, прорубавшими проходы в горах и строившими бесчисленные подземные лабиринты, но самые многочисленные это конечно горные стражи, оберегающие покой великой Сандары. Они пожирали, раздирали на куски, ломали кости, отрывали головы, сжигали, топили всякого, кто дерзал не угодить богине тем или иным способом. В общем всё зависело от фантазии рассказчика.

Но Ронберг знал немного больше чем эти глупые сплетни и страшилки.

В молодые годы ему довелось спасти от жестокой расправы одного из черных лоя. Его звали Делающий Пыль и он был вождем Девятой трибы, одного из племен черных лоя. Озверелые кирмианцы пытались предать его лютой смерти через пронзание раскаленными прутами. Ронберг, в те времена лихой заправила в небольшом отряде таких же лихих головорезов, бежал с остатками своей шайки от разъяренных агронских пограничников, которые нашли его логово по наводке одного вероломного кирмианца, продавшего своих братьев-душегубов за тяжелый кошель серебра. При таком раскладе Ронберг и его товарищи естественно испытывали к кирмианцам весьма определенные чувства. И увидев что они творят, с лютой ненавистью напали на них и истребили всех до единого. Этот поступок совершенно неожиданно привел их к спасению. Делающий Пыль, в благодарность за своё избавление, показал им вход в подземелье и увел их в таинственные лабиринты тоннелей, оставив озлобленных пограничников с носом. Таким образом, Ронберг не только сохранил свою жизнь, ему и его людям грозила виселица, но и внезапно обрел друга среди тех, кого прежде почитал чуть ли не за животных.

Другим народам о Черных лоя известно было немногое. Они уродливы, кровожадны, искусны в изготовлении самых жутких ядов, способны восстанавливаться от чудовищных ран, живут в подземельях и пещерах, не любят солнечный свет, и до глубины души, если она конечно у них есть, ненавидят Белых лоя и свою королеву Сандару. Причина этой ненависти, как полагали жители Шатгаллы, проистекала из следующего. Давным-давно Сандара замыслила сотворить людей. Как известно, всякий уважающий себя бог или богиня рано или поздно приходит к мысли создать разумных тварей, которые будут восхвалять и почитать его или её ни бессловесным мычанием и покорным взглядом, а со всею силою изобретательного ума и страстью пылкого сердца, полностью осознавая величие, всезнание и бесподобность своего божества. Богу и богине конечно это будет приятно. Однако первый блин у Сандары вышел комом. Благообразные и мыслящие почитатели не удались. Вместо них вышли какие-то грубые отвратительные дикари с кровожадным нравом и безобразным обличьем. За такое творение Сандаре конечно было бы стыдно перед другими богами и богинями и она быстренько избавилась от черных лоя, убрав их с глаз долой подальше в земные недра, где им самое место, и навсегда позабыв о них. Вторая попытка прошла гораздо удачнее. Белые лоя вышли вполне симпатичными, умными, утонченными созданиями, искренне радующими свою королеву. И Черные лоя, презираемые всеми народами Шатгаллы и навсегда оставленные прозябать во тьме подземелий, вряд ли могли испытывать к своей богине и своим более счастливым собратьям что-то помимо бескрайней испепеляющей глубинной злобы и ненависти.

Ронберг, как и все, конечно, знал эту сказку с детства, но никогда всерьез не задумывался о черных лоя и их непростой судьбе. Для него, как и для большинства, они были просто глупыми низкорослыми дикарями, копошащимися в своих вонючих тоннелях и сочащимися едкой злобой к Белым лоя, Королеве Лазурных гор, а заодно и ко всему человечеству. Тем не менее и народ омо, и туру, и авры имели вполне устоявшиеся прочные торговые отношения с черными лоя, покупая у них руду, строительный камень, самоцветы, уголь и разного рода зелья, то в качестве лекарств, то в качестве ядов. Однако это никак не мешало им презирать уродливых дикарей. Особенно это чувство было распространено среди соплеменников Ронберга. Туру относились к этому гораздо проще, для них в первую очередь важна была выгода, а всякие там нюансы внешности, нравов и традиций их мало интересовали. Авры, хоть и частенько враждовали с лоя, причем как с белыми, так и черными, какого-то глубинного, чуть ли не физиологического как у омо отвращения к ним не питали.

Но став товарищем одному из черных лоя, Ронберг вдруг с удивлением узнал, что они не просто злобные тупые рудокопы, изготавливающие яды и ненавидящие весь белый свет, а довольно любопытные существа со своими переживаниями, рассуждениями, историей и даже надеждами и мечтами. Это изумило его до крайности. Всё равно как если бы он вдруг узнал, что лошадь, на которой он ездит, пишет книгу о своей непростой лошадиной судьбе. И при этом способно держать перо копытом!

Прежде всего он был поражен тем фактом, что у лоя нет мужчин и женщин. Он, конечно, никогда и не задумывался над тем как размножаются лоя, ему определенно не было до этого никакого дела. Но он все же полагал что это происходит как у всех. То есть от соединения мужчины и женщины. Он правда слышал какие-то слухи о том, что у лоя якобы и мужчина может родить, но считал это дичайшей нелепостью, пьяным вымыслом вздорного алкаша. Делающий Пыль в свою очередь был не меньше Ронберга удивлен тем, что ему это неизвестно. Возможно он был даже несколько обижен столь пренебрежительным невежеством своего нового друга, но эмоции черные лоя выражали очень скупо и в начале знакомства Ронберг не был способен распознать их. В общем он узнал, что у лоя, как белых так и черных, нет разделения по полу, все лоя были одного пола, включающего в себя как женские так и мужские черты и каждый из них был способен при определенных условиях зачать, выносить и родить ребенка. У Ронберга это в голове не укладывалось. Но в молодые годы он, если честно, и не очень-то пытался что-то туда укладывать. Лоя могли зачать только в один месяц в году, правда у них не было месяцев, но этот период длится 28 дней, так что Ронберг счел что это можно считать месяцем. Период этот выпадал на конец лета. И в это время тот кто хочет зачать должен услышать "пение гор". Он должен слушать это "пение" до тех пор пока его тело не откликнется на него и не зародит в самом себе новую жизнь. Ронберг ничего не понял, но его и не тянуло вникать в столь интимные сферы чужой жизни. Позже он, однако, узнал, что у черных лоя теперь дети рождаются очень редко. И всё потому что жестокосердная Королева лишила их "пения гор". Некогда в стародавние времена, когда Сандара еще заботилась о своём народе, лоя, желающие зачать, собирались в конце лета в определенных местах, в больших красивых гротах и подземных залах, и там на них лилась чудесная музыка, сотворенная волшебством их Королевы. И у каждого лоя, который слышал её, в животе возникала новая жизнь, маленькая и трепетная, а вместе с ней непередаваемое ощущение счастья. После рождения ребенка лоя не мог зачать нового в течении долгих лет, но это и не было ему нужно, ведь у него уже был малыш, требующий любви, внимания и заботы. Впрочем взрослели лоя очень быстро. Ронбергу слышать всё это было очень странно, но тогда он впервые понял, что черные лоя несчастны и их народ вымирает. И никто не знает почему Сандара так поступила. И может они и имеют право на свою озлобленность и ненависть. Впрочем тогда Ронберг особенно об этом не задумывался, чужие горести и несчастья мало волновали его и большой беды от того что с Шатгаллы исчезнут черные лоя он не видел. Гораздо более любопытным ему представлялся тот факт, что Сандара, оказывается, существует на самом деле. Он всю жизнь считал её абсолютно сказочным персонажем. Делающий Пыль лишь слабо усмехнулся, услышав его слова и сообщил, что много раз видел Сандару своими собственными глазами. И не только её саму, но и её механических созданий – асивов. И более того, Делающий Пыль совершенно точно знает, что Сандара действительно способна превращаться в кого угодно, он был свидетелем этому. Со временем Ронберг решил, что всё же его новый друг наверняка во многом привирает, чтобы пустить пыль в глаза. Но за долгие годы их знакомства он увидел и услышал еще много такого, что убедило его и в существовании жестокой Королевы Лазурных гор и её чудовищных механических созданий. Однако, что касается отсутствия у лоя мужчин и женщин, Ронберг всё равно, неизвестно почему, упорно воспринимал каждого из них как мужчину. Также собственно поступали все из народа Омо, большинство из которых верило, что своих женщин лоя тщательно скрывают от посторонних глаз. При этом сами лоя в речевых конструкциях также использовали по отношению к себе исключительно мужской род и потому Делающий Пыль всегда был "он", а не "она".

Кроме всего прочего Ронберг узнал, что Черные лоя действительно люто ненавидят Белых лоя. Последние не потеряли способность к деторождению, научившись воспроизводить "пение гор", а также они могли соединяться друг с другом для смешения семени и зачатия новой жизни в одном из них. Совершенно очевидно, что Сандара любит их больше и всё еще заботится о них, пусть и не столь явно. Вдобавок белые лоя не страдают от солнечного света и у них стройное изящное тело, а не та бугристая, комкообразная, будто сваленная груда камней, плоть, что у черных лоя. К тому же у многих из черных лоя совершенно неожиданно вырастали уродливые костные наросты, то в одном месте, то в другом, и избавиться от них можно было только жуткой болезненной ампутацией. Но слух о том, что их тела полностью восстанавливаются даже после самых чудовищных и смертельных ран также оказалась правдой. И потому ранить или убить черного лоя, учитывая его невероятно твердую грубую кожу было весьма непросто. Впрочем аврам это удавалось, их неестественно острые сабли – ятуны, пущенные в ход с удивительной скоростью и силой, которую никак не ожидаешь в таких тщедушных телах, с успехом рассекали грубую жесткую плоть черных лоя, доказывая что та сделана отнюдь не из камня. Но сами лоя не любили сражений, очень ценя жизнь каждого из своего немногочисленного племени и потому обычно уклонялись от прямых столкновении до последнего. Однако принимать это за малодушие и слабость было бы непростительной ошибкой, Ронберг довольно быстро понял, что черные лоя весьма коварны, хитроумны, по своему отважны и имеют в своем распоряжении немало уловок чтобы погубить врага. По большому счету они могут уничтожить кого угодно на этой земле, если займутся этим всерьез.

А еще лоя представлялись ему довольно забавными. У них не было нормальных имен и называли они друг друга всякими, по его мнению, нелепыми кличками, которые к тому же в течение жизни вполне могли меняться. И тот кого он знал последние тридцать лет как Делающего Пыль, неожиданно мог стать каким-нибудь Спотыкающимся О Камни или Многоговорящим. Правда на прежнее имя он тоже бы отзывался. Также лоя смешили его своим нескончаемым ворчанием по всякому поводу, большими подвижными ушами, постоянным почесыванием самых разнообразных мест на теле, стремлением всё засовывать в рот и пробовать на зуб, привычкой смачно плеваться, причем этим они умудрялись выражать массу разнообразных эмоций, смотря куда и как сделан был плевок: в сторону, под ноги, в ноги, в руку, в живот, в лицо. И далеко не всегда это означало оскорбление. Еще его удивляло как они спали. Никаких постелей или кроватей они не имели в принципе и с трудом понимали зачем те нужны. Желая отойти ко сну, они садились в какое-нибудь укромное местечко, обычно между камнями или привалившись к дереву, обхватывали колени, чуть наклоняли голову вперед и намертво застывали, словно и сами обращались в камень. Спали они очень тихо и чрезвычайно чутко. Они обладали феноменальным слухом и слышали такие звуки, которых для омо просто не существовало.