Непредсказуемый Анимоха

–Чтобы люди читали только твои бредни? Опять тянешь одеяло на себя? Одумайся, я тебя много раз предупреждал: мое терпение скоро лопнет.

Ну, кто же мог сказать это, как не Падишах? Давайте представим, как выглядело лицо Падишаха в момент, когда…

Анимоха вне закона

За привычку мыслить абзацами по несколько предложений, последние три из которых он произносил вслух, Анимоху, известное дело, побаивались. Падишах считал, что произносимые вслух предложения он репетирует. То есть, их неправильно считать спонтанно родившимися в Анимохиной голове.

Тем более, как можно считать спонтанными мысли человека, всерьез чувствующего несвободу воли. На основании своей веры в несвободу, вернее неверья в свободу, Анимоха почитался за очень хорошего предсказателя. Ни одно его предсказание не сбывалось буквально. Но подогнать уже высказанное толкование к происшедшим событиям он умел мастерски. За это его тоже обвиняли в мошенничестве. Сокамерникам в заключении он всегда говорил, что осужден за мошенничество.

"Уж покруче, чем воровство или ограбление" – добавлял он в таких случаях.

Требовать улучшить условия для заключенных он тоже мог до бесконечности, и, несмотря на свою вялость и безразличие в мирских делах, поддерживал все акции протеста, повторяя, что все это, конечно, совершенно бессмысленно и уж он-то лучше всех знает, какими силами обусловлено. Он говорил заключенным, что, если вдуматься, то он, особенно когда берет на себя роль предводителя восстания, играет только на руку той ситуации, из которой вроде как призван вывести заключенных.

–Однажды, говорил он, – и вам это будет ясно. Память у вас коротковата, не больше одного дня, вот и все.

–Ну а чего тогда с нами связываешься, – спрашивали заключенные.

Как же ему было отвечать? Как не выразишься, все равно никто не поймет.

–Это, – говорил он, – я должен буду, чтобы ответить вам понятно, поглупеть до вашего уровня. Но тогда некому будет бороться с вами за улучшение условий. Вы верите хоть сами-то, что у вас что-то получится?

Самые сообразительные говорили, что таким образом они оказывают давление на начальство, пытаются его деморализовать. Ну, да точно, ну да ладно, оставайтесь при своем мнении, и знайте, что можете рассчитывать на мою поддержку, пока я не склеил ласты или совершенно не сдвинулся.

Выходит так. Среди заключенных находились люди, которые были физически сильнее Анимохи, и значительно. Спорить с такими он просто побаивался. Да уж, никому не посоветуешь взбесить такого быка весом 120-150 килограммов, целую гору мышц, не способную в состоянии гнева себя контролировать.

Поражала его черта: страсть к мелким правонарушениям.

–Зачем ты нарушаешь закон по мелочам? Приятно сидеть урывками? – не понимал Падишах. – Сидеть – так сидеть: ограбь банк, раз уж ты так против насилия, и придется проторчать в тюрьме несколько лет. Тогда вот поймешь этих людей, которых постоянно подбиваешь на восстания.

–Не знаю, – говорил Анимоха, наверно, я просто боюсь, что полицейские забьют меня насмерть при задержании. Так оно и случится, я это буквально предчувствую.

–И ты не слишком заблуждаешься. Наши парни на самом деле на это способны; не будь моего указа, что в отношении твоей персоны воспрещено всякое насилие, ты бы уже лежал на кладбище. Как ты до сих пор этого не понимаешь? По деньгам мы тоже слишком сильно тебя не ограничиваем. Начать с того, что ты не делаешь ничего полезного, зато очень сильно вредишь. Тебе мало того содержания которое я тебе обеспечиваю ежемесячно, причем деньги, и неплохие, ты получаешь без унизительной процедуры выпрашивания. Тебе мало и моих подарков; у тебя хватает наглости и с моего, и без моего ведома запускать лапу в госказну.

–Все так, мой повелитель,– отвечал Анимоха, – но что поделать, все обусловлено – таким я уродился. Мои потравы, и Вам это прекрасно известно нисколько не вредят, то есть, они никогда не поведут к изменению более или менее стабильного состояния общества. Всем это нравится, так что и говорить больше не о чем. Смените тему, или лучше помолчим.

–Почему, – сказал Падишах, – с тобой так непросто разговаривать? Слова не скажи, сразу заткнуть пытаешься. Нет уж, изволь-ка меня выслушать. Я хочу говорить. Давно не испытывал такой потребности говорить.

Анимоха слушал, не пытаясь перебивать. На самом деле он не воспринимал смысла слов, и наблюдал только за мимикой Падишаха.

–Ну, что ты умолк? Испугался? Заткнуть меня хотел, тоже мне!

–Да я просто не особо слушал. Повторите, ваше превосходительство, будьте добры…

–Представляю вам моего врага: это Анимоха. Так и знайте – теперь мы враги. Никакой больше лояльности. Анимоха с сегодняшнего дня будет содержаться под стражей.

Анимоха в заклюении

"В конечном счете, и математика небескорыстна, – думал Анимоха, находясь в заключении. – Какие наши черты запомнятся и сохранятся, а какие бесследно исчезнут, судить не нам. Мы сейчас понятия об этом не имеем".

Анимоха сидит один в камере, в кромешной тьме, и про себя разговаривает с самим собой. Время от времени несколько фраз он произносит вслух. Такова его давняя привычка. Так устроен его организм.

Анимохе бесконечно сильно хочется говорить, и в то же время ему до ужаса совестно! Его заточили в государственную темницу. Как до этого дошло, он и сам не понимает. Что за бред, как такое вообще возможно?

"Может быть, он хочет узнать мою национальность? Впрочем, какая ему разница. Да и мое желание сообщить ему информацию о своей национальной принадлежности он может понять по-своему. Это так для него характерно. Эта его непредсказуемость, это нежелание действовать понятным для окружающим образом. Непонятно поступает тот, кто заходит издалека. А если человек обратился к тебе с одной лишь целью – потребовать у тебя денег? Как ты на это посмотришь?"

Последние слова он произнес вслух. Он знал, что его подслушивают, но скрывал от себя понимание этого немаловажного факта. Если знать, что все, что ты скажешь… а почему не решить, что тот кто молчит перед смертью, тоже умирает В УЖАСЕ! Он не осмеливается сказать!

–Я это понимаю, – закричал Анимоха из своего заключения. Я отчасти понимаю, какой неописуемый ужас – заключение. Лишение свободы и бешеный ужас, который ни с чем не сравнить. Что-то типа тотального одиночества. Только тот, кто силен, может быть, и не чувствует среди друзей неописуемого одиночества. А друзья реально скрашивают мое одиночество…

Анимоха на некоторое время замолк.

"Пожалуй, это он подхалимничает, подлец, – подумал Падишах. Понимает, оказывается, что я подслушиваю. Или проверяет меня. Отпустить? Ни за что! Какое там отпустить! Краткие, но неописуемые мгновения. Некоторые вещи подолгу понимать невозможно, как не могут долго существовать некоторые элементы. Кто раздумывает о том, сколько времени можно понимать что-то? Долго ли может осознавать человек, что летит в пропасть?

–Я в полной темноте лечу в этой одиночке в пустоту будущего. В полной темноте (какой пафос, усмехнулся он горько) мне приходится цепляться за невидимый отсюда мир смысла словами. Я обманываю себя в этой темноте, изображаю, что будто что-то вижу. О проклятье. Кто там заговорил в ответ? Я не должен был предполагать Падишаха! Это бы полностью опошлило всю картину. Ужас! Так и оказалось: в этой ужасной тишине я не сошел с ума. Я думал, ко мне спустился дух или маг и попытался со мной заговорить.

–Не пытайся выдать себя за сумасшедшего, – сказал в темноте Падишах, – я знаю, что ты опять изображаешь дурака. Ох, как ты мне надоел со своим пафосом всеобщей абсолютной обусловленности. Что ты там делаешь? Неужели я не ошибаюсь, неужели мои уши

…а претендуют ли издатели на то, что понимают смысл издаваемых у них книг? Помнишь, мы говорили об угрозе уничтожения автором литературного произведения?

–Так и делай впредь, – говорит Падишах: поддерживай мысль своего господина! Не смей самоуправствовать. Даже здесь, в этой тьме и одиночестве ты остаешься в итоге моим подданным.

–Вот какие трагедии были в душах тогдашних узников. Кто из них зауважал государственный закон? Такие власти, как наши, я не намерен уважать. И я не намерен действовать только в рамках закона!

–Что, – сказал Падишах, – ты там еще выдумал? Не боишься? О боже, как летит время, с какой бешеной скоростью. Прошло больше минуты, а мы еще ничего стоящего друг другу не сказали.

–Что, теперь по закону жанра выясняем отношения? Как паршивые политиканы? Я не должен интересоваться подобными вещами, это вне сферы моей компетентности.

Понимал ли Анимоху Падишах

-Может быть, ты на самом деле лишен личной гордости в моем понимании, – сказал Падишах. Вообще не понимаю, куда нас с тобой занесло. Какой-то хаос, трудно сориентироваться.

–Вспомни свое детство, теперь посмотри на себя сейчас, – сказал Анимоха. Я действительно не поменялся: поменялся ты. Но не надейся, что я скажу, будто бы ты вырос в моих глазах. Ты очень сильно опустился. В детстве я бы не подумал, что ты на такое способен. Какой это в огромном списке…

–Что какой?

–Да номер.

–А.

–Может, перейдем на немецкий?

–А толку-то…

Мы, похоже, пропустили мимо ушей часть диалога: кто знает, куда делось все это время. Очевидно, раз эта речь уже утратила для нас свой смысл, обсуждались несколько тем. А о чем они могли говорить? А вот неизвестно: круг их общих интересов был необыкновенно разнообразен. Если взять даже пределы одной беседы, то нет уверенности, что в один час они не затрагивали меньше 20 открыто названных тем. И при этом эти они совершенно друг друга не понимали. Падишах запрещал кому-то записывать свои с Анимохой беседы, когда же беседы все-таки записывались, приказывал уничтожить носители или, по крайней мере, не давать читать или слушать детям. Все-таки, тексты бесед всегда попадали в прессу. Это что за отношению к приказу главы государства, ворчал Падишах, но в тайне радовался. То, что он не терялся, как все в стране, уже после одной-двух фраз беседы с Анимохой, было предметом его гордости. При всем своем страхе показаться Анимохе необразованным (он как-то понимал, что Анимоха все-таки не осмелится его выдать) он все-таки продолжал беседу. Наверно, ни в один из моментов беседы ни тот ни другой НЕ БЫЛИ НИ СЕКУНДЫ НА 100% УБЕЖДЕНЫ, ЧТО СОВЕРШЕННО ДРУГ ДРУГА НЕ ПОНИМАЮТ! И ВСЕ-ТАКИ, ОНИ СОВЕРШЕННО НЕ ПОНИМАЛИ ДРУГ ДРУГА: ОДИН НАИВНО ВЕРЯ В ПРОСТОТУ ОКРУЖАЮЩИХ, ПРОДОЛЖАЛ ТЩЕТНО НАЩУПЫВАТЬ НЕСУЩЕСТВУЮЩУЮ НИТЬ АССОЦИАЦИЙ УЧЕНОГО СОБЕСЕДНИКА, ДРУГОЙ ЖЕ ОБАЛДЕВАЛ ОТ ОДНОВРЕМЕННО УЖАСА И СМЕХА: КАК ТЕБЕ НЕ СТРАШНО, ВЕДЬ СЕЙЧАС ТЕБЯ РАЗОБЛАЧАТ! НО ЕСЛИ ВМЕСТЕ С ТОБОЙ РАЗОБЛАЧАТ И МЕНЯ? А ВДРУГ МНЕ ПОРУЧАТ ТВОЮ РАБОТУ? ТЫ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ, ЧТО НАМ ОБОИМ ПРИДЕТСЯ В таком случае перенести? Нет, ты хоть отдаленно это понимаешь?

Раньше у него была привычка: не работать одновременно над двумя мыслями, только над двумя одинаковыми делами. Но две мысли у него не были никогда, только одна после другой. Если в его голове две мысли, противоположные, то только одна после другой, и правильность остается за первой. Эту особенность Падишах называет "законом первенства Анимохи". Анимоха вообще был против демонстрации неверных примеров. Он считал, что хотя любая деятельность безнравственна, но любое публичное действие сакрально, так как может служить примером.

Все-таки, чтобы ничего не делать, и при этом не тронуться умом, в основном Анимоха спал. Врач однажды зафиксировал продолжительность сна в 150 часов; думали, что безумец впал в кому. Ему снился дворик его собственной школы. Это чертово местечко частенько тревожило его сон. Проклятие, не воспоминания толкали его сюда! В мире он не ведал места, где ему хорошо было бы! Это ложь, что он на природе себя хорошо чувствовал! Ничего подобного! Стыдно так себя обманывать! Он ненавидел свои сны едва ли не больше, чем реальность.