Музей

НИКОЛАЕВ. И тебе не интересно, что она мне сказала?

ДРАУЛЕ. Нет.

НИКОЛАЕВ. Она сказала дословно: «Драуле вышла».

ДРАУЛЕ. Какой ужас!

НИКОЛАЕВ. А еще она сказала: «Драуле вернется. Все ее вещи здесь». (Плачет.) Все, Мильда. До единой. Я знаю, что ты мне изменяешь.

ДРАУЛЕ. Я делаю это ежедневно. Раздеваюсь догола в своем кабинете и иду через весь Смольный тебе изменять. (Садится на стул.) Я смертельно устала.

НИКОЛАЕВ. Ах, Мильда, Мильда. Я думал найти в тебе соратницу именно сейчас, когда жизнь стала невыносимой. Ты видишь, как они отклонились от ленинского курса. Сил нет терпеть, действовать надо. Застрелю-ка я товарищей Лидака и Чудова. (Дважды стреляет по мишени.) Или лучше Медведя Филиппа Демьяновича. (Снова стреляет.) Тем самым я обезглавлю эту банду. Ты пойми, что без Медведя они как без рук. Я войду в историю в одном ряду с Желябовым и Перовской. Я им восстановлю ленинские нормы жизни!

ДРАУЛЕ. Ты? Войдешь в историю? Кишка тонка. Ты никогда никого не застрелишь. (Медленно и раздельно.) Ты никогда никого не застрелишь.

НИКОЛАЕВ (в ярости). Я же сказал, что убью Лидака и Чудова. Вместе с Медведем. (Трижды стреляет.) Во что они превратили партию, сволочи! Рыба, Мильда, гниет с головы. Разве с такими построишь коммунизм? С товарищем Кодацким, например? (Задумывается.) Товарища Кодацкого тоже пришить бы надо, а, Мильда? (Наклоняется к Драуле, прижимается к ней щекой.) Мильда… Какая у тебя кожа нежная. Какая ты рыжая…

ДРАУЛЕ (отстраняясь). Брось ты это, Николаев. Ни к чему.

НИКОЛАЕВ (в ярости). Ни к чему?! Вобла балтийская! Слова человеческого не скажешь. Смотришь на меня рыбьими глазами, рыбья в тебе и кровь! «Брось!», «Ни к чему!». Я, если, к примеру, товарища Кодацкого и убью, первый же его и оплачу. Нет во мне равнодушия… Раздевайся!

ДРАУЛЕ. Это еще зачем?

НИКОЛАЕВ. Сама знаешь. Раздевайся!

ДРАУЛЕ. Нет, Николаев. Я, кажется, гриппом заболеваю. Для чего мне тебя, Николаев, заражать?

НИКОЛАЕВ. А мне не страшно.

ДРАУЛЕ. Мне страшно.

НИКОЛАЕВ (медленно). Я знаю, почему ты не хочешь. Очень хорошо знаю.

ДРАУЛЕ. Почему же ты тогда лезешь?

НИКОЛАЕВ. Потому что ты моя, и я могу делать с тобой все, что хочу! (Бьет Драуле по лицу, сам пугается, бросается к ней, но она его отталкивает.)

ДРАУЛЕ (тихо, с ненавистью). Ничтожество. Рост – метр пятьдесят.

НИКОЛАЕВ (испуганно). Метр пятьдесят, это правда, Мильда.

ДРАУЛЕ. Узкоплечий. Впалая рахитическая грудь…

НИКОЛАЕВ. В детстве я болел рахитом. До одиннадцати лет не ходил, только ползал по комнате. Отец умер, остались мы у матери втроем – я, Анна и Екатерина. Потом она родила Петра – уже от другого пролетария…

ДРАУЛЕ….и это существо смеет ко мне прикасаться. Ты посмотри на меня. Посмотри на мою грудь, на мои бедра. Ты думаешь, это – для тебя?

НИКОЛАЕВ. Мильда!

ДРАУЛЕ. Так ползи к этой самой матери с Анной и Екатериной, чтобы я тебя, гнида, не видела!

НИКОЛАЕВ. Я знаю, кто твой любовник!

ДРАУЛЕ. Короткие кривые ноги!

НИКОЛАЕВ. Твой любовник – Киров!

ДРАУЛЕ. Длинные руки. Болтаются, как плети, до колен достают!

НИКОЛАЕВ. Я этими руками вас обоих достану! Сначала его, потом тебя. Думаешь, я не знаю, почему нас сюда из Лужского района перевели? Откуда все эти спецпайки появились? Не с Медведя я начну, ох, не с Медведя! Отольются волку овечьи слезы, вспомнит он еще охоту в Лужском районе. Лаком ты, товарищ Киров, до чужого меда. А я зачем-то товарища Медведя застрелить думал. Филиппа Демьяновича. А теперь думаю – тебя. Уж я не промахнусь! (Стреляет в портрет Кирова.)

Сцена третья

Вечер. Квартира Кирова. В кабинет к Кирову входит врач.

КИРОВ. Проходите, товарищ Эскулап. Чихнешь раз, а они уже и врача вызывают.

ВРАЧ. Иной и чихнуть не успеет, а глядишь – ушел на два метра под землю. Цвел, так сказать, юноша вечор…

ГОЛОС С.-Т. Доктору до утра остаться велено. Нам нашего Мироныча беречь надо.

ВРАЧ. Береженого Бог бережет. Только ведь не веруют они в Бога-то. А что есть тело без духа? (Открывает сумку, раскладывает инструменты.) Мешок с говном. Как ты его лечить будешь? Раздевайтесь, товарищ Киров, до пояса. (Киров начинает раздеваться.) Теперь доктора другие. Порошок пропишут и – привет от старых штиблет. Не болезнь лечить надо, а человека.

КИРОВ. Это верно. Раньше, бывало, врач с больным поговорит, а потом уж все остальное.

ВРАЧ. Поговорить – это непременно. Скажите: «А-а-а».

КИРОВ. «А-а-а».

ВРАЧ (рассматривает горло Кирова, задумчиво напевая). Цвел юноша вечор… Так. Закройте рот.

КИРОВ (весело). Ну, что? Готовиться к смерти?

ВРАЧ (достает из кармана стетоскоп). Готовьтесь. Это никогда не помешает. Спиной повернитесь.

КИРОВ. От чего же я, по-вашему, умру? От гриппа?

ВРАЧ. От гриппа – это вряд ли. Вас, скорее всего, застрелят. (Начинает прослушивать.) Дышите. Как пойдет падеж на руководящих работников, вас, я думаю, сразу же и застрелят. Пиф-паф. Не дышите.

КИРОВ. Не слишком вы большой оптимист, как я посмотрю.

ВРАЧ. Против такого профзаболевания медицина бессильна (прячет стетоскоп).

КИРОВ (задумчиво). Вот я не дышал сейчас, и показалось мне на минуту, что я умер. Вы ничего не заметили?

ВРАЧ. Пока нет. Если что – мы этого момента не пропустим, так что живите спокойно. Произведем вскрытие, напишем медицинское заключение.

КИРОВ. И что же вы обо мне интересного напишете?