Коронация всея Руси. Разговор, склоняющий к благоразумию

Не налететь на рифы и не оказаться на мели

Эта книжка родилась спонтанно, в результате внезапного обрушения привычных представлений о мире и людях (взрослых и детях), наконец – о собственной профессии, которой отданы долгие десятилетия, точнее – вся сознательная жизнь. Пандемия, стремительно охватившая планету, явила нам свою музыку, по характеру удивительным образом напоминающую бурю и натиск группы Rolling Stones. А чему здесь, собственно, удивляться? То, что произошло, можно с полным правом расценить как «камнепад». С той лишь разницей, что в горах камни сыплются на путников сверху, а в нашем случае обрушились краеугольные камни фундамента образования, на котором оно зиждется от века. Короче, полный обвал.

Мир коренным образом изменился и другим уже не будет, что надо иметь мужество принять как данность всем людям, включая педагогов. Пожалуй что педагогам в первую очередь. Почему? Об этом разговор впереди.

В таких экстремальных обстоятельствах распоряжения, что подает педагогам руководитель школы, подобны командам капитана корабля, призванного постоянно совершать оверштаг (поворот на другой галс). Бороздя безбрежный океан культуры, проходя в узком фарватере между Сциллой классического судовождения (освоения знаний офлайн) и Харибдой новейших технологий передачи информации (онлайн), педагог напряженно стремится определить свое место и роль в это переломное время.

Казалось бы, в таких экстремальных условиях не до размышлений, успевай поворачиваться, иначе налетишь на рифы или сядешь на мель.

Но в том-то и дело, что все, что перевернуло нашу жизнь в считаные месяцы, исподволь накапливалось все последние десятилетия. Пандемия обнажила реальную картину мира в целом и образования в частности. Как тут ни вспомнить нашего великого афориста В. С. Черномырдина: «Никогда такого не было, и вот опять».

Было, и еще как было. Будущее подступало давно и было неотвратимо. А мы пытались заговорить его, вступая с ним в пустые схоластические дискуссии. Как тут ни вспомнить Б. Л. Пастернака:

Разумеется, приобретенный в последние месяцы опыт нуждается в серьезном, глубоком научном обобщении. Книга на это не претендует. Она лишь рисует мозаичную картину, отражающую состояние школы в эпоху пандемии. Но с чего-то надо начинать. Надеюсь, что в скором времени коллективный разум теоретиков и практиков, искренне озабоченных судьбой образования, проделает необходимую аналитическую работу.

Первоначальным желанием автора было назвать эти заметки «Коронация школы в условиях пандемии». Но образовательная политика школы неотделима от социально-политического и психологического контекста страны и мира в целом.

Церемония коронации (разумеется, это метафора) проходит нынче во всех странах, вводя во искушения растерявшиеся правящие элиты, вне зависимости от политического устройства государств. Китай и США, Бразилия и Сербия, Япония и Швеция – повсюду растерянность, запоздалые противоречивые управленческие решения. Что неизбежно, поскольку их приходится принимать в условиях нарастающей неопределенности. Что касается искушений, то к ним следует отнести рост правоконсервативных настроений, стремление к изоляционизму, нарастающую ксенофобию. У людей, испытавших паническую атаку, неизбежно прогрессируют популистские настроения. Зарождаясь «в низах», они захватывают «верхи». Повсеместно люди готовы отдать свободу за безопасность. На глазах происходит то, что Э. Фромм назвал бегством от свободы.

На какие ценности мы пытаемся опереться: безопасность в обмен на свободу

Коронация в широком смысле (борьба с пандемией и резкое изменение общественно-политических настроений) происходит везде, но при этом в каждом государстве она имеет свою ярко выраженную специфику. Это своеобразие и предопределило название книги «Коронация всея Руси». Ведущим идеологическим трендом, призванным укрепить дух соотечественников в годину испытаний, стала опора на национальные духовные традиции – скрепы. В качестве скреп были заявлены сквозные фундаментальные ценности, пронизывающие всю отечественную историю: Древнюю Русь – Московское царство – Петровскую империю – СССР – Российскую Федерацию постсоветского периода. Эти неизменные фундаментальные традиции якобы и составляют незыблемую основу российской цивилизации, выгодно отличающейся от разъедаемого моральным релятивизмом Запада, отрицающего незыблемые моральные нормы и существование объективных критериев нравственности.

Можно ли идти вперед с головой, повернутой назад?

Такая конструкция напрочь исключает модернизацию. В принципе она ненова, ибо отражает так называемый манихейско-гностический комплекс, включающий:

• притязание на абсолютную полноту истины;

• опасное знание о том, в чем состоит благо другого;

• черно-белую картину мира, предполагающую деление на «своих» и «чужих»;

• демонизацию «чужих» и идеализацию «своих»;

• нетерпимость, агрессию как средства внутригруппового сплочения;

• веру в простые, быстрые, окончательные решения сложных проблем истории и культуры;

• возвышенную звонкую риторику, возбуждающую низменные инстинкты и страсти.

История многократно доказала, что на таком идеологическом замесе, как на дрожжах, поднимается духовное бешенство. В основе его возникновения все тот же страх, связанный с возможностью утери дорогих традиционных ценностей. На таких путях интеллектуальное обнуление и атрофия совести неизбежны, что гораздо серьезней любых политических подвижек. «Низовой» популизм – жирный перегной, что подпитывает популизм властных элит, рождая их встречный управленческий энтузиазм. Воодушевление властей предержащих понятно и объяснимо. Люди, добровольно снимающие с себя ответственность за судьбоносные решения («Нам, мол, с вами думать неча, если думают вожди»[1], – писал В. Маяковский), представляют собой идеальный материал для управления. Но этот шаткий каркас, в основе которого социально-политический инфантилизм, может рухнуть в любой момент. Почему? Потому что он исключает возможность развития.

Тем не менее одной постановки диагноза явно недостаточно. Очевидно, что мы переживаем очередной цивилизационный срыв. Такие периоды время от времени повторялись в истории и культуре, когда на смену культурному взлету приходило варварство. Следовательно, сегодня в первую очередь следует приложить напряженные усилия, чтобы не поддаться унынию, делая все от тебя зависящее, чтобы не допустить смещения исторической перспективы в сознании взрослых (родителей), детей и юношества. В этом особая роль педагога, если угодно, его ключевая миссия в культуре.

Если враг не сдается, его уговаривают

«Кто не с нами – тот наш враг, а если враг не сдается – его уничтожают» – эта въевшаяся в нашу плоть и кровь горьковская максима, обернувшаяся потоками крови в XX столетии, нуждается в корректировке. Мир с трудом, но приходит к осознанию другой сентенции: если враг не сдается, его уговаривают.

Отсюда принципиальная позиция автора по поводу адресной аудитории этой книги. Легко и приятно находить общий язык с близкими тебе по духу людьми. Но просвещенческая задача, на мой взгляд, в том и состоит, чтобы налаживать коммуникацию с людьми, не разделяющими твоих взглядов, всячески стараясь не разжигать конфликт, а выстраивать диалог.

Да, сегодня зачастую свобода слова оборачивается взаимными оскорблениями, в основе которых нетерпимость к чужому мнению. Сетевое обсуждение в Интернете любой проблемы тому доказательство. Любая дискуссия превращается в бессмыслицу, когда каждый из ее участников слушает только себя. Но диалог – непреложное условие бытования современного мира. В его основе должны лежать стремление понять правду «другого», умеренность, духовная и религиозная чуткость. Проще всего бросать камни в «недоразвитых» соотечественников. Но эти камни неизменно попадают в наше неизжитое прошлое, в котором пересекаются разные потоки памяти. Замечательной иллюстрацией к этому тезису служит практическая реализация проекта «Вернуть достоинство» Центра и Фонда «Холокост», который возглавляют А. Е. Гербер и И. А. Альтман. Суть проекта заключается в том, что на месте массовых казней евреев устанавливаются памятники. Таких мест в России более пятисот. Как правило, у людей эта акция не вызывает возражений. Но в одном из сел Ставропольского края идея установки такого памятника вызвала острую полемику среди местных жителей. Руководители фонда посчитали необходимым встретиться и поговорить с людьми на месте. И вот что выяснилось. В годы советской власти эта станица входила в совхоз имени Я. М. Свердлова. Считается, что именно Свердлов, еврей по национальности, подписал «Циркулярное письмо» и сопроводительное письмо о расказачивании, более известное как «Директива о расказачивании», обернувшееся массовыми репрессиями и депортацией местного населения. Так в сознании потомков переплелись два потока памяти, которые, столкнувшись, подогрели антисемитские настроения части жителей.

Но само письмо почему-то до сих пор не опубликовано. Хотя известно, что сам Свердлов в заседании не участвовал, он был болен испанкой (пандемия тех лет) и скончался в тот же день. Так умолчания и недоговоренности неизбежно порождают страхи, фобии и агрессию. Выход очевиден: нет закрытых тем для обсуждения, надо набраться мужества все договаривать до конца.

Быть готовым к придиркам и упрекам в беспринципности со стороны апологетов чистых идей

При выстраивании открытого диалога надо быть заранее готовым к придиркам и упрекам. Удивляться не приходится. Сохранение чистоты идеологических риз (риза – верхняя часть священнического облачения) еще в недавнем советском прошлом легко достигалось в квартирниках и на диссидентских кухнях, где собирались независимо мыслящие люди, задыхавшиеся в затхлой атмосфере идеологического диктата. Сплочение обусловливалось внешним давлением государственного пресса. На самом деле на этих островках свободы собирались люди диаметрально противоположных убеждений: русские, украинские и эстонские националисты, западники и славянофилы, верующие и атеисты… Да, они вместе слушали Окуджаву, Галича и Высоцкого, обменивались сам- и тамиздатом, передавали друг другу «Хронику текущих событий». Но мыслили они по-разному. После двойного обрушения – коммунистической утопии и советской империи – они, разбежавшись с диссидентских кухонь по разным политическим квартирам (партиям, общественным организациям, фондам и т. п.), открыли ожесточенную полемику, не утихающую по сию пору. Страстная односторонность, проявленная в этих спорах, комья грязи, которые оппоненты бросали друг в друга, – характерные приметы времени прорыва к внезапно обретенной свободе… Стремление сохранить белые одежды привело к тому, что они оказались запятнаны. Парад идеологических трендов разворачивался, но кляксы на подвенечных платьях становились все более заметны. Как тут не поразиться прозорливости Г. С. Померанца, который еще задолго до перестройки высказал мысли: «Стиль полемики важнее предмета полемики». Высказал и тут же получил упреки в беспринципности.

Собственно говоря, он, как и А. И. Солженицын, стремился свести разговор о путях трансформации отечества к благоразумию.

Чем значительней человек, тем больше страстей бушует вокруг его высказываний. В этом смысле показателен пример А. И. Солженицына, слова которого в разные периоды его жизни вызывали принятие или отторжение поочередно западников и фундаменталистов. Но вот его давнишнее высказывание по одному из самых болезненных вопросов сегодняшнего дня:

«Как украинцам бесполезно доказывать, что все мы родом и духом из Киева, так и русские представить себе не хотят, что по Днепру народ – иной, и много обид и раздоров посеяно именно большевиками: как всюду и везде, эти убийцы только растравляли и терзали раны, а когда уйдут, оставят нас в гниющем состоянии. Очень трудно будет свести разговор к благоразумию (выделено мной. – Прим. Е. Я.). Но сколько есть у меня голоса и веса – я положу на это. Во всяком случае, знаю и твердо объявлю когда-то: возникни, не дай бог, русско-украинская война – сам не пойду на нее и сыновей своих не пущу»[2].

Мысли, высказанные задолго до трагического раздора между братскими народами. В контексте сегодняшних, предугаданных А. И. Солженицыным событий, легко представить себе стон и скрежет зубовный вокруг этого высказывания.

В начале девяностых омут, образовавшийся встречным течением национализма, засосал и практически привел к гибели замечательного философа Мераба Мамардашвили, который всего-то высказал очевидную мысль: «Истина выше родины».

Тем временем в отечестве нашем по законам циклического развития исторического процесса на смену очередной оттепели пришла реставрация. Технологи власти с присущей им ловкостью приватизировали весь спектр идей, соединив их в универсальное идеологическое изделие на любой вкус, годное к потреблению. В нем есть все: ностальгия по утраченному советскому раю, православие, преклонение перед историческим наследием Древней Руси и Российской империи, модернизационный тренд и т. д. Противоестественным получилось это изделие: то ли луковичка, то ли репка. В основе его диковатой конструкции – беспринципность. Та самая беспринципность, в которой упрекают мыслящих людей апологеты чистоты идей.

Вывод очевиден: стране в целом нужна длительная логотерапия, иными словами, именно разговор, ведущий к благоразумию. Разговор, который в отличие от заранее заготовленных лекций или письменных текстов предполагает умение слушать «другого», не отвергая с порога его правды, разговор, предполагающий открытое размышление вслух перед неоднородной аудиторией.

Таким талантом сократической беседы обладали А. Мень, Г. Померанц, М. Мамардашвили, Е. Гениева. Их выступления собирали большие и малые аудитории, потому что нет ничего более захватывающего, чем непосредственно присутствовать при рождении свежих идей, которые неизменно опираются на вечные ценности и смыслы культуры. Все они, будучи сведущими в науке, в разговорах с широкой аудиторией избегали использования сложных специальных терминов, предпочитая доносить свои мысли с помощью метафор. Что неслучайно, ведь именно метафора позволяет ощутить целостность мира.

Тоска по целостности

В разбегающемся, стремительно меняющемся мире у людей ощущается неосознаваемая тоска по утраченной целостности бытия. Отсюда происходит провал в архаику, в которой видится утраченный рай. Мудрецы, о которых шла речь выше, спокойно, без громких разоблачений, разъясняли иллюзорность подобных представлений.

Г. С. Померанц о якобы утраченном рае и спасительной роли прогресса: «Есть два мифа, один печальный, другой утешительный. Оба они лгут. Первый миф – о золотом веке (а потом серебряном, медном и, наконец, о нашем железном веке). В золотом веке оставляют своих стариков и больных на съедение зверям, а лишних детей убивают. Следы этих обычаев сохранились до наших дней в цивилизациях Дальнего Востока.

Второй – утешительный миф – прогресс. Сегодня лучше, чем в темные века; а завтра будет еще лучше. Трудно сказать, что будет завтра; может быть, ничего не будет. Но мир становится сложнее и сложнее, и человек теряется в дебрях цивилизации. Чем больше новых частностей, тем труднее уловить дух целого (а только в причастности целому состоит смысл жизни). Развитие постепенно разрушает приемы возвращения к простоте и цельности, разрушает символы целого, повисшие в пространстве, где нет ни одного факта»[3].

Остается только согласиться, что расставание с мифами позволяет думающему и тонко чувствующему человеку обрести твердую почву под ногами в нашем разбегающемся мире. Так было, так есть и так будет.

Здесь самое время обратиться к опыту педагога, который, сполна испив горькую чашу XX века, по праву был культурно канонизирован во всем мире.

Парадокс заключается в том, что любая церковная или культурная канонизация человека неизбежно порождает свои мифы.

«Неужели вы собираетесь комментировать „Как любить ребенка“? Но там же все правильно и банально», – бросила мне одна известная дама-педагог, чем, откровенно говоря, задела за живое и еще более раззадорила. Книгу Януша Корчака «Как любить ребенка» я неизменно (вот уже в течение сорока пяти лет) дарю молодым специалистам, которые впервые переступают порог школы, на каждом августовском педагогическом совете, что предшествует началу нового учебного года.

Убежден: ее должен прочитать не только каждый из тех, кто вступает на многотрудное поприще просвещения, но и те, кто решил произвести на свет или усыновить ребенка. Почему? Об этом большой и обстоятельный разговор впереди. Но сегодня актуальность книги предельно обострилась. Прагматизм и обслуживающий его технократический дискурс окутали планету, наложив каинову печать на восприятие всех без исключения сфер жизни в так называемых цивилизованных странах по обе стороны океана. Чего в первую очередь требуют родители в родительских чатах или в онлайн-конференциях? И в России, и в Америке подавляющее большинство мам и пап единодушно хотят получить четких инструкций по обучению и воспитанию. Ребенок представляется им неким фаршем, заправив который в педагогический конвейер, на выходе можно получить хорошо воспитанного и образованного молодого человека, отвечающего чаяниям родителей и их представлениям о жизненном успехе. Отсюда прагматическое потребительское отношение к школе в целом и педагогам в частности.

Он имел мужество сказать: «Не знаю»

На память приходит ушлая американская старушка, которая отсудила у фирмы «Макдоналдс» миллионы долларов. Она обожглась горячим кофе. По решению суда фирме пришлось раскошелиться. Оттого-то инструкции по использованию современных бытовых агрегатов, включая кофейные стаканчики, по объему напоминают романы. Компанию обязали изменить температуру кофе и добавить на стаканчик крупную надпись с предупреждением.

Здесь следует оговориться: я не выступаю тотальным критиком технологии как таковой. В ряде сфер деятельности, в частности в медицине, слаженная работа врачей в соответствии с утвержденным международным протоколом обеспечивает оптимальные результаты лечения. Но педагогическую рецептуру я отрицаю, в чем вполне солидарен с Я. Корчаком: «Люди удивляются и ставят мне в вину, что я вроде бы отчасти и врач, а советовать не хочу». Он имел мужество сказать: «Не знаю!», ибо нет двух абсолютно одинаковых детей (даже однояйцевые близнецы различны в своих интересах, жизненных планах и учебной мотивации). Поэтому мудрый врач, педагог и писатель выступал против педагогического механицизма. Именно с великого «Не знаю!» начинается подлинная педагогическая наука и рождается творческая практика, слетают педагогические шоры и рушатся мифы.

В 1982 году я беседовал с известным польским педагогом, в прошлом молодым сотрудником «Дома сирот» Александром Левиным. Мы сидели в кабинете Корчака. На стене – печальная фотография, известная всему миру. На ней грустный Януш Корчак прикрыл глаза, опустив руку на плечо ребенка. Зная о его трагическом конце, невольно затихаешь перед документальным свидетельством его святости.

«Так случилось, – продолжает Александр Левин, – что я присутствовал при съемках этого кадра. В тот момент Я. Корчак весело играл с детьми в жмурки. Отсюда и прикрытые глаза. Миф никогда не должен заслонять человека». Я, помнится, возразил профессору Левину и пригласил в Москву. К нашему спору о соотношении мифа и реальности в истории мы еще вернемся.

А пока только обнаженные факты. Нет, Генрик Гольдшмидт, известный всему миру как Януш Корчак, не был карасем-идеалистом. Это был достаточно жесткий человек, офицер-военврач, прошедший три войны. Книга «Как любить ребенка» писалась не в тиши кабинета и не в интернате, где его любовно облепляли детишки. Поразительно, но книгу «Как любить ребенка» он набрасывал в короткие моменты передышек между хирургическими операциями под стоны раненых и разрывы снарядов в прифронтовой полосе. Нашел время и место для педагогического творчества…

Первая в его жизни война – Русско-японская. Война эта задумывалась как маленькая победоносная, а обернулась началом краха империи. Второй фронтовой опыт Корчак приобрел в годы Первой мировой войны, где врачи были поражены бессилием и моральным разложением царской санитарной службы. Не хватало лекарств, инструментов, дезинфицирующих средств и перевязочного материала. Бараки, которые должны были стать полевыми госпиталями, разваливались. Деньги, предназначенные на их ремонт, разворовывались. Взяточничество достигало огромных масштабов. Особой бесчестностью отличался российский Красный Крест, который наживался тогда на всем: на доставке провизии для больных, на лекарствах, на одежде. Миллионные счета, которые он выставлял, невозможно было проверить, потому что в конторах и на складах то и дело случались пожары, в которых сгорали товары и счетные книги.

Однако вернемся к запискам «старого» доктора. В 1915 году ему 35 лет! К этому времени он уже достаточно известный писатель и педагог.

Писательская цепкость глаза и литературный дар лишь помогали находить отточенные формулировки. К ежедневной письменной фиксации наблюдений за детьми Януш Корчак призывал как родителей, так и педагогов, объясняя последним, что «иначе их жизнь будет промотана зря». Поразительно, Корчак, впрочем, как и Макаренко, никогда не писал строго научных трудов, не защищал диссертаций. Однако на их книгах защищены сотни, если не тысячи диссертаций.

Его педагогическая мысль отливалась не только в литературную форму. Януш Корчак обладал редким даром материализации педагогических идей, поскольку был, как сказали бы сегодня, блистательным менеджером образования, способным в сжатые сроки четко организовать работу детского учреждения с невероятно сложным контингентом воспитанников. Тому есть неоспоримое доказательство.

В 1915 году, получив трехдневный отпуск, Я. Корчак отправляется в Киев, в интернат для детей. Интернатом руководила Марина Фальская, которая с трудом справлялась с детьми, чье сознание искалечила война.

«Визит офицера, поляка, известного писателя, приехавшего прямо с фронта, воспитателя, понимавшего педагогические проблемы как никто другой, – стал переломным моментом для всех. За три дня пребывания в киевском интернате Корчак преобразил хаотическую жизнь его шестидесяти обитателей. Из случайного сборища агрессивных анархистов они начали превращаться в демократическое сообщество. В начале своего визита он был втянут в дело тринадцатилетнего мальчика, которого обвиняли в краже часов и угрожали выгнать из интерната. С помощью проверенной (на Крахмальной улице, на которой располагался детский дом Корчака в Варшаве. – Прим. Е. Я.) методики товарищеского суда: свидетелей, обвинителей, адвокатов и судей, которых выбирали из воспитанников, – удалось доказать невиновность мальчика, а заодно дать понять детям, что их права здесь уважают. Он помог им организовать самоуправление. Предложил свою излюбленную идею: издавать собственную газету, показал, как это делать, сам написал вступительный фельетон, – позже присылал статьи с фронта. Днем он проводил время с мальчиками: расспрашивал об их прошлом, о судьбах, печалях, мечтах, советовал, поддерживал, придумывал игры, которые позволяли им хоть на минуту забыть о действительности. За эти три дня Корчак заразил Марину своей педагогической страстью, указал ей цель»[4].

Нравственный закон внутри нас

Человека, прошедшего через грязь и кровь войн, ежедневно и ежечасно видевшего смерть, трудно представить педагогическим романтиком. Да Корчак таким и не был.

Первая мировая не последняя в его жизни. Впереди революция, Гражданская война и провалившееся наступление Красной армии на Варшаву. Поляки выстояли, чудом сохранив свою независимость. Такой обретенный в боях опыт диктует реалистическое, лишенное сантиментов отношение к жизни и воспитанию новых, входящих в нее поколений.

Да, Януш Корчак ясно видел горизонт воспитания, включающий в себя категорический императив Канта – существование звездного неба над головой и нравственного закона внутри нас, – но при этом никогда не отрывался от земли. Ибо был реалистом и отдавал себе отчет в том, что школа стоит не на Луне и его воспитанникам предстоит жить в реальном мире. «Мир уродлив и люди грустны», как сказал замечательный американский поэт Уоллес Стивенс. Из этого не следует, что бесполезно учить детей правде и прививать им вечные нравственные ценности. Но есть одно «но»: