Девочка (не) Джеймса Бонда

Он неторопливо встал, дошел до двери, взялся за ручку, но на пороге обернулся и добавил:

– Ваша главная беда, Никита Ильич, в том что вы плохо знаете историю. Еще товарищ Сталин говорил, что незаменимых нет, – он вышел, громко хлопнув дверью.

4 глава. Танк и нецелованная дурочка

Участники совещания потянулись к выходу. Рухама задержалась, собирая фотографии и документы на столе. Стальной не сдвинулся с места, внимательно глядя на нее и ожидая, пока все разойдутся. Коллеги осторожно обходили их, бросая любопытные взгляды. Когда кабинет опустел, Стальной одним прыжком вскочил на ноги и молниеносно оказался возле Рухамы.

– Ах! – громко вскрикнула она, старательно изображая испуг.

– Не ломай комедию, милая, – попросил Стальной, нависая над ней.

– Согласна. Давай будем ломать мебель, как тогда, в Париже, пятнадцать лет назад, помнишь? – страстным шепотом проворковала она, села на стол и обхватила его ногами.

При этом взгляд ее оставался жёстким и колючим.

– Чего ты хочешь? – Стальной обхватил ее за талию и погладил идеальной формы колени.

– Ты о чем? – невинно осведомилась она, запустив руку ему под рубашку.

– Зачем тебе эта девочка?

Рухама отодвинулась от него и положила ногу на ногу.

– Ох тебя и зацепило, Стальной, – насмешливо пропела она. – Седина в бороду, бес в позвонки?

– В ребро, – автоматически поправил ее Стальной.

– В ребро – это извращение, – улыбнулась она, сверля его злым взглядом.

Она не простила тебя, Стальной. Не простила. И ее можно понять. Ты был единственным, с кем она не играла. И именно ты стал ее самым большим разочарованием. Можно соврать. Сказать, что дело не в девочке, а в том, что нет времени для экспериментов и ерунды. Потому что слишком многое на кону. Но зачем? Она видит тебя насквозь. Она – единственная женщина, которая понимает тебя даже лучше, чем ты сам понимаешь себя. Поэтому врать бесполезно, угрожать бессмысленно, пугать смешно. Значит, нужно просто попросить. По-человечески. В их профессии, где все врут каждую минуту из чувства долга, искренность ценится дороже золота.

– Просто отпусти ее, Рухама. Прошу тебя!

Она замерла, удивленно глядя на него. И вдруг в ее глазах мелькнула такая боль, что она даже постарела на пять лет, как минимум.

– Отпустить? – хриплым шепотом спросила она и резко встала, отвернувшись к окну. – Отпустить? – прошептала она снова.

Повернулась лицом к Стальному, подошла вплотную, приподнялась на цыпочки, заглядывая в глаза, и горько выдохнула:

– А что же ты меня не отпустил тогда, пятнадцать лет назад? Нас с тобой не отпустил? Единственный раз в жизни я хотела всё бросить. Уйти на покой, завести маленький домик, родить детей. С тобой, Стальной, с тобой, – она стукнула его кулаком в грудь. – А ты мне тогда сказал: "Страна на первом месте!" А через пять лет у тебя появилась Яна, и ей ты так не говорил. Ей ты сказал, что она на первом месте. Почему, Стальной? Чем я хуже?

Как можно ей объяснить, что Яна научила его существовать с женщиной в одном пространстве? А ведь он о многом не догадывался.

Не догадывался, что когда она лежит рядом с ним в постели, он должен сначала убрать ее длинные и роскошные волосы с подушки, и лишь потом обнять. Чтобы не наступить локтем и не причинить ей боль.

Не догадывался, что когда у нее эти дни, ее нужно обнимать и кормить сладостями, потому что ей плохо. Ведь когда Стальному плохо, то лучше к нему не подходить. И это сразу видно по его нецензурному выражению лица.

Не догадывался, что если она истерит и плачет, то не потому, что она – стерва. А потому, что она таким образом просит о помощи. Она всё может сама, но ей важно, чтобы рядом был большой и сильный мужик, который подойдет и скажет: " Я сам!"

Она научила Стального читать женщину, как открытую книгу. Те, кто говорят, что женщина – это тайна, просто не знают женского алфавита. У них ведь всё написано на лице. Только нужно всмотреться. Женщины не знают, чего они хотят. Им не обязательно знать. Для этого женщинам и нужен мужчина. Чтобы вовремя предугадывал все их желания и немедленно исполнял.

– Молчишь, Стальной? Тебе нечего сказать?

– Яна умирала, Рухама, – тихо выдохнул Стальной. – Я сказал ей это перед смертью, чтобы она ушла спокойно.

– Врешь! – вскинулась Рухама, ее глаза полыхнули ненавистью. – Ты бы сказал ей это и так. Ей, а не мне! Интересно, что ты говоришь этой малолетней дурочке? Как ты ее оберегаешь! Аж трясешься. И это при том, что стоит на кону. Если заставить Амина Аль-Ваффу быть сговорчивее, то он может надавить на кого нужно, провести сложную многоходовку и снять с России часть международных санкций, которые душат твою страну. И что делаешь ты? Не желаешь пожертвовать одной писюхой.

Стальной присел на край стола и устало закрыл глаза. Рухама была права по сути. Европейцы не меньше России были заинтересованы в снятии или хотя бы послаблении санкций, так как устали делать бизнес с Россией с черного хода. Но внешне следовало соблюдать приличия, и, главное, конвенции, в которые, как в ловушку, европейцы сами себя и поймали. Иногда со стороны казалось, что оранжевые революции и бунты начинались с такой мелочи, что выглядели случайностью. И только контора Стального знала за сколько лет до этого были продуманы такие мелочи и какой сложный план стоит за этой случайностью.

Дипломаты и политики давно разработали сложную многоходовку, которая упиралась в согласие между непримиримыми врагами. Это как домино: толкни одну кость, стоящую на ребре, и она повалит все остальные. Проблема в первой доминошке. И этой доминошкой и был Амин Аль-Ваффа.

– Аня ничего не знает. Мы едва знакомы. Она девочка моего племянника. Поверь, это не то, что ты думаешь, Рухама.

– Не поверю, Стальной, – огрызнулась она. – Слишком хорошо тебя знаю. Понимаешь, чего я хочу?

– Догадываюсь – попытался пошутить Стальной.

– Нет, – совершено серьёзно ответила она. – Не догадываешься. Я хочу, чтобы ты этой девочке сказал то, что тогда сказал мне. Чтобы ты ее сломал так, как тогда меня. Напополам. Так что трещали кости сердца. И не говори мне, что в сердце нет костей. Я слышала, как они ломались там, в Париже, пятнадцать лет назад. Каждое твое слово отдавалось страшным хрустом в моем сердце. А тебе было все равно. Потому что ты – чертова железяка! – она подняла руку, раскрыв ладонь, и размахнулась, словно хотела ударить его наотмашь по лицу.

Стальной спокойно стоял, не двигаясь с места. Рухама опустила руку, сжала кулак и прошептала:

– Да пошел ты! – громко стуча каблуками она вылетела из кабинета.

Рухама никогда его не простит. Потому что Стальной был с ней до Яны.

А после смерти Яны ни разу не подпустил к себе.

И это при том, что Рухаму хотели все мужчины в возрасте от восемнадцати и до восьмидесяти лет. Никто не знал ее возраста. Выглядела она лет на тридцать пять. Но судя по тем событиям, в которых она принимала участие, ей должно было быть, как минимум, в районе сорока пяти. Черная пышная стрижка до плеч, огромные миндалевидные глаза, умопомрачительная фигура с крутыми бедрами и ногами от ушей. И акцент. То ли польский, то ли немецкий. Лёгкий, ненавязчивый. И привычка растягивать слова. Но когда Рухама произносила обычную фразу, сопровождая слова внимательным взглядом завораживающих русалочьих глаз, у всех присутствующих мужчин случалась внезапная и локальная Эпоха Возрождения в одном отдельно взятом организме. А конкретно: в нижней части тела. Оживало всё. И даже трухлявый пень в весенний день.

Поэтому в профессиональных кругах Рухама считалась самой знаменитой "медовой ловушкой". Ни один мужчина не мог ей отказать. Рухама могла вытащить такую информацию, которую не мог добыть никто. Скольким странам она оказывала услуги тоже было неизвестно. Также никто даже примерно не представлял, где она родилась, сколько паспортов разных государств у нее есть и сколько языков она знает в совершенстве. Сама Рухама понимала, что иногда людям нужно рассказывать малую часть, чтобы они не полезли копать дальше. Играя и интригуя собеседников, она рассказывала, что родилась и жила в Польше, Германии, Австрии, ЮАР, СССР, Израиле, Югославии и Румынии. Это ещё больше запутывало тех, кто пытался интересоваться ее биографией. Но одно все знали точно: она была неприкосновенной.

При любом дипломатическом скандале ее имя никогда не упоминалось. Словно невидимка, она была везде и нигде. Стальному Рухама покровительствовала давно. С самого начала его карьеры. И в знак особого отношения называла его: "Мальчик мой". После только, как они первый раз переспали в Париже пятнадцать лет назад, Стальной понял, наконец, что такое быть с женщиной. Всё, что было до нее, обнулилось сразу. Поначалу Рухама вела себя, как мужчина. После бурной ночи любви она целовала его в лоб, быстро одевалась и исчезала. На его просьбы поваляться в постели, съесть вместе завтрак или прогуляться в парке, она неизменно отвечала улыбкой:

– Парниша, какая ты милашка! Я завтракаю только мальчиками. А прогуливаюсь по короткому маршруту: работа – мужчина – работа. Не грусти! Дай обниму! – она распахивала платье или блузку, брала его за волосы и прижимала его лицо к ложбинке на высокой груди.

В первый и, скорее всего, в последний раз в жизни Стальной был с женщиной, которая умела обнимать мужчину грудью. Одно время по молодости Стальной даже безумно ревновал ее к другим. И спрашивал, а сколько у нее таких мальчиков, как он? Рухама лишь смеялась в ответ и запускала длинные холеные пальцы в его шевелюру.

– Ну какая разница? Какой ты маленький и забавный! Ты – плюшевый мишка, а не Стальной. Винни Пух!

– При чем здесь это? – как все молодые мужчины Стальной ненавидел, когда его называли маленьким.

– А потому что ты тоже любишь мёд! – шептала она, расстегивая его брюки. – Мишка очень любит мёд. Почему? Кто поймет? – ее пальцы пробегали по его бедрам, и Стальной терял голову и забывал, как его зовут. – Кто расскажет почему мёд так нравится ему? – ее шепот и акцент сводили его с ума, и на этой фразе Стальной набрасывался на нее, забывая обо всём на свете.

Один раз в порыве страсти, в парижской гостинице он бросил ее на стол и любил с таким пылом, что мощный обеденный стол антикварной работы, который пережил Французскую революцию и Наполеона Бонапарта, не выдержал и с грохотом развалился на куски. На шум сбежался персонал гостиницы. Администратор молотил в двери, требуя открыть. А Стальной продолжал любить Рухаму посреди обломков, с огромной щепкой, которая вонзилась ему в спину. И лишь хрипло и бессвязно бормотал:

– Я расскажу тебе почему мёд так нравится ему!

Один раз Стальной даже умудрился украсть ее телефон. Себя он обнаружил под именем: "Мальчик номер два". Тех, кто скрывался под именами: "Мальчик номер один" и "Мальчик номер три" он пробил по своим каналам. Вернее, попытался пробить. Но быстро понял, что телефоны принадлежат таким людям, под которых лучше не копать. Особенно под "мальчика номер один", который оказался главой правительства большой и сильной страны.