Галя ведьма

Галя ведьма
Евгения Ивановна Хамуляк

Майя Плисецкая – главная героиня своего романа, который копится историями, рассказанными ей клиентами ее пациентов. Майя Плисецкая – однофамилица великой балерины, но на этом все совпадения заканчиваются, потому что девушка работает ветеринаром в провинциальном городке. Но прочитав ее истории, вы удивитесь какой насыщенной и прекрасной жизнью живут горожане и их питомцы, полной любовных перепетий, трагедий и комедий, достойных быть переложенными на бумагу, которая никогда не горит. Предполагается сто восемь историй до того момента, когда Майя Плисецкая наконец находит свою большую любовь.

Евгения Хамуляк

Галя ведьма

Лариса – женщина пятидесяти лет, маленькая и пухленькая, вылитый Винни Пух с виду, и юркая и визгливая, как Пятачок, внутри… (ей, собственно, такие прозвища давались у нас в клинике врачами и персоналом в зависимости от настроения самой посетительницы) …влетела со слезами в мой кабинет мимо очереди, которая раскапризничалась возгласами о несправедливости, завидев такое форменное хамство, но тут же успокоилась, когда Лариса-Пятачок подала голос, объясняя, что собака практически дышит на ладан и идут последние минуты ее жизни. При этом Галя, жирная такса в руках у хозяйки, подавать признаки смерти никаким боком и ухом не собиралась. В толпе про это тоже засудачили, заметив.

– Вы не ветеринары! – успокоила их Лариса и ворвалась в кабинет, открыв дверь локтем и ногой на высоком каблуке, так как руки были заняты собакой. Толпа, недобро посмотрев на хозяйку полуумирающей, в основном от ожирения, таксы, пожелала ей «удачи» в душе и «светлого» будущего.

– Майечка, – чуть не в голос зарыдала Лариса, и я, честно говоря, подумала, что придется отпаивать ее припасенным валидолом. Такое часто случалось с хозяевами умирающих животных, которым те стали роднее родственников, или, вот как для Ларисы, детьми после выросших детей.

И я уж привстала и потянулась к шкафу, как маленькая Лариса одним хуком усадила меня назад.

– Не надо! – посмотрела она на меня выпуклыми и опухшими глазами. А я еще раз удивилась исключению из правил, как в данном случае Галя внешне совсем не походила на свою приемную человеческую маму, если, конечно, не знать характера обеих. А характер у Гали был гадский, как и положено всем таксам за редким исключением. В моей практике исключений я пока не встречала. Надо было быть полным сумасшедшим, чтоб завести дома прирожденную охотницу и убийцу, мстительную и невероятно хитрую, помнящую все и вся до самой смерти, особенно, где закопала вкусняшку.

– Точнее надо, но потом, – наконец набрала воздуха в большую грудь, уходящую вверх сразу в шею и вниз сразу в ноги, Лариса, желая излить «ужасную историю», случившуюся, судя по всему, только что или совсем недавно. Еще тлели воспоминания на лице и языке потерпевшей… или виновницы?

– Я ее хочу убить. Да, усыпить! – скорбно подтвердила Лариса и траурно закатила глаза. – Эта сука! Эта тварь! – я, наконец, стала узнавать Пятачка-Ларису, долго заигравшуюся в милого Винни Пуха, – укусила бабушку! Представляете, Майя?! – сопрано завизжала хозяйка, но уже не со мною, а с потупившей взор Галей. – Бабушку семидесяти лет! – по буквам Лариса проговорила возраст потерпевшей. – Мы шли. Гуляли. Никого трогали. Мы так шесть лет гуляем по той дороге, – комментировала женщина на высоких тонах и взъерошивала свои редкие волосы, чтоб, видимо, подстегнуть в памяти детали покушения. – Но никогда этой бабули не видывали. Сидела она что ль парализованная эти шесть лет? А тут на тебе, как подснежник, повылазила! – досталось и бабусе. Задней мыслью вдруг подумалось, а как же разбирают по косточкам мою персону вне стен кабинета?

– Ну короче. Идем гуляем, никого не трогаем. Я и Галя на одной стороне дороги. Бабуля семидесяти лет на другой. Вдруг эта коза, – Лариса посмотрела в упор на таксу, – разгоняется и, как натовский бомбардировщик на Вьетнам, летит на ту самую бабулю. – Лариса, будто в первый раз увидев свое животное, развернула его и лицом в морду посмотрела так, что Галя заморгала и вжала длинную шею в туловище. – Ты в своем уме!? – спрашивала Лариса очумевшую от страха таксу. – Я еще понимаю мужик, алкаш какой-нибудь шел бы или там парень-наркоман. На худой конец, какая-то баба с сумками, где сосиски лежат. Но тут бабуля! Понимаешь, простая ба-бу-ля! – Лариса показала Гале пухлый кулак, где были зажаты и зимние раки, и сладкая жизнь Гали, а также различные человеческие и заодно нечеловеческие органы в неприличных положениях и краткая версия тюремного словаря. Галя поняла, что запахло жареным.

– Усыпите эту суку! – попросила Лариса и пухлым пальцем с багряным ногтем в блестяшках указала, кого надо усыплять. Почему, теперь стало ясно.

Я стала уговаривать хозяйку одуматься, подождать, переговорить с бабулей, переговорить с кинологом, в крайнем случае, поводить Галю пару недель в ошейнике и наморднике.

– Милая Майечка, вы знаете, откуда я приехала вместе с этой сукой? – спросила безвопросительно Лариса. – Из скорой. Потом из приемного покоя после общения с врачом, хирургом и травматологом. Слава высшим силам, – и Лариса закатила глаза к потолку, – у бабули крепкое здоровье, а у этой суки мелкие зубы.

Я поняла, что слово сука будет произноситься Ларисой через слово, поэтому просто сразу себя уговорила не раздражаться, понимая, что хозяйка в аффекте.

– Безусловно, бабуле при свидетелях были выданы «больничные» на йод и пластыри. У меня с собой пятитысячная была. И я счастлива, что счастливая бабуля не будет подавать на нас в суд. На нас! Но дело не в этом. А в том, что будь я на месте бабули, я б эту суку своими собственными руками придушила. И я бабуле предлагала, совала в руки, разрешая переломить хребет этой… Но она, видите ли, любит животных. А я их тоже люблю… – вдруг сказала женщина и стала заливаться слезами, – но если б мою мать, которой тоже семьдесят лет, укусила какая-то шавка на дороге… – она не договорила, губа задрожала, глаз задергался.

Я пошла за валидолом. Лариса кивнула, мол, да, самое время. Стресс улегся, соленая водичка нашла-таки лазейку.

– И я пообещала той бабке, что прибью суку. Не должна жить тварь, покусившаяся на жизнь человека. Какая бы тварь хорошая ни была, – ультимативно выдала вердикт Лариса. – Мы вас пятнадцать тысяч лет тренируем. Всех кусачих, свирепых, тупых, непослушных под нож, чтоб из вас друг человека получился. А ты кусаешься… после пятнадцати тысяч лет работы. Да еще бабулю, пожилого человека, чью-то маму и бабушку.

Она с убитым горем видом и в то же время решительно протянула мне собаку и попросила чек на усыпление. И рукой остановила мой словесный поток. Так как решение было принято окончательно и бесповоротно.

Я с Галей на руках дала ей талончик на оплату, и когда Лариса вышла, внимательно посмотрела на хитрую убийцу бабуль, которая ничего не понимала, как и я, но в глазах стоял дикий страх.

Плана никакого не было. Во-первых, я не любила такс. Во-вторых, я знала Галю с пеленок, что называется, и недолюбливала конкретно Галю, которая прикусывала и порыкивала и гадила за эти шесть лет, не думая о последствиях, например, вот таком повороте дел.

И вообще мне не нравилось имя Галя, а уж назвать так собаку было полным абсурдом: продолговатое горчичного оттенка ушастое существо с длинным везде снующим носом и очень сознательными глазами по имени Галя. Бред собачий!

В-третьих, это противоречило моим правилам, брать работу домой. А каждый второй случай того просил и даже требовал. Поэтому годами выработанное кредо хоть и давало иногда сбои, но… в общем, я старалась не брать.

В-четвертых, я знала, что у Ларисы сейчас трудный период в жизни. Два сына женились и буквально в начале года съехали из огромного прекрасного дома, где родились и выросли, и с тех пор редко посещали мать, потому что невестки не полюбили свекровь с первого взгляда. И понятно почему. Поэтому не желали видеться, а уж тем более стоять за одной плитой с ревнивой и капризной «второй мамой». Собака являлась причиной, точнее следствием, всех этих нервозностей.

Но и убивать здоровую таксу, хоть и покусившуюся на голень старушки, у меня не поднималась рука. Будь она больной или старой, то конечно. Но эти живые, молящие о пощаде глаза оправдывали нелепый поступок, продиктованный неизвестным инстинктом.

Решения не было… И тогда я воспользовалась советом, самой себе данным когда-то давным-давно: не знаешь, что делать, ничего не делай.

Я посадила таксу в клетку, насыпала вкусняшек, а после рабочего дня просто потащила ее под мышкой, как куль, домой. Благо это была карликовая сука.

Оставлять ее в лечебнице являлось дорогой забавой, ведь теперь содержание Гали упало на мой кошелек, во-вторых, это была домашняя собака от кончика носа до другого кончика длинного упругого хвоста. Мог случится стресс, и тогда б точно Галя бросалась не только на старушек, но и на милых ветеринарш.

Мы пришли домой и Галя быстро нашла себе угол, точнее, запрыгнула на кровать и стала рыть нору в одеяле и подушках, закапываясь по рыжие горчичного оттенка уши.

– Хорошо, я тебя не по улице вела, а в руках тащила, – незло бросила я охотнице на постельное белье.

В душе мне было жаль Галю, на которую выпал осадок всего, что произошло в хозяйской семье. И после ужина, сама не зная почему, я решила прогуляться до дома Ларисы вместе с Галей в надежде что-то исправить в нашей общей судьбе.

Я нашла адрес Ларисы в паспорте собаки, и мы отправились за черту города, туда, где располагались респектабельные дома, большие и красивые, с садами и огородами и гигантскими заборами, охраняющими всю эту красоту.

Еще было светло и приятно прогуляться по улице, которая скатывалась вниз к реке с живописными березками и скамеечками, на которых я хотела посидеть, посмотреть на воду и подумать о том, как поступить с собакой. И о своей судьбе немного.

Галя повиливала хвостиком, узнавая родные пенаты, как вдруг… из-за угла появилась фигура, точнее фигурка бабули, на которую, замерев, стала таращиться такса. Я поняла, что это потерпевшая в деле, из-за которого на меня свалилась Галя.

Слава Богу, собака не залаяла и не бросилась на пожилую женщину и в самом деле премилейшего вида: с наведенными кудрями, еще теплыми после бигудей, на окрашенной в шоколадный цвет шевелюре, в такого же цвета пальто и туфлях. Женщина, посмотрев на меня, потом на таксу, поздоровалась и последовала дальше по своим делам. А меня стало разбирать любопытство, причем до самых до ребер, что могло не понравиться собаке, которая шесть лет жила мирно с социумом в социуме, а тут набросилась на ни в чем не повинную женщину?!

В целях безопасности мы не ринулись за старушкой, а наоборот свернули за угол, откуда появилась бабулька, и стали бесцельно бродить вдоль домов. Ни адреса, ни примет дома, где проживала эта с виду приличная жертва, не имелось. Но мною стало двигать жужжащее чувство любопытства, рождающееся в подмышках и живущее под коленками, что есть нечто недосказанное в этой «рыжей» истории с покушением.

Так ничего не словив, мы уже хотели отправиться домой к Ларисе и на коленях (я на коленях, такса на лапах) умолять забрать убийцу домой, если надо с вычетом откупа из моей зарплаты.

Но было уже темно, забор дома хозяйки был большой и черный, и почему-то очень не хотелось в него стучаться.

На следующий день я опять захватила Галю на работу, потому что оставлять охотницу и убийцу несвязанной по рукам и лапам в чисто прибранной квартире было себе дороже. Галя не унывала, как всякая домашняя тварь. Ей хотелось быть с человеком – одеяла и рваные подушки и обсиканные паласы могли подождать.

После второго совместного рабочего дня, уже без обеда, лишь пощелкав орешки в дороге, мы стремглав полетели к березкам в дачном поселке, точнее, встали за угол того дома, откуда еще вчера выходила потерпевшая в кудрях от бигудей, чтоб проследить, в каком доме она их накручивает. Если она вообще собиралась выходить в среду вечером…

Но бабулька не подвела и сегодня, в дневной еще час, накудрявленная, в своем шоколадном пальто пошла до ближайшего магазина или еще куда-то. Это видимо был ее моцион, прогулка после обеда перед полдником.

Галя, даже глазом не моргнув, будто впервые видит свою жертву, отвернулась в сторону, когда та проходила мимо и опять преспокойненько поздоровалась с нами.

Как только коричневое пальто пропало из виду, мы зачем-то побежали к дому, где она жила, и бесцеремонно позвонили в дверь. На что я рассчитывала, сама не могла понять, но жужжание в подмышках перекинулось на коленки, потом на бедра, за ночь вскружило голову и теперь любопытством жужжало, скворчало из всех мест, желая удостовериться, какая муха укусила Галю.

– Здрасьте, это ваша соседка… с собакой, с таксой, что укусила вашу… – промямлила я, глядя в лицо пожилого и, видимо, больного человека, медленно вышедшего на звонок в дверь.

– Надю что ль? А, это вы со своей шавкой? Ну заходите,– он дружелюбно указал рукой на дом.

– Да я, собственно, на одну минуточку… – разулыбалась я самой своей доброжелательной улыбкой от одного уха до другого, чувствуя, что больше похожа на Гуинплена[1 - Герой исторического романа Виктора Гюго «Человеек, который смеется».]. – Дело в том, – одной рукой придерживая Галю, другой я зачем-то схватилась за грудь, свою грудь, под которой билось сердце. – Я спать не могу, почти есть не могу, хочу понять, зачем моя собака укусила вашу жену, – я расхохоталась все тем же средневековым смехом из жизни Гуинплена. – Ведь на вид она совершенно безобидный человек. Добрая милая женщина. Шла, никого не трогала, – передавала я материалы следствия над Галей.

Дядя как-то приуныл, слушая мои сердечные изыскания по поводу психологических воззрений «моей» собаки, числящейся вообще-то еще со вчерашнего дня мертвой.

– Да сука она, – просто ответил дядя. А мы так и стояли у него в калитке.

То, что Галя сука, – это было известно. Непонятно, как это относилось к делу. Или он имел в виду, что сука Галя – форменная сука: мол, совсем дикая тварь женского пола.