Алла Амуон Ра

И как каждая тварюга на месте замоталась! Как завертелась! И истинными рожами своими показалась. Сразу вспомнились кровавые деяния мучителей человеческих, кои правдами и неправдами чуть не погубили прародительницу.

Предстало перед тонкой фигурой мудрой женщины, овеянной спасительными ароматами цветов волшебных, войско невиданное, то ли люди, то ли звери, нечисть с гадостью, с башками косматыми, телами махровыми, лапами лохматыми, нечесаные и несчастные, никому на свете не нужные.

– Скажи нам, благородная, что ждет и что делать? Видим, тучи свинцовые сгущаются над небосводом Земли, что нам матерью стала за последние века. Вот совещаемся, да не знаем, как поступить правильно. К супостатам в слуги идти, что наши земли ранее порушили, детей в пекле пожгли и нас в зверье поганое превратили – больше не желаем такой гобины! К людям соваться – за грехи растерзают справедливо, лишь рожки да ножки останутся. Нигде нам места нет, юродам горемычным… – и завыли-замычали каждый на свой лад.

– Правильно речь толкаете: потеряли вы в войне больше, чем люди, отныне ни земли своей, ни родины, ни гордости, ни друзей, ни детей, ни будущего… Проклятые до скончания времен! Одна дорога теперь ждет – жизни свои не жалея, помочь человекам противостоять захватчикам. И может быть, глядючи на раскаяние честное, простят вам зверства прежние… Да только не верится, что совесть в сердцах черствых проснется. Совесть – дело божественное, с Вестью Богов прилаженное. А вы – нечисть бессовестная, окаянная!

Встало в круг зверье и давай совещаться, курлыкая на своих абрахкадабрах. Ожидали смирно гости леса, не вмешиваясь.

В грудь забили свиньи с хобрами, копытом землю изрыли в порыве отчаянном, заржали нечестивые на разные голоса, соглашаясь с участью.

– Видать, совесть проснулась-таки, – прошептал Данил Александрович.

– Сейчас узнаем, – лукаво отвечала жена.

Степан Ладамирович все это время не живой – не мертвый стоял, только знамением святым от злых духов все время себя окрещивал.

Вышел заглавный среди нечисти, что вместо головы слоновью башку имел, протрубил в хобот и пал на колени:

– Бери наши жизни, матушка, и распоряжайся, как посчитаешь нужным. Без цели жить – хуже всего! Лучше смерть честная, чем жалкое существование.

И остальные монстры преклонились в согласии.

– А не будет ли такого, чудища, что ,завидев хозяина старого, залижете сапог его, что пинал вас как следует по башкам косматым? А руку, что кормит, вновь укусить захочется?

Выступили слезы у минотавров и песиглавов престрашных, зарыдали рыла и ряхи свиноподобные.

– Кто из нас еще раз предаст руку кормящую – сами из-под земли достанем дружиною и вырвем с корнем предательскую прожилину! – грозяще оскалили страшные бивни и клыки отродье нечеловеческое.

– Веру к делу применяй, а дело к вере, – молвила староста и стала рассказывать:

– Снова иго против Земли собирается, тучи черные над светом нависли, вновь хотят супостаты испить кровушки человеческой. Никто не верил, что решатся проклятые, да видать маловато в прошлый раз показалось им. Наимудрейшие, наисильнейшие, вечные и бессмертные разыскивают Илью Муромца, Спаса нашего прехраброго, что уже давал отпор врагам человечества. Говорят, отправился смелый сокол в дебри души людской, чтобы туда свет донести до самых опущенных и униженных. В кромешный ад опустился Илюша. Надобно нам отыскать его! Без него, без Великорусского Духа, наследника доблестной славы, пращурами подаренной, без силы неустрашимой, НЕПРОБИВАЕМОЙ, за Землю Родную, за сородичей, за детей и за будущее, где каждый готовый головушку свою сложить и драться до последней кровиночки, – трудно нам противостоять станется.

Закивали башками косматыми ироды, внимая.

– Надобно нам добраться поскорее в деревню, что подальше лесных буреломов, за буераками, за топями лежит. Туда все знаки ведут и скрещиваются. Там искать надобно.

Обернитесь, звери, в животных диких, донесите быстрее нас до Старбеево. У деревеньки схоронитесь в поле, чтоб народ честной не пугать своей разношерстностью, пока мы разузнаем, в чем дело. Под моим покровительством никто не тронет вас. Да сидите тише воды, ниже травы!

Замотали в решимости мордами страшными изверги, а потом обернулись всякими жмвотными дикими, как им велели давеча. А Павлина Куприяновна, тем временем, с мужем на спину к слону длинноносому присели, Степана Ладамировича к верблюду на горб посадили, остальные коты, свиньи, пёсы, птицы, быки клином построились и такой дружиною быстро вперед направились на поиски Ильи Муромца в деревню Старбеево, куда знаки природные сводились.

Сыр-бор в Старбеево

Оставив в поле животных кривдых, вошли Павлина Куприяновна с Данилом Александровичем и старостой старбеевским Степаном Ладамировичем в деревню, куда знаки природные привели, и обнаружили ее пустой и безлюдной.

Поначалу удивился мужик в красивой вышиванке, а потом догадался: видать, на вече люд собрался, пока его не было, ситуация вскипела пеною, вот и пошли ее успокаивать – решение всенародное искать.

Направились на Кудыкину гору, где всегда собрания готовятся, и увидели и услышали, как бушует толпа сердито.

Разделилось общество на много сторон, и стоят друг другу доказывают правоту свою, им лишь понятную, остальных не слыша. Одни вспоминают, кто первый начал, вторые припоминают – кто виноват, третьи толкуют, что надо всем успокоиться, четвертые за перемирие, пятые за разделение, шестые – воздержавшиеся, а по центру стоит, бровью не ведет, девушка-красавица с глазами бирюзовыми, ресницами пушистыми светлыми, косами длинными русыми, в сарафане нарядном и с улыбкой на лице лукавой, вздорной. Будто приятно ей самой в центре урагана находиться, брань выслушивать, нарываться на ругательства.

Поздоровался зазывно Степан Ладамирович, заявляя о своем присутствии. Поутихло общество и вмиг обрадовалось возвращению выборного старейшины.

– Здравствуйте, люди добрые, – кланялась чета Тихомировых-Курдюмовых. – Славы и почета! Мы, Данил Александрович с Павлиной Куприяновной, к вам по приглашению Степана Ладамировича пожаловали.

– Приветствуем гостей, – кланялись в ответ старбеевцы.

– Видим, спор горячий растревожил мироустройство, – начала было пребывательница.

– Правильно видите, тётенька, – вдруг ответила не по праву старшинства да звания русая красавица, заканчивая косу доплетать. – Собрались среди родных и близких решить, наконец, как свою жизнь к лучшему менять. И решим, если позволите, своим кругом, без посторонних глаз и ртов, – и сверкнула глазищами прекрасивыми, отворачиваясь нелюбезно, будто закончен разговор.

Заохали люди от позорного поведения своей односельчанки и опять затараторили, что гнать ее в шею надо. Остальные безропотно стояли-смотрели, чем закончится.

– Все верно глаголите, только ведь и я старбеевским не чужая. Вот Андимир и Андагаст – мои троюродные братья стоят, заприметила Бачуда с Бостивой – племяшек четвероюродных, деверя со стороны Курдюмовых – Собеслава и Твердона с женами Умилой и Чароокой. Приветствуем! – поклонилась с улыбкой. Родные тоже заулыбались, распознав знаменитую родственницу.

– И я смотрю Толимир и Прекрас, теткины сыны, женились и уж потомство наплодили, Род прославляя, – поддержал Данил Александрович, махая рукой знакомым лицам в благодушии.

– Приветствуем! – отозвались молодые мужчины, и жены их часто в пол закланялись.

Всем миром признали родство и со старейшинами поздоровались, приглашая к собранию.

– Ну, а теперь, по старшинству, по рангу и положению прошу, добрые люди, заглавные и ответственные здесь, объяснить причину ссоры и переполоха.

Отодвинули невоспитанную красавицу с прихлебателями сварливыми в сторону и объяснили, что часть населения противится устоям старинным, богатству, от предков мудрых доставшемуся, из уста в уста с молоком матери передавать смысл и философию жизни в любви и уважении, почете и славе, родстве и силе к другим людям и к предкам божественным. Алла Сергачевская же, дочка Громилы и Мирославы Царьградских, молодуха, оставленная Притславой Буйным, настаивает, что давно уже каноны устарели, подговаривает часть деревни отделяться и по-новому, передовому устою жить, где каждый себе хозяин, со своим царем в голове и каждому такому царю всё дозволено равно с другими, не глядючи ни на возраст, ни на положение.

– Интересно же знать, по какому-такому новому? – поинтересовалась Павлина Куприяновна.

– А по такому, что если человек умом широк, силою могущ, хитер, ловок и властен – в первую очередь ему почести и славы даруют, а не узколобым скучным деревенщинам командовать разрешают, – с ухмылкой вещала девушка. – И потом, нигде ваши законы не записаны, нигде не отмечены, в руках их потрогать-поддержать – не чается. А на слово не верю я! И люди смелые не верят! – и рукой указала на других неверующих, что пыжились за ее спиной, гордо выгибаясь. – Сначала докажите, что предки нынешним старейшинам мудрость передали. А может, те глуховатые неправильно услышали или недопоняли… – рассмеялась зло красавица, а прихлебательницы ощерились, – а нам теперь расхлебывать да следовать лживым наветам с канонами…

– А кто ж оценки расставляет широкому уму? – хитро спрашивала Павлина Куприяновна, улыбаясь вопросом на вопрос.

– Так оно и так видно, где рожь, где плёвна от зерен, – косами золотыми воротнула гордо молодуха.

– Вот именно, что пока не проверишь – не узнаешь, где пустое, а где наполненное. Да порой и набитое смердит не тем, чем грезилось. Снаружи лишь лакомо, внутри-то плесень и гниль застарелые. Разок откусил – быстрей выплюнуть хочется, – раззадоривалась Павлина Куприяновна, глазами посверкивая, глядя, как стрелы острые в нужное место попадают. – Поэтому мудрые пращуры и постановили срок испытательный новоделам и новосёлам давать, прежде чем хвалы распевать да власть даровать, – продолжала говорить Павлина Куприяновна теперь уже к людям обращаясь, а к девице спиной поворачиваясь, как та недавненько проделывала. – А на счет канонов, – серьезной староста сделалась, вспоминая тяжелое, – бывали уж времена, когда листу пергаментному верили больше, чем соседу. Повелось человечество на приманку хитрую иноземную верить лишь написанному. Да только опасное это дело, когда человек человеку не доверяет и бумагу выше уговора ставит. Оттого всем миром вселенским порешили, что коны с канонами у древлеправославного человека не на бумаге должны быть, а в голове!

Нехорошо девица цыкнула в ответ.

– Павлина Куприяновна, всю жизнь ты в старостах ходишь и при первом муже правой рукой пробыла, большой опыт житейский накопила. Рассуди нас, добрая, – призывали взрослые люди.

– Давайте разбираться, друзья, – согласно кивала гостья. – Присядем, в ногах правды нет.

И расселись согласно правилам старинным, кто голос имеет – поближе к кругу, а кто только приголосок – подальше. Однако ж Алла Сергачевская, которая по положению в четвертый круг уйти должна была, ибо ничего хорошего за свой срок еще для общества не сделав, осталась. Никто не зароптал. Знали, в ней весь камень преткновения. И прислужницы сварливые, гордо выставив руки в боки, стоять остались на месте прежнем, им недозволительном.

– Кого желаешь послушать первым?

Оглянулась Павлина Куприяновна, а потом подошла к одной из товарок невоспитанных Аллы Сергачевской и спросила:

– Скажи мне, женщина, зачем тебе здесь быть понадобилось? Какой у тебя вопрос?