Небо молчаливое

– Спасибо, что ты… ты здесь… и что не оставляешь меня.

На экране мерцало что-то ночное и тихое. Бурь не было. Радар научился обходить грозу. Эмма улыбнулась. Вот теперь его признание было бы уместно. Но с другой стороны, не случись оно тогда, сегодня бы тоже не случилось.

– Что будем делать эти семь месяцев?

– Путешествовать, – Эмма пожала плечами. – Заглядывать на станции. Дурить людей. Бодаться с пиратами.

– Хороший план.

Она перебралась к нему в каюту. Вещей оказалось немного, особенно если их сложить и все колдовское оставить, а все чужое и пахнущее прошлым отдать облакам.

– Ты не боишься, – спросил он вечером, когда в рубке уже был Луи, когда корабль шёл ровно, когда лежали вдвоем и было тепло, – что там, – он имел в виду Новый мир, её дом, – все изменилось?

– Я надеюсь. За этот год там прошло тринадцать. Даже диктатор, просидевший в президентском кресле все мои двадцать четыре года и ещё десять, ушёл на пенсию. Это будет другой мир. И это хорошо. А ты?

– А я… а я, честно говоря, понятия не имею, что буду там делать. Но у меня есть полгода чтобы придумать, а ещё опыт пилота, крутое образование, спасибо отцу. И ты говоришь, у вас закончился срок годности диктатора, может вам нужен новый?

– Одного хватит, – она усмехнулась. – Придумаем что-нибудь. У тебя ещё есть опыт работы с научной группой. Нам, наверное, за эту вернскую миссию премия полагается.

– Премия – это хорошо, – протянул он. – Я… а вообще не представляю, как это вернуться в мир, который прожил за твой год десять.

– И я не знаю, но не боюсь. А ты не будешь скучать по Тирхе?

– Не буду. Я попрощался, – сказал Константин и понял, что это действительно так. – Никогда не чувствовал себя свободным настолько. Это была глупая и грязная игра, возвращаться к которой я не намерен. Не хочу быть чьей-то пешкой. Хватит. Знаешь, Эмм, тогда б я выбрал бутылку виски и пулю вот сюда, – он стукнул себя пальцем по груди чуть-чуть левее сердца. Эмма поддалась в его сторону, вместе с ней взметнулся терпкий солнечно-хвойный до горечи пьяный можжевеловый дух. Она положила свою холодную ладонь на то же место, и покачала головой.

– Не надо, хорошо? Не надо.

Он улыбнулся кротко, но лукаво, он так умел, а может повторил за Луи.

– У меня был пистолет и целый шкаф отцовского коньяка. И целый погреб отцовского вина. Я пил тогда, не просыпаясь, не выныривая. Держал заряженный пистолет на столике у кровати. А потом меня всё ещё мутного от бухла погрузили и скинули в вернское небо. Я туда не вернусь, хотя, наверное, мог. Я, знаешь, прокуратура потеснить мог. Но я не хочу. Слушай, сходишь со мной, мне бы выкинуть кое-что в облака.

– Люк нельзя открывать без защиты, – она покачала головой. – Нужно респираторы найти. После завтрака посмотрим, хорошо?

Он хотел выкинуть пистолет, последнее Тирхское воспоминание.

«Спасибо отец и прощай!», – подумал Константин, закрывая глаза.

IV

Луи вывел его в коридор, просто вытряхнул! Удивительно, как он только позволил так обойтись с собой: пацан-то ниже на голову и силы в нём… Со злости и не такое сделаешь, Эмма как-то выпихнула громилу Людвига с одного корабля на другой. Ну он конечно, не больше метра по стыковочному коридорчику пролетел, даже меньше. Луи крепко-крепко вцепился Фету в локоть и отпускать не спешил. Дверь за их спинами закрывалась медленно, прямоугольник света, который она выпускала в коридор, сужался ещё медленнее, точно вода, потихоньку сбегающая по плитам в водосток.

– Ну? – сказал Фет. Луи съежился, голову вжал, но хватку не расцепил.

– Дальше, – то ли сердито, то ли обиженно приказал он. Фета эта серьёзность, эта сердитость попросту забавляла. Правда ещё ему было грустно, этого он признать не мог.

Так «под конвоем» они дошли до медкабинета. И Луины пальцы разжались, он пошёл искать выключатель.

– За халатом, – подсказал Фет. Халат, по правде, стоило постирать.

– Помню, – буркнул Луи, сгребая несильно чистую ткань. И стало светло. Его накрепко сцепленные пальцы разжались во второй раз, и Фет почувствовал, будто от него что-то физически отваливается – локоть, за который больше не держатся, туго скреплённые дреды, нос.

– Что ты от меня хотел?

Луи нахохлился. Щеки надулись. Белые брови нахмурились.

– Поговорить.

– Говори, – развёл руками Фет, а потом отвернулся подвинул кое-что на столе. Кое-что – чашка, звякнула о другое кое-что – об антикварную подаренную пять месяцев назад всё тем же Луи, всё тем же, но не тем. Этот вырос. Луи, стоящий и нервно дышащий в прямую до чугунной прямости спину доктора, не стал скулить, не стал просить, а только спросил:

– Почему ты не хочешь с нами лететь?

Этот Луи был лучше и был несчастнее, и Фет как будто бы ещё не чувствовал, но чуть предчувствовал свою вину. Он не умел признавать себя неправым, зато умел корить годами. Отнимаем от почти тридцати двух двадцать пять – получаем семь.

– А почему я должен хотеть? Это вы, – он скривил рот, – не отсюда. Хотите вернуться? Я понимаю. Сколько ты мне об этом твердил?

– Я… – наконец Луи сбился, настрой его сдулся. – Я не домой возвращаюсь. Мой дом – это вы. Корабль, рубка, Эмма, кэп и ты. Что? – возмутился он. – Я не могу так говорить? Я могу говорить, как мне нравится. Тем более это хорошее.

«А ты злой», – додумал за него Фет.

– Почему же? Можешь.

– Вот и прелестно. – Луи отвернулся. Крутанулся. Вернулся. – Ты не ответил.

– Ответил. Да не смотри ты… – Значит ему всё-таки придётся это озвучить. – так, – закончил Фет. И кое-что на столе опять звякнуло, это ложечка в кружке. – Я не хочу. Могу же я…

– Хорошо, – прервал Луи. – Можешь, – кивнул он.

– …не хотеть.

– Я…, – протянул Луи. – Я думал. Думал, что, – ему явно стало сложнее говорить, но он не сбежал. Прошлый Луи сбежал бы. – Что… В общем, я мог бы остаться и навязаться тебе. Но… – снова протянул он. Он очень сладко, как вязкие кисловатые мармеладные конфеты, тянул слова. – Ты действительно можешь не хотеть. И ты не хочешь. Я принимаю это. Правда, Фет. И больше не буду пытаться тебя целовать. Надеюсь, ты встретишь кого-то. Надеюсь, я тоже. В солнечном мире…

– Иди, твою мать, сюда.

Фет не мог это слушать. Он вздохнул хрипло, он сам ухватился за лямку Луиного комбинезона, дёрнул к себе.

Луи одарил его самой кривой, самой несчастной, самой лукавой улыбкой, улыбкой воришки, комбинатора, пилота и покачал головой.

– Я тоже, – сказал он, – могу расхотеть.

«Можешь», – не сказал Фет, и понял, что его услышали, понял, что Луи слушал его всё это время. И кажется, можно было и по-другому, и кажется можно было… Луи оправил рубашку, лямки комбинезона и вышел. Его ждал солнечный мир, большое путешествие, которое он так ждал. Его ждала новая жизнь и новые люди. Причем здесь Фет? Корабль неспешно плыл через тучи. Тучи наливались красным, кажется, то был закат. Доктор, чувствовал, что ему необходимо объясниться, а ещё он чувствовал, что никаких сил на это нет. Он не покинет Верну, он не оставит эти облака, полные его, его памяти, его жизни.

Фет намеренно шёл медленно. Он надеялся встретить Эмму, и конечно, не призвался себе в этом. С ней поговорить было бы проще. Луи он уже все рассказал. Захочет извиниться – выглянет, и он с радостью её послушает. Можно подумать, что он это злонамеренно делает! Эмма-Эмма. Порой хуже Луи себя ведет. Он покачал головой. Но она не догнала его, не выглянула ниоткуда. И Луи больше не искал его, и даже кэп, хотя с Константином они вроде бы не ссорились.

Небо с экранов темнело, ненастоящее небо. Настоящее, он знает, сделано из перебродившей памяти, превратившийся в бури и кислоту. Все ушедшее живет за бортом. Иногда такие, как Эмма прилетают искать его. Они не знают, что Верна – это память мертвого мира, погребённого самого в себе, все его души стали облаками, стали, потому что больше не могли жить на земле. И все было правильно. И небо молчало. Пока из старого солнечного мира к нему не явились железные корабли с живыми людьми. Живые люди привезли с собой воздух, живые люди выстроили станции, выхватили куски неба, куски памяти и из памяти появились прежние, такие как Фет. Порой Небо забирает их обратно. Когда чья-то жизнь заканчивается, говорят, все бури стихают, ведь богиня судьба, обернувшаяся черноволосой девой, приходит проводить душу домой.

Эммы не было в лаборатории, и в рубке, и в каюте. Фет решил, что больше не будет искать её, решил, что сделать что-то полезное для корабля будет лучше. Будет лучше. А потом она оказалась в машинном. Явно специально – искала.

– Мне будет тебя не хватать, – призналась Эмма. Подошла поближе и обняла его. Фет тоже обнял. Она оказалась совсем тонкой, но теплой. Фет подумал о роще. В солнечном мире есть такие штуки – рощи, он видел картинки и маленький фильм. В рощах растёт много-много тонких деревьев, тонких и белых. Вот таким деревом он видел Эмму: тонким и стойким, и тёплым, белые деревья должны быть тёплыми, они ведь на лампы похожи, возможно, даже светятся по ночам.