Небо молчаливое

– Ну отчего? – Ему точно нравилось злить Луи. Тот покраснел, но сдержался.

– Мы не завтра улетаем, – напомнил Константин. «Мы», – он усмехнулся про себя.

– Ага, – хмыкнула Эмма. – В лучшем случае месяцев через пять или семь. В лучшем. Я не знаю, как сильно исказилось время.

– Ты успеешь доделать, что не доделал, – продолжил своё Константин. «Пять месяцев, – прикинул он, – или семь. Это до чёрта. Можно ещё раз обоворовать пиратов и сломать нос местным законникам».

– Мне нечего доделывать, – фыркнул Фет. – Я не собираюсь лететь. Верна – мой дом.

– А как же… – дёрнулся Луи, но договаривать не стал, насупился.

– А как же мы? – закончила за него Эмма.

– А вы улетайте. Я не держу.

– Твою мать, Фет! – возмутилась Эмма. – Я не о том.

– Стал бы я держать?! Тебе тут плохо. И Константину. Вы не отсюда, не прижились.

Эмма закатила глаза.

– Знаешь что? – подскочил Луи. – Вставай. Я хочу… Я хочу поговорить с тобой.

II

– Фет! – Эмма не умела кричать и даже сейчас, когда гортань обожгло от звона, вышло тихо, но доктор замер. – Ты нужен мне.

– На Верне, – усмехнулся доктор. – Там у тебя будут другие. С сестрой помиришься.

Это было жестоко.

– Не говори со мной как с ребенком. Не говори как старик.

– Эмм, я не приживусь там.

– Приживёшься, – повторила она упрямо. Ну что за баран, а зовет себя доктором?

– Ты же такой реалист, зачем врёшь?

– Не вру, – она мотнула головой. – В моей мире место много, найдётся куда всунуть такого щуплого докторишку. И я, лично я, не смогу без твоего голоса.

– Послушаешь в записи, – буркнул Фет.

– Лучше придумать не мог?

– Нет, – пожал плечами доктор. – Прости меня, Эмм.

– До утра подумай.

Доктор покачал головой. Ну конечно, умный такой! Эмма с трудом держалась, чтобы не выкрикнуть ему что-то обидное, что-то злое и бесполезное. Но почему? Почему в конце концов, надо так?

– Фет, – пролепетал Луи, – Фет…

Они втроем подскочили. Они с Луи не удержат его.

– Мы протягиваем тебе руку, – сказал Луи, – нельзя отказывать от руки, – закончил он убеждённо и действительно вытянул руку. Это было так нелепо и так беспомощно. Эмма бы никогда не решилась. Эмма всегда знала наперёд, что это бесполезно, что утопающие в облаках, как в памяти, в памяти, как в вернских облаках выбирают упасть.

– Мы что в детском лагере? – съязвил Фет.

– Да, – буркнула Эмма. – Очень похоже.

Гиблое дело спасать того, кто не хочет быть спасённым. «Хочешь спасти кого-то – купи сосисок бездомным котам», – подумала Эмма очень едко и хмуро.

Луи дрожал, но руки не опустил:

– Фет, пожалуйста!

Доктор не ответил. Он не согласится. «Ну ты и баран, доктор», – Эмма вздохнула, Эмма посмотрела на Фета, на его хмурое немолодое лицо, на тонкие брови, на морщины, расползшиеся складками на лбу, на губы, стиснутые крепко, чтобы ни слова, ни вздоха не проронить, он будто бы умер или медленно умирал, там под очками, в глубине себя, вдали от Луи. Зачем он так?

«Купи сосисок, Эмма», – сказала она, и вырывая себя с кровью из этих чувств, из этой боли, чужой, о боги, не её, Эмма посмотрела на Луи, посмотрела на Фета. Луи обернулся испуганно. Она лишь плечами дёрнула. Не могу. Она ушла, хотя ни разу ещё не уходила. Она не смогла бы выдержать его отказ. Не смогла. Потому и вышла как дура в коридор. Постояла с минуту, опираясь на стену плечом. Как Луи теперь? Но что она сделает? Ничего она здесь не сделает. Теперь точно.

Константин ждал её в рубке, но увидев удивился. Помахал рукой одной рукой. Можно не говорить. Можно ничего не говорить, не пытаться вытянуть из себя что-то весёлое или нужное, объяснившие бы решение Фета. Эмме бы кто объяснил.

Она взяла его за руку, потому что от руки не отказываются.

III

Всё разошлись, и Константин отправился в рубку, кому-то ведь надо. Полный горячий чайник, дважды налитый, дважды включенный, остался на столе. Константин не думал, что выйдет так. Эмма тоже не думала. Константин вернул корабль на прежний курс.

По-прежнему больше не будет.

– Фет не хочет, – сказала Эмма. – Зря я… Не нужно было…

Константин покачал головой.

– Побудь со мной, – попросил он.

Интересно, это жалко звучит или пойдёт?.. Или люди действительно так разговаривают? Прошлые не-вернские категории заржавели настолько, что воспользоваться ими никогда, никогда больше не получится. Ну и в бурю их. Чем только теперь пользоваться, если прежнее отлаженное, верное, безотказное теперь сплошной коррозийный прах?

Эмма молчала. Константин чувствовал, почти что видел ещё непроизнесённые, застрявшие корявыми, пыльными, землистыми камнями, слова. Это не ему нужно. Нет, ему нужно. А ещё нужно до такого волнительного адреналинового покалывания в пальцах обнять. Но Эмме нужней. Нельзя жить с камнями в горле, с такими змеисто-землистыми серыми булыжничками под языком. И вот когда она выдохнула, когда приоткрыла рот и губы покрасневшие от горячего дрогнули, но удержали её каменное слово, когда это затянувшееся неговорение стало нугой, паутинными путами, он встал. Потому что хватит уже, если честно. И голос отца, прорывающийся в этот мир как помехи из радио, ещё не заткнулся, но наконец потерял значимость. Да, как прежде не сработает. Ну и что? Не такое уж огромное между ними кресло.

– Ты как?

Она пожала плечами.

– Я злюсь, – призналась она. «На кого» надо бы спросить, но Константин не решился. Что-то мешало, или напротив подсказывало остановиться. Пусть будет так, как решит она. Он просто встанет рядом, толкнет пилотское кресло, смахнет рукавом пылинки. – На Фета, потому что он решил, что его жизнь больше ничего не стоит, что единственное, что ему можно, так это остаться здесь. А ещё на себя, потому что кажется, это уже было. Потому что люди уже уходили от меня точно так же, а я ни черта не делала. И на них я тоже злюсь, потому что не дали мне попрощаться. На коллег. На Дэвида. А ещё на сестру и родителей, которые внушили мне, что делать надо, как все делают. – Она вздохнула. Её трясло. – Им было так страшно потерять его, всем. Всем, боже! И проще… проще было, закрыть глаза, и тщетно мучить себя и его мучить бесполезными капельницами, уколами, которые уже не делают, не тогда. Всем чем угодно. Всё что угодно, лишь бы не отпустить. Мне не с кем было поговорить об этом. Сесть и сказать, он умирает. Я не смогла себя заставить пройти эти метры от двери до двери, заглянуть и попрощаться. Я злюсь на себя, потому что боялась. Потому что могла бы с ним подружиться! Я думала, что такому человеку буду не интересна. Я дура, кэп.

– Неправда, – убежденно сказал он. Попробуй только её убеди. Но Эмма не стала возражать и прятаться тоже не стала, и посмотрела прямо, и сказала: