Она днём спит

Те из них, которые светлей.
Строишь дамбы, мосты, дороги,
Распускаешь по ним молву.
Свет далёкий и недалёкий
Всюду брызгает наяву.
Он ещё не дерево, но отросток
Или, скажем ещё, побег
Сквозь почти непечатный воздух
И ещё не зачатый снег.
В корневой его сетке вёрткой
Развивается не душа,
А ничем не живой, не мёртвый,
Всем сияющий падишах,
У него есть вазир, и ваза,
И красавица полных чаш
Там, где дым достигает мяса
В подведённых углём очах.

«Отделённые по спирали…»

Отделённые по спирали
Кораблиные шеи глаз
Смотрят щедрыми куполами
Из прижимистых век на нас.
Они были доской, и телом,
И металлом в литых костях,
И не ставшие снова целым,
Собираются, но не так,
Как давно на воде блестели,
А как эдак и на Земле
Их сухие земные тени,
Различимые в сентябре.

«Старик, идущий в планетарий…»

Старик, идущий в планетарий,
Двадцатый год, тридцатый год.
В могучей поднебесной таре
Такое небо настаёт,
Что не звезда с звездою скажет,
Но кресло выкрикнет спине,
Как пахнет холодом и сажей
На круглых улицах извне.
Так говорит озон беззвёздной,
Ещё не взрезанной серпом
Арбузной корочки морозной
Под долговязым грузным ртом.
Дымы уходят в стратосферу,
Не выкликая имена.
Да, мы уходим, страстотерпцы,
Не выключая и меня.
Но здесь меня ещё не будет,
Где душный вязкий кинозал
Дрожит, как бы воздушный студень,
Чуть приникающий к глазам.
Старик, в нём видя ночь и утро,
Ещё медведиц и волков,
Становится живым, как будто
На самом деле не таков.

«Здесь долгий дом под хлопьями тумана…»

Марии Галиной

Здесь долгий дом под хлопьями тумана,
Он долгий ввысь, он высокоэтажный,
И у него в окне зияет рана
От занавески хлопчатобумажной.