Кукольная королева

– Ты не даёшь мне помогать тебе, ничего не рассказываешь, держишь в стороне от всего! Я просто сижу здесь затворницей, почему?! Почему Алексасу с Джеми можно, хотя они младше, а мне нет? Потому что у них между ног есть то, чем меня обделили?

– Бэрри…

К чему всё идёт, Джеми понял давно: наблюдать за истериками названой сестры, как и за их последствиями, ему было не впервой. Так что он призвал магический щит как раз вовремя, чтобы деревянные щепки, которыми брызнул ближайший столб, не воткнулись ему в лицо.

Чего он не учёл, так это того, что на голову ему рухнет лишившийся опоры балдахин.

Когда Джеми кое-как выпутался из-под пыльного бархата, Бэрри смотрела на него. На дне её зрачков сияло звёздное серебро – в глазах полукровок оно проявлялось, лишь если те использовали стихийную магию, разлитую в крови Сказочного Народа.

– Уйди, – не глядя на маловажную помеху семейному разговору, процедил Герланд.

Джеми послушался как никогда охотно.

– Ещё легко отделались. Хотя не исключаю, что в продолжение беседы она снова подпалит шкаф. Или зеркало добьёт, – резюмировал Алексас, когда из коридора они безотлагательно нырнули в дом магистра Торнори. – Вернись в спальню, будь добр.

Джеми уныло кивнул, пытаясь сориентироваться, куда именно их закинули чары. Опознав коридор первого этажа, побрёл к лестнице.

– Стало быть, магистр рассказал Герланду, – продолжил Алексас, пока Джеми переставлял длинные ноги по узким каменным ступенькам, изгибавшимся винтом. – О своих предчувствиях.

– Думаешь?

– Если бы в городе действительно объявились кеары, мы бы уже были не здесь, как и Бэрри. Зеркальный проход у фехтовального зала не просто так сделали, – устало напомнил брат. – Нас бы первыми отправили подальше от капкана дорогого узурпатора.

– Герланд… солгал?

– Как будто ему впервой.

Джеми медлил с ответом до самой спальни.

– Но магистр… может ошибаться, – мучительно признал он, когда они с братом оказались за надёжным пристанищем закрытой двери.

– Контроль верни. – Раздражённо стряхнув пыль с рубашки, Алексас подошёл к платяному шкафу. Тот был немногим меньше гардероба сестры – и без всяких подпалин. – Герланд не подставит Бэрри под удар, даже если тот лишь возможен. Но излишне паниковать и отсылать её в Адамант он тоже не будет. Бросить штаб-квартиру на произвол судьбы Герланд не может, и у него под боком Бэрри в большей безопасности.

– Потому ей и не дают участвовать в делах сообщества? Для её же безопасности? – глазами, подчинявшимися не ему, Джеми следил, как брат придирчиво раздвигает вешалки в поисках сменной рубашки. – А почему тебе в таком случае не сказали безвылазно сидеть дома?

– Ею он дорожит больше, чем мной.

Слова прозвучали без зависти, без злости. Простой констатацией факта. Злиться на этот факт Алексас перестал давным-давно. Или, может, ему казалось, что перестал: обмануть себя куда проще других.

В одном Алексас себя не обманывал – насчёт причины, по которой он так рано и так рьяно начал рваться на задания. В надежде увидеть в лице Герланда одобрение, которое однажды сменит нечто большее. Нечто, похожее на то, что проявлялось в его глазах, когда он смотрел на дочь.

Глупая, глупая Бэрри…

– Тебе, братишка, не помешало бы искать встреч не только с девушками из печатных строчек, – сказал Алексас, даже не пытаясь сменить тему более изящно. – Я в шестнадцать лет не стал бы краснеть лишь потому, что названая сестра чмокнула меня в щёку.

– При чём тут это?

– При том, что я с ужасом думаю о твоей первой брачной ночи. Без боя супружеский долг ты точно не отдашь.

– Смейся-смейся, – буркнул Джеми. – Вот дорасту до магистра, найду способ дать тебе другое тело, разберусь с узурпатором и…

– И?

– И стану паладином!

Хохот Алексаса долго звенел под потолком, отражаясь от ажурного плафона металлической люстры.

– Что, прямо как твой любимый Рикон? – вымолвил Алексас, когда смог перевести дух. Он наконец выдернул из шкафа свежую рубашку из чёрного флеона – знаменитая цвергская ткань была гладкой, как шёлк, но плотнее и куда практичнее. – Работёнка как раз для тебя, не спорю. Одна маленькая деталь: паладины уже двести лет как перевелись.

– Орден – формальность! Паладином можно и нужно быть по сути, а не по званию, и я буду! Буду странствовать по Долине, и благодарные люди дадут мне кров! Буду очищать Аллигран от нечисти, от гнусных эйрдалей и мерзких оборотней, что прячутся под масками добропорядочных господ, буду спасать дев, попавших в беду, и…

– Попадись мне этот твой Джорданесс!.. – Алексас тоскливо бросил рубашку на кровать. – А дальше ты с этими девами что будешь делать? Ты ведь обет безбрачия дашь, не забывай.

– Это только для тебя любовь от постели неотделима! Ты и сейчас выряжаешься, потому что опять на балконный штурм собрался, не отрицай!

– И не думал. Завтра вечером уже совет, мне может быть немного не до того.

– А вот Рикон в «Правилах» любил свою Лайю, но любовью чистой и…

– Да-да, – скептически улыбнувшись, Алексас изобразил ладонью нечто похожее на смыкающиеся челюсти. – Повзрослеешь, поймёшь.

– Если это значит стать таким, как ты, я лучше не буду взрослеть.

– Знаешь, порой мне кажется, что тебе всё ещё семь.

Джеми обиделся и замолчал.

Надолго, впрочем, его не хватило.

– Сюда-то тебе снова зачем? – не вытерпел он, когда Алексас, прихорошившись, вновь переместился в штаб-квартиру.

– Шейный платок утром в тренировочном зале забыл, – невозмутимо откликнулся тот, оглашая шагами широкий гулкий коридор: в отличие от обители магистра, здесь стены без окон отделали деревянными панелями.

– У тебя в шкафу ещё десять штук.

– Тот лучше подходит к зелёной куртке.

Джеми только фыркнул.

У лестницы, разбегавшейся пролётами выше и ниже, Алексас приостановился, чтобы привычно склонить голову перед королевским семейством. Последний портрет Бьорков висел здесь, неустанно напоминая обитателям дома, за что они борются. Его написали уже после свадьбы принцессы, так что на картине юная и счастливая Ленмариэль Бьорк стояла между мужем и отцом; забавно, но в тонких девичьи чертах прослеживалось куда больше общего с королём, чем с королевой. Ленмариэль гордо вскинула голову, увенчанную серебряным венцом наследницы трона, её руку держал муж – Тариш Морли, последний княжич старой династии, до восстания правившей Заречной. Белокурый принц-консорт дивно смотрелся подле темноволосой и темноглазой принцессы: день и ночь, свет и тьма, две контрастные части неразделимого целого.

Алексас смутно помнил обоих. От короля и королевы его отделяла длинная дистанция придворных церемоний, барьер, неумолимо встававший между взрослыми и детьми, монархами и слугами – важными, особенными, исключительными, но всё же слугами. Те, кому лишь предстояло однажды наследовать трон, существовали куда ближе к маленькому Алексасу Сэмперу. Ленмариэль осталась в памяти облаком цветочных духов, изящными нервными пальцами, карамельной сладостью – принцесса любила угощать конфетами милого сынишку папиных кеаров. Тариш – звонким смехом, твёрдой рукой на макушке, серебристым взглядом, где светилось то же обещание, что принц дал ему вслух: «Ты станешь славным рыцарем, мальчик».

Их не разделила даже смерть. В новое перерождение Ленмариэль и Тариш отправились в один и тот же час, в одну и ту же ночь, выкрасившую багрянцем коридоры королевского дворца.

Когда писался этот портрет, едва ли кто-то из светлейшего семейства знал, что пару месяцев спустя никого из них уже не будет в живых.

– Алексас…