Некроманс. Opus 2

– А ведь тебе вроде как положено быть на нашей стороне.

– У меня всегда одна сторона. Своя собственная. – Аквамариновое мерцание его глаз разгорелось ярче. – И тебе бы сейчас не о Гертруде беспокоиться.

Ева в ответ молча обняла руками колени.

Она знала, что должна волноваться за Герберта. Что общество королевы для него небезопасно, даже если та явилась, чтобы помочь. Но в опустевшей, выгоревшей, выжженной переживаниями душе не осталось места для волнения.

Только для бездумной энергосберегающей пустоты.

– Жаль мне тебя, златовласка. – Как-то незаметно оказавшись рядом, Мэт отставил фонарь на пол. – Тяжело тебе приходится. Ты не заслужила всего, что на тебя свалилось.

– Придержи свою жалость при себе, – вяло посоветовала Ева, глядя на белый круг несуществующего света.

– Не выносишь, когда тебя жалеют?

– Терплю, когда мне сострадают. Сострадание может помочь. Жалость унижает.

– Считаешь, я не способен на сострадание? – Мэт сел рядом, почти скопировав её позу; в голосе его прорезалась неожиданная задумчивость. – Да… может быть. Может, я и не способен на человеческие чувства. Однако подобие их всё равно испытываю. – Ева не смотрела на него, но краем глаза заметила, как демон повернул голову, всматриваясь в её лицо. – Знаю, ты мне не веришь. Но я правда хотел бы тебе помочь.

Она лишь фыркнула устало.

– Ты помогла малышу и могла бы помочь ещё многим: словами, делами, музыкой. Указывать путь тем, кто заблудился. Светить тем, кому холодно и темно. Но мир безжалостен, и он всегда норовит утопить свет во мраке. Так уж в нём заведено: день сменяет ночь, солнце для вас раз за разом тонет в черноте. А ведь и сейчас, за гранью жизни, ты любишь её – эту странную, жестокую, непостижимую штуку. Достойна прожить её, как немногие достойны. – Тонкие бледные пальцы коснулись её плеча – тёплые, настоящие, до странного ободряющие. И не поверишь, что тоже иллюзия. – Разве ты не хотела бы прекратить всё это? Твои страдания, его страдания? Не хотела бы снова действительно жить?

Что-то в звучании его голоса заставило Еву посмотреть на него. Почти невольно.

Глаза напротив мерцали голубыми кристаллами – затягивая в колдовскую глубину, растворяя сомнения в блеклом призрачном свете, завораживая безмятежным беспамятством.

– Он готов пойти на смерть, лишь бы спасти тебя. Но разве это справедливо – чтобы вы платили такую страшную цену за то, что твоё по праву? За то, что отняли у тебя обманом? – мягкий, без капли настойчивости или вкрадчивости голос почти пел, чисто и мелодично, как струна скрипки или хрустальный бокал. – Твоя судьба должна была сложиться совсем иначе. Тебя лишили права жить так, как было тебе предначертано. Так должен ли платить за это тот, кто любит тебя и кого любишь ты? Должна ли ты платить за это своим отчаянием? Ты должна быть с ним, обнимать его без того, чтобы твои руки несли ему холод, принадлежать ему – по-настоящему. Чувствовать вкус пищи и волнение в крови. Чувствовать, как колотится и замирает сердце в минуты блаженства. Дышать полной грудью, смеяться и плакать без оглядки, жить долго, полно, счастливо… Разве ты не достойна этого? – узкая, бледная, сухая рука деликатно и сочувствующе накрыла её ладонь. – Разве вы с ним не достойны счастья?

Что-то внутри неё кричало, требуя заткнуть его, вскочить, бежать. Очень слабым, очень далёким голосом, подавленным фосфоресцирующим сиянием, усталостью и картинками, так ясно стоящими в памяти.

Бледное лицо умирающего Герберта, табакерка на столе, вырванные листы на полу…

– Ты правда можешь меня оживить?

Собственный голос – слабый, робкий, неуверенный – она услышала словно со стороны.

– Легко. И не попрошу многого. – Мэт, улыбаясь, сжал её пальцы. – Для меня моя свобода значит всё. Для тебя – потребует сущего пустяка.

В этом же нет ничего страшного, думала Ева, глядя на его улыбку, такую приятную в своей мальчишеской невинности. Всего лишь сказать «да». Выслушать, что он предложит. Отказаться, если цена покажется неуместной.

А если уместной, просто продумать договор получше. Обратить внимание на пункты, которые обычно пишут мелким шрифтом…

…а потом голос разума, тщетно пытавшийся докричаться до неё всё это время, наконец докричался.

Вспомнив, кто сидит рядом, осознав, о чём она думает, Ева моргнула. Отпрянула, выдернув пальцы из-под его руки, стряхнула наваждение отрезвляющим ужасом.

– Ну да. Конечно, – глядя в больше не манящую потустороннюю синь, сказала Ева. – Ясно, зачем ты ко мне явился ябедничать. Может, ещё и лично Герберта к этому подтолкнул?

Почти все истории о сделках с демонами, которые она знала, заканчивались одинаково. Что бы тебе ни предлагали, каким бы умным ты себя ни считал, как бы хитро ни пытался обмануть – в итоге всегда выигрывает другая сторона.

Сказки, кончавшиеся иначе, в конце концов оставались просто сказками.

– Не понимаю, о чём ты.

Он снова ничуть не огорчился. Даже улыбаться не перестал.

– О том, что Герберт и слушать про сделку не станет, и ты прекрасно об этом знаешь. Зато его нынешнее состояние подозрительно удачно позволяет тебе манипулировать мной. – Резким жестом вскинув руки, Ева скрестила их на груди. – Не надейся, Мэт. Я никогда не заключу с тобой сделку. Никогда.

Демон рассмеялся; в смехе, и не думающем раскатиться эхом под гулкими каменными сводами, скользнули привычные безумные нотки.

– Смешные вы, люди. Так часто бросаетесь словом, значения которого не способны понять. Смертным не представить безграничности и вечности того, что за ним стоит… никогда. – С нетающей улыбкой на бледных губах демон поднялся на ноги, а затем и над полом. – Как знаешь.

На сей раз он исчез мгновенно, будто в фильме сменился кадр. Следом, ещё пару секунд подразнив Еву иллюзией света, исчез фонарь.

Оставляя её подле ведущей вниз лестницы в холодной удушающей темноте.

Глава 2

Affettuoso[5 - Очень нежно, мягко, томно, страстно, порывисто (муз.).]

– Вот так, – сказала Айрес, когда колдовство по капле переместило уже третий целебный раствор в кровь её племянника, чтобы тот живительной силой растёкся по венам. Встав с края постели (несуразно большой, занимавшей едва ли не треть просторной спальни), поправила одеяло, под которым лежал Герберт. – Знаю, сейчас ты чувствуешь себя почти хорошо, но не вздумай этим воспользоваться и пойти заниматься чем-либо.

– Прости, – тихо произнёс наследник престола. – Моя смерть сильно бы тебя подвела.

– Глупыш. Твоя смерть не подвела бы меня, а убила. – Айрес ласково потрепала его по светлой макушке. – У меня есть только ты, Уэрти. Твои родители, твой брат, твой дядя – все отступились, отвернулись. Или готовы к этому в любой момент. Остался ты… и наша страна. – Под пристальным взглядом Герберта королева заправила ему за уши взъерошенные волосы. – Значит, твоя зазноба тебя отвергла? Поверить не могу.

– У неё возникли… другие интересы, – после секундного колебания откликнулся тот.

– Романтические, надо полагать?

– Я же не Мирк, чтобы быть вне конкуренции.

– Ты лучше. – С улыбкой, играющей на губах отблеском тепла, Айрес склонила голову набок. – Кто она?

В комнату, где пахло горящими поленьями и немного – сыростью, она принесла горьковатый аромат мирры, сладкий лилейный дурман, металлическую прохладу снега. Можно было подумать, что последний примешался после прогулки по улице, но Герберт ловил эти холодные нотки даже самым жарким летом.

Он не вспомнил бы, когда различил их впервые. Зато мог припомнить сотни раз, когда маленьким он кидался к Айрес, раскинувшей руки для приветственных объятий, и зарывался лицом в тёмную вуаль её волос: от неё всегда веяло духами и зимним спокойствием.

– Можешь не беспокоиться. С этим покончено. Ты же знаешь, я не умею прощать.

– Я должна знать. Хотя бы постфактум.

– Не хочу, чтобы ты… смотрела на неё косо. Ты ведь сама говорила…

– И всё-таки.

Непроницаемыми, остекленевшими глазами Герберт уставился на пламя, лизавшее дрова в камине за тонким станом, облитым чёрным бархатом длинного платья.