Табу

– Тише, – зашипела она.

– А чего? Ох, черт! Он еще и шторы для тебя задергивает?

– Замолчи!

– Что, все еще хуже? У вас есть четкие границы? Ты его южнее экватора-то хоть раз пустила?

– Заткнись! Ты приносишь мне одни беды! – Янка вскочила с места, опрокинув стул на пол, а затем быстро выбежала из столовой, сопровождаемая ошарашенными взглядами.

– ПМС… – отмахнулась я, отправив в рот тарталетку с икрой. – Бывает, да, «матушка»?

– Оксана, выйди из-за стола! – раскрасневшаяся «мама» вскочила и стала размахивать руками. Она что-то говорила, но для меня все превратилось в сплошное пятно. Размытое и бесформенное. Голоса слились в поток монотонного шума. Это способ защиты. Я долго пыталась научиться этому, пока не довела свой мозг до автоматизма. Он просто опускает занавес, когда я подхожу к краю темной бездны слишком близко… Семья…

Я терпеть не могу чай в пакетиках. Потому что мне кажется, что человек настолько перестал любить себя, что с выражением несусветного восторга употребляет суррогат, прикрываясь извечной отговоркой двадцать первого века – занятостью. Но еще больше меня бесит ложь. Она раскаленной ртутью стекает по слизистой моего горла, разъедая своей токсичностью все хорошее и светлое. Родственники… Семейство… Родные люди и опора… Они же  убивают меня! Специально… Хотя, кому я вру? Я сама убиваю себя, каждый раз подходя к «бездне одиночества» все ближе и ближе. Исследую рамки дозволенности, изучая степень боли, сковывающую мое сердце вновь и вновь, наслаждаюсь их гневными гримасами и настолько прозрачными выражениями лиц. Можно было бы остановиться. Прекратить. Но уже слишком поздно. Не верю я в семью. Не верю… Интересно, когда это прекратится? Ведь это должно прекратиться?

Все это «семейство» душило меня своей напыщенностью, ненатуральностью и непреодолимым желанием «причесать» всех и вся под собственные стандарты. Они же бесятся не от того, что не любят, а от того, что я НЕ люблю их. Я не вписываюсь в их стандарт любящей дочери, тихой падчерицы и робкой сестры. Мне раздали такое количество ролей, что становится страшно! А жить мне когда? Между сменами масок? Или по ночам, увлажняя подушку солеными потоками? Ну, нет, этого я им не позволю.

Подобрав пуховик с пола, я рванула на улицу, мне просто необходимо было уехать.

– Э! Пацанка, далеко собралась? – мужской голос догнал меня, уже когда я с хваткой бульдога дергала дверную ручку.

– Отцепись, придурок.

– Стоять, я сказал!

– Э, дядь, ты потерялся, что ли? Знай свое место! Ясно? – развернувшись, я неожиданно уткнулась в твердую, как камень, мужскую грудь. Настойчивый аромат сладкой пряности окутал так быстро, будто уже знал, где ему расположиться в моих легких. И это правда… Голова закружилась, а пальцы рук мгновенно сжались, впиваясь острыми ногтями в нежную кожу ладоней.

– Ясно, – выдохнул Лазарь, обдавая мое лицо обжигающим теплом. Я приказывала себе открыть глаза, уговаривала прекратить выглядеть идиоткой хотя бы для него, но ничего не могла поделать, продолжая стоять с предательской блаженностью на лице.

Впервые за вечер я не знала, что сказать. Из меня просто выбили дух точным ударом в легкие, разлив тупую ноющую боль по всему телу. Непролитые слезы мешали видеть картинку четко, все размывалось.

Встреть я его несколькими минутами раньше, до того, как эмоционально размазала себя о радушный семейный раут, то прошла бы мимо, сделав вид, что не узнала. Но теперь, когда моя броня дала трещину, он оказался слишком близко. Слишком.

– Не часто ли мы встречаемся?

– А что удивительного? Ты ж прислуживаешь моему дядюшке.

– Я не прислуживаю.

– Да? Не заметила, – пытаясь повернуть заклинившую дверную ручку, я сотрясала толстую дубовую дверь так, что хрустальные капли бра жалостно запели свою песнь. Большая мужская ладонь опустилась поверх моей и легко повернула скользкую ручку. – Спасибо.

– Не знал, что ты в городе.

– Да? Надо сказать дяде Вите, что его охранники ни на что не годятся. Как он вам жизнь-то свою доверяет? – бежала прямо по газону, утопая по колено в сугробе. Мне было важно добраться до машины как можно скорее, поэтому я игнорировала вычищенные дворником тропинки.

– Куда ты собралась в таком состоянии? – он не отставал от меня. Я спиной ощущала его присутствие.

– А что с моим состоянием? Я трезва, как стеклышко! – в доказательство своих слов, резко остановилась и, развернувшись, дыхнула в его сторону.

– Можно быть в дупель пьяной, но адекватной, а можно быть трезвой, но представлять угрозу для нормальных людей.

– Да ты праведник, Лазарь. Проповеди по воскресеньям в качалке не читаешь, чтобы приобщить к светлому заблудшие души братков?

– Я вырву твой язык, – зашипел он, хватая меня за локоть, когда я была всего в шаге от уютного, а главное, пустого салона своего авто.

– Хм… Хорошая мысль, – запрыгнув на подножку водительской двери, я резко обрушила на него весь пыл своего отчаянья. Но…  В не совсем привычной форме. Мои губы с такой силой ударились о его, что был слышен стук зубов. Задрожала от его глухого стона, затрепетала от резких движений рук, пытающихся пробраться под огромный пуховик. Лазарь отреагировал мгновенно – прижал меня к машине, лишая возможности двигаться, чуть отстранился, на миг заглянув в полные слез глаза, а затем обрушился поцелуем, схожим по разрушительной силе с тайфуном! Нет, со смерчем! Меня крутило от  резких движений его языка, от жара дыхания и от нескрываемого желания. Время замерло… Все остановилось. Ощущала только волны обжигающего желания и его ладони, шарящие по телу, в попытке вспомнить каждый изгиб.

– Где она? –  крик отца на крыльце мгновенно вернул нас на землю. Воспользовавшись моментом, я запрыгнула в салон и вмиг вылетела с парковки особняка.

Шторм мыслей, крутившихся в голове, никак не утихал. Я мчалась по сумеречной трассе, пытаясь убежать – то ли отца с его безудержным желанием усмирить дочь, то ли от Лазаря с его ненормальным влиянием, то ли от самой себя… Было холодно и страшно.

Яркий свет фар освещал витиеватую, припорошенную свежим снегом трассу, но недостаточно. Застывшие слезы мешали ясности зрения, да что – зрения! Я думать не могла! Мозг превратился в желе. Да еще какой-то придурок слепил в зеркало заднего вида, мигая фарами, то ли для того, чтобы я его пропустила, то ли просто побесить меня. Смахнув мокроту, нажала педаль газа, выбросив копну рыхлого снега прямо в лобовое стекло придурка сзади.

– Получай, – рассмеялась и, включив музыку как можно громче, помчалась по пустынной дороге.

Я любила скорость. Очень. Ощущение мощи придавало сил, но инстинкт самосохранения все дребезжал в мозгу настойчивым звоном. Мой преследователь не отставал ни на метр, опасно пристроившись на полкорпуса левее. Я открыла окно, впуская морозный воздух, чтобы попытаться включить мозг. Холодный ветер сильным потоком ударил в лицо, вырывая длинные пряди волос из конского хвоста. Я замерзла, но четкости не прибавилось!

– Бл**…

К постоянному миганию фар присоединился раздражающий звук клаксона, заглушающий музыку, а затем он вырулил на встречку и сровнялся корпусом с моей машиной. Тонированная БМВ прижимала меня к обочине резкими виляниями, пытаясь избежать столкновения, я тормозила, но водитель тут же реагировал на маневр, блокируя все возможные варианты. Мне ничего другого не оставалось…

Из остановившейся на обочине БМВ выскочил ЛАЗАРЬ… Он на ходу расстегивал белоснежную рубашку, а когда рванул ручку моей двери, я уже воочию могла наблюдать мурашки на его обнаженной груди.

– Раздевайся…

Глава 10

В окнах напротив стали гаснуть огни. Квадратные дыры в бетонных постройках, украшенные цветастыми занавесками или сухими офисными жалюзи, тухли друг за другом, как свечки на именинном торте. Жители, отбросив тяжелые мысли, брели спать, кутаясь в надежды на светлый завтрашний день. Им было уютно и спокойно. Когда город засыпал, все становились равными. Мысли прокуроров, преступников, губернаторов и обычных работяг наполнялись скучными бытовыми проблемами и заботами.

Они думали о том, что дети выросли из одежды, строили планы на лето, грезили об отпуске и мечтали об одном – о спокойствии.

Мерцающий мегаполис затихал, давая шанс отдохнуть и набраться сил перед очередным трудовым днем, пусть он и был у каждого свой. Мы все одинаковые. Спорим, у кого работа тяжелее, кто спал меньше, кто устал больше. Можно подумать, что жизнь становится проще, знай ты, что у Машки из пятого подъезда работа легче твоей. и ты сразу выдыхаешь, понимая, что причин пожалеть именно тебя намного больше, чем Машку. А что дальше? Упоение своей важностью?

Мы все в бреду самозначимости, мы в агонии зависти и пошлости. И тянем все это дерьмо в дом, щедро делимся за обеденным столом с родными, приправляя ужин свежими сплетнями. Мы больны. Мы больше не ценим друг друга. Превратились в зверье, готовое жечь и убивать за мнимую «правду». Творим идолов и подчиняемся им, как щенки слепые…

Очутившись в чужом городе, схожим с моим только небом, стало страшно. А что дальше? Жить? А как? Я думала, что у меня была жизнь. Своя жизнь. Но как же я оказалась глупа и наивна. Я была семечкой, которую воткнули в плодородную почву, будучи уверенными, что она прорастет. И я проросла… Конечно, у меня же не было выбора. Все было дано мне заботливым отцом, в спектакле которого я играла не последнюю роль.

Я вторые сутки не отходила от окна, вглядываясь в поздние рассветы и ранние закаты. Пыталась найти что-то новое в обыденном. После «душевного» семейного ужина я никого не видела. Мой телефон молчал все это время, а единственным спутником в тягомотине будней был монотонно бурчащий телевизор…. Он рассказывал о причине запоров, рекламировал лекарство от импотенции, анонсировал слезливые сериалы про жизнь простых людей, снятые на деньги богатеньких зажравшихся бизнесменов. Но больше всего я любила ночь… Сигнал окончания вещания успокаивал меня, раскрашивая белоснежную безликость спальни в разноцветные полоски. Беспокойное сердце подстраивалось под монотонный писк, давая легким расправиться.

Тридцать восемь часов тишины. Обо мне забыли. Телефон молчал, не позволяя нарушить паузу. Я гипнотизировала серебристый смартфон, моля о звонке, сообщении или об очередной рекламной рассылке от магазина. Хоть кому-то же я должна быть нужна? Хоть одной душе?

Ладно – отец. Его я еще могу понять, его мозг закипает от злости, но почему другие так легко вычеркнули меня из жизни? Знакомые просто перестали брать трубку, как только слух о банкротстве просочился. Подруги… Какое емкое слово. Но для меня оно ничего не значит.

У меня никогда не было подруг. Я не ходила на девичники, не приглашала шумных девчонок на дни рождения, не сплетничала о новеньких парнях до утра по телефону.

Будучи запертыми в интернате для девочек, нас воротило друг от друга. Наш день был расписан по минутам. Все начиналось с раннего подъема и обязательных посещений секций, направленных на создание красивой женской фигуры. Никто не стеснялся столь резкой правды, давно привыкнув к этому. Строгие тренеры вытягивали наши икроножные мышцы, моделируя красивую линию бедер, мы стояли у балетных станков, изгибая еще детское тело для того, чтобы поразить будущего богатенького мужа невероятной изящностью. Учителя были всего лишь слугами, выполняющими прихоти горе – родителей. А мы были всего лишь детьми.

Детьми, которым было очень холодно и одиноко… Простыми девчонками, которым хотелось гулять и дурачиться. Мы были просто детьми, которых начали готовить к взрослой жизни слишком рано. Слишком. Мы не сопротивлялись, утопая в тоннах внеклассных занятий. Единственным желанием нескольких сотен девчонок, волею случая выброшенных на обочину родительской любви, было общение вне стен интерната. Мы называли это ВОЛЕЙ.