Охотник

– И как они по дороге не вывалились?

Как друзья вообще смогли дотащить его живым до города? То, что он сам совершенно не помнит пути, неудивительно, наверняка в себя не приходил. Но оставался еще день пути, за который он должен был умереть.

– Кишки ж не напиханы как связка сосисок в мешок, – усмехнулся Эрик. – Барьером прикрыли и несли осторожно.

– А выглядит точь-в точь, будто напиханы. – Что за дурь в голову лезет, от жара? Какая ему разница, на самом-то деле?

– Нет, там все очень продуманно и красиво, Творец явно знал, что делал. Если действительно любопытно, потом на каком-нибудь висельнике могу показать.

– Не настолько любопытно.

Но сколь Гуннар помнил, вскрывать и изучать человеческие тела было строжайше запрещено. Или одаренным и тут закон не писан?

– Можно, если в стенах университета и не духовным лицом, – лекарь словно читал его мысли. – Объявлю лечебницу университетом, и вся недолга. Количество учеников закон не оговаривает.

– И будешь меня школярам показывать, – хмыкнул Гуннар.

Странное дело, но перспектива неминуемой гибели его не пугала вовсе. Отличная штука этот нездешний мак, только в сон клонит. Говорят, на севере растут грибы, которые воители тамошних племен едят, дабы преисполниться ярости и презрения к смерти. Интересно, если смешать то и другое? Захочется плюнуть в морду медведю, а потом, порубив его в ошметки, улечься спать прямо посреди крови и кишок и… Гуннар помотал головой – вот так, наверное, с ума и сходят, болтая обо всякой ерунде. Кстати, о кишках…

– Если говоришь, что мышцы – ерунда, срастутся, почему ты собрался меня хоронить?

– Потому что… – Эрик заколебался. – Насколько подробный ответ тебе нужен? И насколько честный?

– Собираешься сказать, что все будет хорошо и завтра я буду порхать небесным созданием?

– Сияющим и бесплотным? Я бы не назвал это «все хорошо».

Гуннар против воли фыркнул. Иллюзий по поводу собственного посмертия он не питал.

– Сейчас мне почему-то море по колено. Так что рассказывай, как считаешь нужным.

– Сейчас это говоришь не ты, а мак и лихорадка. – Эрик помолчал, подбирая слова. – Твари разъедают плоть, ты видел. И внутренности тоже. Тебе в живот тех существ попало довольно много…

– И кишки превратились в решето, – догадался Гуннар.

– Примерно так. Потом пришлось тащить тебя в город, и за это время содержимое кишечника…

– Говори прямо, я не девица: когда вы дотащили меня до лечебницы, в брюхе плавало дерьмо.

– Еще желудочный сок и немного желчи. Надо было, пожалуй, забрать образец того, что получилось, и подождать, пока не подвернется какой-нибудь дракон – наверняка и такую зверюгу бы положило.

– Драконов не бывает.

– Это ты так думаешь, – хмыкнул Эрик.

Он взял шандал на полдюжину свеч, склонился, внимательно вглядываясь во внутренности Гуннара и не забывая держать огонь так, чтобы капающий воск не попал ни в рану, ни на тело. Свечи а не светлячок, который обычно зажигали одаренные. Почему?

– По крайней мере, признаков омертвения сейчас не видно…

Разгибаясь, Эрик едва заметно пошатнулся, тряхнул головой – столик скрипнул, когда на него оперся здоровенный целитель.

– Дыры в кишках я заделал и брюшную полость отмыл. Но довольно много всосалось в кровь и сейчас травит тебя изнутри. И то, что осталось в кишечнике… срастить-то я его срастил, но заработать он пока не заработал… не тошнит, кстати?

Гуннар прикрыл глаза, прислушиваясь к себе. Мутило, но не так, чтобы срочно просить поганое ведро. Он помотал головой.

– Может, потому что мак… – задумчиво произнес Эрик.– Противорвотный.

– Пить хочется.

Лекарь кивнул, плеснул в кружку из кувшина.

– Очень медленно, самыми мелкими глотками, какими только сможешь.

Он приподнял Гуннару голову и поднес кружку к губам. Гуннар глотнул – и тут же выплюнул, расплескав.

– Что за дрянь?

– Мед, соль, и сода. Гадость редкостная, согласен, но так надо. Потом, когда поправишься, объясню, слишком долго…

– Когда или если?

– Я не знаю. Был бы ты… одаренным, я бы почти не беспокоился: на нас все заживает, как на собаках.

Выходит, и тут Гуннар не чета им. Одаренные действительно жили дольше и медленней старились. И, получается, легче выздоравливали. Но показалось, или Эрик замялся, словно хотел сказать не «одаренный», а что-то другое? Или опять разум шутит не к месту? Эрик сунул в глиняный горшочек полосу ткани, следом еще и еще.

– А так я не знаю, – продолжал он. – Не хотелось бы смотреть на вещи слишком мрачно.

– Лучше смотреть на них беспристрастно. – сказал Гуннар. – Итак, у меня в крови плавает зараза из кишок, сами кишки пока не работают, и что это значит?

– И это значит, что их содержимое вместо того, чтобы выходить положенным путем, всасывается в кровь…

– То есть вместо крови у меня тоже плавает дерьмо.

– Это ты называешь «беспристрастно», – рассмеялся лекарь. – Нет, все не настолько плохо… Ты молодой, здоровый и сильный. Так что есть причины надеяться, тело все же справится и с заразой, и с ядом.

Врет или нет? Раньше они были честны друг с другом, но у целителей свои представления о правильном. Мог приврать лишь для того, чтобы не омрачать последние дни.

– Ну и я помогу… когда снова смогу плести. Пока… извини.

Так вот почему свечи. Но насколько должен вымотаться одаренный, чтобы не суметь даже поддерживать светлячок – то, что любой из них мог делать совершенно бездумно, одновременно разговаривая, читая и даже?.. Хотя нет, на пике страсти светлячок Вигдис гас.

– Двое суток, да? Один?

– Был бы один, сдох бы уже. Вигдис от тебя не отходила… да и остальные. Ингрид отсыпается, Иде пока на ногах, но… – он развел руками. – Извини. Что смогли.

– Похоже, это я должен извиняться за причиненные хлопоты. И, чем бы это ни кончилось… Спасибо.

– Плеснешь при случае, – хмыкнул Эрик.