Вы признаны опасными

Понятно стало и то, для чего безумцу понадобились два мешка. По котику в каждом: туда дойти – и обратно живым вернуться.

Иван Степанович даже зажмурился, когда все это осознал. Господи, как же так можно?! Ведь каждый с детства знает: сам погибай, а кота выручай. Люди-то эти, они ведь не котика теряют, – они душу свою теряют! В ад отправляют своими руками! Что же такого хотят они от святой горы, если даже душой готовы пожертвовать?

Вот поэтому паломников здесь мало. А он-то, дурень, гадал: как это сюда еще обозы из желающих не тянутся! Даже объяснение придумал: мол, большинство людей вполне своей жизнью довольны и не желают никаких препятствий преодолевать на пути к счастью.

Дурак, дурак!

Как же ему самому добраться до храма? Мимо зверя не пройти, если не отвлечь его чем-то.

Иван Степанович с такой силой сжал голову руками, что больно стало.

Думай, думай!

Вспомнил Венедикта, умнейшего человека – не помогло. Вспомнил село родное – еще хуже стало. Тогда представил он котика своего: как тот по утрам под ногами вьется, хвостик тощенький закручивает в загогулину и лапой эдак Ивана Степановича трогает ласково. Мол, не бойся ничего, Иван, кот с тобою.

И тут само собой открылось, что нужно делать.

Он встал и торопливо, чтобы не дать себе возможности испугаться, пошел к оставшейся клети.

* * *

Ждать внизу ему пришлось недолго. Кабина вздрогнула и поехала наверх. «Умный человек пришел, – подумал Иван. – Сообразил, как ее поднять».

Да только ему без разницы, умный или глупый. Главное, чтобы опытный.

Обзор Ивану закрывали переплетения синих ветвей. Пока он сюда спускался, пока крался от подножия скалы, едва не поседел: все боялся, что услышит его тварь, кинется из норы. Один раз почудилось шевеление внутри черноты – упал, в землю вжался, дышать перестал.

Потом пополз, куда деваться. Надо было спрятаться так, чтобы раньше времени ни страж дороги не заметил его, ни человек.

Затея у Ивана была простая: следовать вдоль дороги за очередным паломником, скрываясь за кустами, а едва только тот котика бросит зверю, выскочить на дорогу и мчаться со всех ног к горе.

Бегал Иван Степанович плохо, да что там – паршиво бегал, прямо сказать. Где не споткнется, там в яму провалится. «Может, монахи потому и выбрали мне хромого котика, – вдруг подумалось. – Может, у них шутки такие».

Он даже заулыбался. Потом долго пытался губы на место вернуть, уж и пальцами их стягивал, а они все ни в какую, будто застыли.

Так что когда из кабины вышел человек, спрятавшийся в зарослях Иван Степанович встретил его улыбкой.

Путник на вид был немолод и благообразен. Личико круглое, гладкое, сам ладно сбит и не идет, а будто катится. Опытный: возле клети задерживаться не стал, озираться и не думал, сразу шмыг на дорогу – и шпарит к горе. Иван Степанович пригнулся, пропустил его и, на десять шагов позади, помчался следом.

Только у паломника под ногами камни гладкие, а у Ивана песок, да буераки, да ветки-сучья корявые.

Никогда в жизни Иван Степанович так не бегал. Черные норы все ближе, сердце ухает все громче: бум! бум! бум! Из горла крик рвется, а Иван его давит: нельзя кричать, крикнешь – верная смерть. Себя погубишь, кота не вернешь. А в голове снова голос, да только на этот раз не глумливый, а отчаянный: беги, беги, Ванюша. Успеешь. Вымолишь себе котика обратно. Потом будешь думать, как возвратиться, а сейчас только беги, родимый, не останавливайся!

Краем глаза справа Иван Степанович уловил движение. А затем как будто банку с черной жижей опрокинули – демон вытек из норы и в два прыжка оказался у края дороги.

Голос в голове вскрикнул жалобно: не смотри!

Поздно. Всего один взгляд бросил Иван Степанович, но ноги ослабели, словно кто ударил сзади под колени со всего маху. Иван запнулся о ближайшую кочку и полетел лицом в песок и камни.

От сучка, целившего в глаз, ладонью закрыться успел, но острие вошло в руку. Что-то хрустнуло, брызнуло горячо, и Иван закричал от боли.

Демон замер, обернулся, обшарил глазами дорогу и заметил человека за кустами. Иссиня-черная шесть встала дыбом. Зрачки сузились, и зверь медленно, плавно двинулся к новой добыче.

Иван застыл на коленях, покачиваясь. Хотел крикнуть в спину убегавшему паломнику: «Бросай! Чего же ты ждешь?!» – но крик не шел, будто закончился на последнем вопле. Песок скрипит под тяжелыми лапами, ветки трескаются, будто огонь их пожирает, и уже почти рядом смерть страшная, нечеловеческая.

«Господи, прости! Жил глупо и помру как дурак!»

Как вдруг путник словно услышал мольбу Ивана. Вытащил из мешка что-то и, не оглядываясь, бросил себе за спину.

Иван Степанович на мгновение глаза закрыл от слабости и ужаса. А когда поднял веки, увидел: на дороге сидит, озираясь, маленький белый котик, по щекам черные крапинки россыпью.

Сердце Ивана Степановича два раза ударило, будто кулаком изнутри, и остановилось. Тихо-тихо стало. Ни шороха песка, ни хруста веток, ни топота удирающего вора. В этой звенящей, слепящей, яростной тишине он увидел, как медленно-медленно, почти лениво черный демон отворачивается от него и устремляется к котику.

Солнце раскалилось добела и взорвалось, и вместе со звоном осыпающихся осколков к Ивану Степановичу вернулась способность слышать.

– А-а-а-а! – страшно закричал он, выдернул острие из руки и бросился демону наперерез.

Будто и не было предательской слабости. Выбежал на дорогу в двух шагах от Антоши и встал между ним и зверем.

Демон неторопливо шел прямо на них.

– Не дам, – хрипло сказал Иван Степанович, загородив котика, и широко расставил руки. – НЕ ДАМ!

Тварь была уже совсем близко. Его обожгло горячим дыханием.

– Антоша, беги!

Зверь прыгнул, и стало темно.

* * *

ТЕМНО.

ТЕМНО.

ТЕМНО.

И был голос, и голос рек:

Бог есть любовь.

Но черта с два ваши монахи расскажут вам об этом.

Они и сами не верят.

Задумывался ты хоть раз, отчего запрещено любить нас, а только почитать и восхищаться можно?

Потому что ни почтение, ни восхищение ничего не стоят.