Тайны французской революции

Задняя сторона Малого дворца Люксембурга предстала перед глазами молодого человека.

Его проводница направилась к двери, к которой вела маленькая лесенка.

«Ага! Потайная лестница!.. – подумал Кожоль. – Без сомнения, я вышел в добрый час. Да… но, однако ж, кого ожидают – меня или Ивона?..»

Сделав шагов двадцать, женщина повернула вправо и прошла еще немного, ведя за руку графа.

– Ну, вот здесь, – произнесла она остановившись. – Близ вас должна быть софа.

– Да, правда, – ответил Кожоль, ощупью нашедший в темноте софу.

– Ну, так садитесь же и ждите.

Граф продолжал держать свою провожатую за руку, не давая уйти.

– Как же, прелестница? Неужели ты хочешь оставить меня одного впотьмах?

– Свет возбудил бы подозрение того, кто живет напротив.

«„Того“! Это, конечно, значит – мужа. По-видимому, дама замужем», – подумал Пьер.

Служанка старалась вырвать руку, но граф все еще крепко сжимал ее.

– Ну-с, милое дитя, так я могу видеть лицо твоей госпожи?

– Да, если вам нужно знать, как она прекрасна!

Обрадовавшись этому известию, Кожоль выпустил руку девушки. Вскоре по шуршанию платья можно было заключить, что она удалилась.

Пьер остался один.

«Ах! Она прекрасна! – думал он, сияя от радости. – Я наслаждаюсь счастьем… да, но…»

К нему возвратилось подозрение, что, может быть, это счастье приготовлено для Ивона.

«Ну да с первых слов я уж достаточно узнаю, в чем дело», – подумал он.

В это время раздался легкий шорох.

– Это она! – бормотал молодой человек.

Но прежде чем он произнес хоть слово, он почувствовал, что его шею обвивают две голые прелестные ручки и маленький ротик, с жаром целуя его, тихо произнес:

– Я люблю тебя!

От этих слов кровь вспыхнула и бросилась в голову Кожолю с такой быстротой и силой, что он вмиг забыл своего милого друга Бералека. Но надо помнить, что ведь ему было только двадцать восемь лет! Не вдаваясь в размышления, он последовал правилу мудреца: «Не поддавайся сомнению!»

Было уж немножко поздно, когда в его душе проснулось воспоминание об Ивоне.

Кожоль одержал один из тех гнусных триумфов, которые заставляют победителя краснеть.

Этот бред чувства, внезапно рожденный в молодом человеке поцелуем и всего одним, но невыразимо сладостным словом «люблю», не был легкой победой. Если нападение отличалось бешеной, зверской необузданностью безумных желаний, то защита была отчаянной. Эта борьба в темноте оказалась недолгой, но дикой и абсолютно безмолвной – может быть, потому, что неожиданность сковала голос этой женщины, или потому, что она боялась, что крик разоблачит ее, коварно выдаст ее секрет и опозорит. И пускай незнакомка сама призналась в любви, сопротивляться она перестала, только истощив все свои силы.

Лишь когда жгучая слеза упала Кожолю на руку и он услышал глухое и мучительное рыдание своей жертвы, он очнулся и понял гнусность своего поступка.

Он склонился над женщиной, полный стыда и искреннего отчаяния, как вдруг она вскочила и отбежала от софы: она увидела, что приближается опасность, страшная для того, кто подверг ее такому унижению.

Но в эту минуту любовь ее поборола отчаяние и презрение к своему палачу, и незнакомка, трепеща, пролепетала:

– Беги!.. Или ты погиб!

Сквозь щель под дверью этой темной комнаты блеснул огонек свечи, который, приближаясь, становился все ярче.

Прежде чем Кожоль попытался что-то сказать, женщина подбежала к двери, отворила ее и бросилась навстречу внезапному посетителю.

Кожоль снова остался один впотьмах. Но вместо того, чтоб бежать, он, как прикованный, сидел на своем месте. Его захватило непреодолимое желание узнать ту, которой он овладел, не видя ее лица.

Слабый луч света, проникавший в замочную скважину, подсказал графу, как удовлетворить свое любопытство! На цыпочках он приблизился к двери и заглянул в замочную скважину.

Он ахнул от изумления.

«Как она прекрасна!» – подумал он.

Женщина сидела у камина, повернувшись так, что Кожолю удобно было рассмотреть ее. Высокая, смуглая, с матовой кожей, с изящными розовыми губками, эта женщина обладала красотой ослепительной; красота эта с первого взгляда привлекала и поражала созерцавшего ее. Ее большие глаза, черные и глубокие, выражали страсть и энергию. И как поразительно эти глаза должны были оживляться в минуты ненависти и гнева этой женщины! В этом величаво-прекрасном создании – встреченном благодаря поразительной случайности – Кожоль угадал нрав неукротимой тигрицы, которая сумеет отомстить за себя.

Выражение лица этой женщины сейчас было страшным, и с таким выражением она смотрела на человека, чей приход спешила предупредить. И нежданный посетитель, конечно, содрогнулся бы, если б заметил этот гневный взгляд. Но он не видел его, в это время он зажигал подсвечники на камине.

Покончив с этим, он обернулся, и Кожоль сразу узнал его. «Это Баррас!» – воскликнул он про себя.

Волокита-директор сел рядом с женщиной и взял ее за руку.

– О! Жестокая! – произнес он, целуя кончики ее пальцев.

Она не пыталась отнять руку.

– Жестокая? Милый директор… Почему же я жестокая?.. – произнесла она мелодичным голосом, одарив Барраса чарующей улыбкой.

«Ах! Ах!.. – подумал Пьер, продолжая внимательно смотреть в замочную скважину. – Что за быстрая перемена в ее лице! Еще минуту назад, наблюдая за ней, я готов был побожиться, что она презирает гражданина Барраса, а теперь – ее голос так сладок и улыбка так…»

Упреки совести потрясли его до глубины души.

«Да, теперь я понимаю, что это грозное выражение прекрасного лица относилось к хвастунишке-Кожолю… Он стоит проклятия за свое милое поведение…»

И он прибавил с глубоким вздохом:

– В конце концов я получил то, что заслуживаю.

Между тем разговор за дверью продолжался: