Димитрий Самозванец

– Собака воет перед покойником, – возразил Мисаил.

– И перед малодушным, – отвечал Иваницкий. Он отвел Леонида на сторону и, положив ему руку на плечо, сказал: – Прости, друг! я не отдамся живой. Боюсь одного, чтоб крест царевича не попался в руки его злодеев: он должен быть зарыт в землю вместе со мною. Однако ж он спрятан у меня надежно.

Леонид отвечал одним пожатием руки.

Кусты пошевелились, и вышел человек низкого роста, плотный, с небольшою рыжею бородою. На нем был короткий русский кафтан из толстого синего сукна, на голове низкая барсуковая шапка. На плече имел он двуствольное ружье, за кушаком кистень и топор, чрез плечо охотничью суму.

– Добрый вечер, святые отцы! – сказал незнакомец грубым голосом.

– Добро пожаловать! – отвечал Леонид. Иваницкий пристально смотрел на пришельца и не знал, на что решиться. Незнакомец подошел к огню, поздоровался с монахом еще раз, осмотрел всех с головы до ног и, не видя у них оружия, покачал головою и сказал:

– На пир ходят с ножом, а в лес – с ружьем. Налегке вы выбрались в дальний путь, отцы мои! Видно, не трусливого десятка.

– Ты, верно, знаешь пословицу: соколу лес не диво! – отвечал Иваницкий.

– Вижу соколов по полету! – примолвил незнакомец с улыбкою. – Только и соколов бьют на лету.

Иваницкий добыл огромный нож и, сверкнув им пред глазами незнакомца, сказал:

– Кремень осекается, а вот надежный друг! Он не даст промаху.

– Славно! – воскликнул незнакомец. – Только этим не достанешь далеко.

– Тем лучше, – отвечал Иваницкий, – с этим надобно ближе подойти к неприятелю и короче с ним познакомиться.

– Нашего поля ягода! – воскликнул незнакомец, ударив Иваницкого по плечу. – Молись Богу, что попался мне в руки, я люблю таких удальцов.

– За любовь спасибо, – отвечал Иваницкий. – Только скажу тебе откровенно, что я ни в чьих руках не бывал и никому живой не отдамся.

– Что далее, то лучше! – сказал незнакомец. – Послушай же, приятель: в чужом доме кланяются хозяину, а я, прошу не прогневаться, здесь хозяин. Не хочешь ли видеть моих челядинцев? – При сих словах незнакомец взял пук сухих ветвей, зажег и поднял вверх, сказав:

– Смотри вокруг: видишь ли, что ты не в глуши, а в честной беседе?

Иваницкий и монахи подняли головы и увидели, что кругом на деревьях сидели люди с ужасными лицами, прицелившись в них ружьями.

– Мы пропали! – воскликнул Мисаил, всплеснув руками. Варлаам перекрестился; Иваницкий, отступив три шага от незнакомца, добыл пистолеты; Леонид стоял неподвижно, сложив руки на груди.

– Вы не пропали, – сказал незнакомец, – а должны благодарить Бога, что попались ко мне. Мне понравился вот этот удалец (при сем незнакомец указал на Иваницкого), и я хочу спасти вас, а не погубить. Слыхали ли вы, что в здешних местах завелась вольница, рыбаки, что запускают неводы по чужим клетям? Вы понимаете меня!

– Нам сказывали в Стародубе, что на Украине составились шайки… – сказал Леонид и остановился.

– Разбойников, не правда ли? – подхватил незнакомец с насмешливою улыбкой.

– Да, так называют этих молодцов смиренные граждане, – примолвил Леонид.

– Пусть зовут, как хотят, это их дело, – возразил незнакомец. – Мы зовем себя вольницей. А слыхали ли вы об их атамане, Хлопке-Косолапе?

– Кое-что слыхали, – сказали монахи один за другим.

– Мало слышали, так видно, что вы не здешние. Откуда вы попали в мое воеводство, в этот лес?

– Мы идем из Москвы и провели часть зимы в окрестностях Новагорода-Северского, – отвечал Иваницкий.

– Скоро услышат обо мне и в Москве! – сказал Хлопка. – Прошлый год я только собирался в гости под Москву, а теперь пойду на пир. Затрещат палаты боярские, так, что и в Кремле будет слышно! Царь Борис Федорович богат, надобно ему поделиться со мной казною. Хлопка хоть не князь и не хан (49), а объявит войну царю Московскому.

– Когда ты в войне с Борисом, так мы твои союзники, – возразил Иваницкий. – Вот тебе рука моя!

Хлопка ударил рукой в руку и сказал:

– Я знаю вас: вы – те самые люди, которых стерегут сыщики на рубеже литовском. За ваши головы, так же, как и за мою буйную головушку, царь Борис назначил плату.

– Спасибо ему, что он ценит наши головы! – примолвил Иваницкий весело.

– Ценит, да не купит, – возразил Хлопка. – Ну, скажите мне правду, что вы напроказили в Москве? За что он на вас так сильно прогневался?

– Изволишь видеть, царевич Димитрий Иванович, которого Борис велел извести, не зарезан в Угличе, а жив и здоров, как мы с тобою, – сказал Иваницкий. – Литовские люди разгласили об этом в Москве. Мы слышали весть и повторяли, а царю донесли, будто мы это выдумали, так он и велел поймать нас к допросу. Вот вся наша вина!

Хлопка смотрел на Иваницкого с удивлением.

– Царевич жив! Неужели это правда?

– Нам сказывали литовцы, которые видели его и говорили с ним, – отвечал Иваницкий.

– Яблоко недалеко падает от яблони, – сказал Хлопка, – не таков ли сынок, каков был отец?

– Говорят, что Димитрий-царевич умен, как отец, а добр, как брат Федор Иванович, – отвечал Иваницкий.

Хлопка опустил голову, потупил глаза и, помолчав немного, сказал:

– Нам что поп, то батька, а чем лучше, тем для нас хуже. И Димитрий Иванович если придет, так не с жалованием для вольницы, и если поймает, так велит вешать не на шелковинке, а на такой же веревке, как и царь Борис.

– Димитрий Иванович будет иметь нужду в храбрых людях, – отвечал Иваницкий, – он верно объявит прощение вольнице и пригласит сражаться за доброе дело под знаменами отечества.

– Наше отечество – темный лес, а доброе дело – пожива, – возразил Хлопка. – Теперь я сам большой, а в службе царской для меня последнее место. Знаю я, как прощают и как милуют нашу братью! Только бы попался в когти, а там поминай как звали! Но, правду сказать, мне б было на руку, если б теперь царь Борис стал воевать с царевичем Димитрием. Пока б пастухи дрались, волки облупили б барашков! – Хлопка громко захохотал. – Что будет, то будет, а я вас проведу за рубеж. Не бойтесь ничего: вот вам моя рука! Что сказал Хлопка, то верно, как это ружье, которое никогда не дает промаху. – При сем Хлопка потряс ружьем и поставил его возле дерева. – Не бойтесь ничего, вы у меня в гостях, – примолвил он, свистнул три раза, сучья зашевелились кругом, и человек до тридцати вооруженных людей прибежало к огню и окружило атамана и беглецов.

– Вот мой передовой полк! – сказал Хлопка с улыбкой, указывая на своих товарищей. – Посмотрите, молодец в молодца, народ казенный, деловой, с ножевого завода! – Он погладил по черной бороде одного разбойника исполинского роста с зверским лицом, примолвив: – Ты что скажешь, Ерема?

Ерема вынул топор из-за пояса и, кивнув головою на монахов, сказал:

– Прикажешь, что ли, отпускную?

– Нет, побереги острие для добрых людей, а это нашего сукна епанча. Рыбак рыбака далеко в плесе видит: вот из этого молодца будет прок, – Хлопка указал на Иваницкого. – Ему тяжел клобук, как пивной котел. Что, брат, не хочешь ли к нам? Сего дня по рукам, а завтра будешь есаулом.

– Спасибо за честь, – отвечал Иваницкий, усмехнувшись. – У всякого свой талан: тебе махать кистенем, а мне перебирать четки.

– Нет, брат, не тем ты смотришь! В твоих руках нож да кистень пригоже четок и кадила. Право, пристань к нам! Как тебя зовут?

– Григорий Отрепьев! – отвечал Иваницкий.