Общественное брожение и русская школа

Общественное брожение и русская школа
Федор Ильич Булгаков

«История не запомнит таких преступлений, каким является цареубийство 1-го Марта по своей небывалой жестокости и безумной беспощадности, по обстоятельствам, при которых оно было совершено. Тут злодей выходит на людное место, покушается на жизнь открыто, на жизнь, окруженную ореолом величия и народного обожания. В фактах такого порядка лежит настоящий источник революционных потрясений общества и глубоких душевных болезней. В этих же фактах, не без основания, ищут причин вырождения нормального человека, неправильности его душевного развития, повальной болезни, мало-помалу подтачивающей общественный организм и, наконец, проявляющейся в таких страшных формах, что в существовании её приходится всем убеждаться, а для её излечения оказывается необходимым принять крайние и радикальные меры…»

Ф. И. Булгаков

Общественное брожение и русская школа

История не запомнит таких преступлений, каким является цареубийство 1-го Марта по своей небывалой жестокости и безумной беспощадности, по обстоятельствам, при которых оно было совершено. Тут злодей выходит на людное место, покушается на жизнь открыто, на жизнь, окруженную ореолом величия и народного обожания. В фактах такого порядка лежит настоящий источник революционных потрясений общества и глубоких душевных болезней. В этих же фактах, не без основания, ищут причин вырождения нормального человека, неправильности его душевного развития, повальной болезни, мало-помалу подтачивающей общественный организм и, наконец, проявляющейся в таких страшных формах, что в существовании её приходится всем убеждаться, а для её излечения оказывается необходимым принять крайние и радикальные меры.

Преступление 1-го Марта обнаружило именно в таком фазисе болезнь, поразившую русское общество, болезнь, симптомы которой давали себя чувствовать особенно резко в последние годы. Болезнь эту называют «нигилизмом», – слово, действительно, краткое, но едва ли им вполне обнимаются все её проявления. Нельзя же, в самом деле, включать в это понятие одни только преступные действия известной группы людей, которая всегда и везде находила себе адептов в рядах отверженных из общества, выбившихся из жизненной колеи. Если бы приходилось иметь дело с одной этой группой людей, совсем ничтожной, с нею не трудно было бы справиться. С тому же, нравственные силы такой партии не высокого уровня. Тогда как на Западе того же покроя элементы находят себе поле деятельности на арене политической борьбы, русским революционерам приходится разве путаться с раздражением в «социологии». Им никакое знание оказывается ненужным для их целей, они и отрицают его пользу, даже больше, всякое знание представляется им неминуемою гибелью, в настоящем социальном строе практической жизни. Они знают, чего бы хотелось достигнуть, но не знают, как этого достигнуть, и потому неё сущность их стремлений сводится на болезненный бред и не имеет ничего общего с реальною жизнью. Очевидно, такого рода люди сами по себе бессильны, они представлялись бы явлением исключительным, болезненным наростом на общественном организме, столь же неизбежным, как и одержимые мрачным умопомешательством. Но душевная болезнь, которую мы разумеем, гораздо сильнее и глубже проникла в русское общество. За нею-то и получило силу мрачное умопомешательство, которое бы при иных условиях не имело такого распространения и не выказывало заражения. Это внимательно следил за явлениями нашей общественной жизни в последние годы, тот не мог не заметить поразительного свойства ненормальных фактов, свидетельствующих о существовании этой болезни.

Так, во всех сферах жизни мы наблюдаем беспрестанно непонимание нрав, видим постоянно, как смешивается понятие о личной законной защите с понятием о насилии, видим повсюду незнание своих обязанностей. Нравственная атмосфера общества при таких условиях становится просто удушливой. Да и самая нравственность низводится тут до простого орудия, обеспечивающего покойное наслаждение земными благами. А эта повсюдная нерешительность, неопределенность в поступках и действиях. Что может быть хуже неопределенности? В личной жизни – одних она озлобляет, других повергает в отчаяние, а третьих доводит до полного равнодушие и апатии, – смотря по темпераменту и уровню развития, но везде распложает семена недовольства. Тем более относительно общества. В неподвижной части его, неопределенность поддерживает равнодушие ко всему, что только ни совершается кругом. Отсюда возникает безучастие, беззаботность – «будь что будет, а моя хата с краю», является какое-то уныние, сознание собственного бессилия, пребывая в котором не ощущаешь ни к чему интереса, остаешься пассивным не только к тешу, что после нас наступить может потом, но даже и к тому, если бы этот потоп последовал завтра, сейчас. Кипучие элементы общества, напротив, направляются на искание окольных путей и беспутного выхода. Это – настоящий признак болезненного брожения, в котором могут расцвести пышным цветом всякие сумасбродства, – и нигилизм, и наклонность к изуверству, и вожделения «червонных валетов». Ясно, стало быть, что при всеобщем бездействии зрелого элемента общества, молодые, незрелые силы, ищущие деятельности, направляются совсем не в ту сторону, куда им подобало бы идти при нормальных условиях. они начинают смотреть на себя, как на единственную политическую силу в государстве, призванную уберечь и спасти блого общественное от всяческих посягательств, несовершенств и аномалий, какими бы средствами ни приходилось пользоваться для того. «Цель оправдывает средства» – всегдашний лозунг лицемерия, или же озлобленного бессилия. Об этих средствах нет надобности распространяться, – они всегда отзывались крайнею насильственностью, как не обходится без насилия всякое стремление вперед скачками и урывками. Для нас гораздо важнее определить, чем поддерживается такое стремление, не имеющее под собой ни почвы, ни логически жизненного оправдания, почему именно русская молодежь вместо того, чтобы идти по правильной колее жизни, пополняет собою ряды разрушительных вершителей судьбы своей страны и народа? Как все в мире, так и это явление, конечно, находит свое объяснение в течениях жизненных, а нигде эти течения не отражаются так ярко, как на результатах деятельности школы. Само собою разумеется, течения эти отражаются на всех образованных факторах общества, они доступны наблюдению в деятельности и наших судов, и общественных начинаниях и учреждениях. Но так как влияние всего этого на общественную жизнь шатко, зависит от удачи, от случая, заключает в себе множество противоречий, то и судить по нем о жизненных течениях, породивших замечаемое брожение в русском обществе за последние годы, представляется затруднительным. Иное дело – школа. Она есть основа всякого жизненного образования, и в её направлении, так или иначе, сказаться должны неминуемо течения жизни более ощутительно, с большею реальностью и последовательностью, хотя бы и в сторону отрицательную. Но какова наша школа, на каком фундаменте построено наше образование?

Главная отличительная черта современного образования заключается в том, что последнее чуждается и стоит вдалеке от запросов жизни. И действительно, применяется ли школа у нас к нуждам самого общества и семьи, дает ли она учащимся такие знания, с какими каждый мог бы смело выступить на борьбу с жизненными невзгодами? В дореформенное время оно вполне соответствовало материальному строю обществу: служебный оттенок, приданный нашему образованию Петром Великим, тогда еще не терял своей силы. Большинство нашего образованного общества смотрело на учебное заведение, как на путь к чинам и местам. И государство пропитывало целую массу чиновников; оно же ведало бесконтрольно и школьное дело, а затем, что бы там ни преподавалось в училищах низших, средних и высших – пройти положенный курс было необходимо, иначе нельзя было достать диплом, а без него и попасть на службу. Для какой бы цели ни готовило оно необходимых людей, для какой бы цели ни заводило оно гимназии за свой счет, но каждый знал свое место: и кто не пахал, тот должен был служить, а кто не служил, тот должен был иметь родовое. Можно было, сколько душе угодно, толковать о долге служить обществу, но отыскать себе род деятельности, за невозможностью пахать или служить, оказывалось очень затруднительным. Но вот наступил период преобразований, открылась эра общественного развития, народное хозяйство получило новое направление, а вместе с тем распался и фундамент, на котором держалась экономическая обеспеченность нашей привилегированной семьи, жившей, как у Бога за пазухой, за спиною мужика. Жизнь без труда и забот стала невозможной. Прежние источники её для большинства постепенно закрылись. Ни «служба», ни «ратоборство и храбрость», ни «мужественное ополчение», ни «кровь и смерть предков» – как писалось в грамотах, не выручали. Масса людей потеряла заработок на государственной службе, проела последние остатки наследственного и благоприобретенного. Подрастающее поколение приходилось выводить из четырех стен обеспеченной семьи на вольный воздух трудовой жизни. Вот к чему приводило течение жизненное. Где было искать пропитания, когда государству стало не под силу уже, как прежде, содержать массу? Потребности этих многочисленных и необеспеченных людей слишком важная вещь, чтобы игнорировать их. Куда им деваться – вопрос роковой. А было время, когда тысячи молодых людей стремились принести свои силы на пользу общественную, кто к какой профессии чувствовал влечение: в качестве народного учителя, земского врача, члена управы… В этом стремлении нет и не было ничего удивительного: и до крестьянской реформы уже формировался контингент людей, обойденных фортуною, многие из них получили образование, хотя и не все – в казенной школе. Сытая жизнь без труда и забот не могла составлять их идеала, ибо приходилось слишком близко, воочию, видеть эту жизнь. К тому же и «новые веяния» развили в них своего рода брезгливость и даже отвращение к прежним способам благоприобретения. Они, эти люди, в шестидесятых годах казалось не могли оставаться не у дел; возможность пристроиться так-таки и оставалась в области ожиданий. Опустели воскресные школы, обязанности земского врача, фельдшера, и даже члена управы, свелись к водотолчению, к цифирных дел мастерству. Оставалось пристраиваться к мужику и есть его хлеб-соль без всякого приглашения со стороны хозяина, но тогда получилось бы лишь простое переложение «натуральной на денежную» и, следовательно, часть этой денежной повинности должна бы идти на прокормление народного радетеля-благодетеля… Но может ли быть глупее картина: мужик, почесывая затылок, отдает свою хлеб-соль против собственного желания, а радетель принужден сознаться, что он поставлен в смешное положение «барина» по неволе… Приходилось таким образом убедиться, что положение народного учителя, чиновника средней руки, земского врача, учителя гимназии или прогимназии, и им подобных, не настолько обеспечено, чтобы не позаботиться о том, как воспитать и чему научить сына или дочь, чтобы избавить их от возможности попасть в трагикомическое положение нахлебника поневоле? Но могут ли они довольствоваться той школьной подготовкой, которую дают наши низшие и средние учебные заведения? Удовлетворяют ли существующие программы тем запросам жизни и времени, какие должны быть удовлетворены во что бы то ни стало, под угрозою остаться без куска хлеба? Такие вопросы не раз задавались и в нашей печати. Если же мы поищем ответов на них у массы, мы встретим, без сомнения, далеко не одинаковые указания. В общем же мы получили бы приблизительно следующее: «так называемое гимназическое образование многим – большинству даже – не по карману; в гимназиях учат слишком многому; ребенок завален работою; он сидит над книгою столько же времени, сколько и юноши 17–18 лет; срок ученья слишком продолжителен, а что всего важнее, после 10–11 летнего усидчивого труда, по выходе из гимназии, юноша должен начинать с азов изучение таких предметов как физика, химия, история, не редко даже русский язык…» Таковы жалобы самих родителей. И так юноша, достигши 21 года, но выходе из гимназии, должен еще учиться от четырех до пяти лет, чтобы суметь найти себе заработок. Недостаточно ли уже этого одного, чтобы вызвать недовольство в среде родителей? Затратив 15–17 лет на уловление диплома, большинство все-таки не находит верного заработка. И начинается тогда приспособление к жизненным условиям: служитель чистой математики, или права, поступает к купцу, на железную дорогу, или в банкирскую контору, или начинает заниматься комиссионерством. В этой сутолоке погибает многое множество здоровых и талантливых натур, а еще больше их извращается, нравственно калечится. Прибавьте к этому, что в умственном и нравственном отношении влияние современной школы, по своей мертвенности и, так сказать, голословности, не оставляет по себе прочных следов. Напротив, пошлая рутина, сжимая развитие таких субъектов, не в состоянии, конечно, оказать противодействия, когда, по выходе в жизнь, они делаются ярыми, слепыми противниками именно тех начал, по которым их воспитывали. Тогда они становятся несчастны сами и страшны для общества, которое принуждено гнать их от себя. Глухая и глупая вражда ко всему окружающему рано внедряется и крепко заседает в души одних, не давая им возможности свободно сосредоточиться на работе, бросая их постепенно из одной крайности в другую. Это – безвыходно потерянные в жизни. Их погибло не мало в безмолвном озлоблении против мира, без шума, без следа. Другие же, значительное большинство, напротив, легко искушаются соблазнами жизни, скоро отступают от всяких возвышенных помыслов, какие могут тревожить юные умы и, поглощенные в практических соображениях, считают свою настоящую дорогу в получении «тепленького местечка», навсегда отказываясь от минувших увлечений и заблуждений молодости, если какие и являлись у них раньше. Это – готовый элемент для общественного равнодушие, апатичного бездействия, самоусыпления и упования без дела, без цели.

Вот как осложняется вопрос о верном заработке, о верном куске хлеба для наших детей! Школа, глубоко расходясь в своих требованиях с жизнью, в виду сильного оскудения источника всевозможных заработков, грозит оставить без хлеба наших сыновей и дочерей.

Скажут, быть может, что гимназии дают «возможность достигать высшего образования и высшей сферы государственной или общественной деятельности». Но, без сомнения, большинство, масса, не имеет средств достигать высших сфер… В самих официальных отчетах учебного ведомства не раз встречалось подтверждение этому. «Золотая посредственность (т. е. большинство) – говорится в одном из этих отчетов – не разделяя мнений начальства о воспитании, желает таких заведений, в которых учили бы ремеслу, – училищ, по выходе из коих юноша мог бы всегда найти себе кусок насущного хлеба; училищ, которые готовили бы в практической жизни». Как родители, так и сами питомцы, начинают сознавать, что вокабулами, украшением ума, сыт не будешь, и с вожделением поглядывают на кусок хлеба простого ремесленника; «синица в руках» кажется им, и не без основания, гораздо привлекательнее журавля… в виде «достижения высшего образования и высшей сферы государственной или общественной деятельности». Вспомним при этом, что у нас ежегодно «исключается из гимназий и прогимназий до четырех и более процентов всего числа учащихся». Вспомним, наконец, что целая треть, подвергающихся вступительному экзамену в 1-й и приготовительные классы гимназий и прогимназий, проваливается и «остается вне стен заведения». Разве при таких условиях может быть хоть на минуту непонятным стремление питомцев отыскать себе верный заработок уже не в области «высших сфер», а в более или менее низменных, а потому и более доступных. Если такое стремление и не вполне еще выяснилось, если оно не совсем определилось, то нельзя не допустить, что, в виду совершившихся и совершающихся перемен в экономическом строе жизни, это стремление найдет себе выражение и выполнение в самой жизни.

И так, жизненными течениями выдвинуты наружу новые запросы от школы. Прежде она сообразовалась лишь с интересами верхних слоев общества, а интересы эти ограничивались беззаботным пользованием плодами чужого труда и стремлением к служебной карьере, если и чужой труд не мог обеспечить вполне жизни в довольстве. Школа, чему бы она не учила – все равно – отвечала такому стремлению, снабжая питомцев своих патентом в виде диплома. В ней, строго говоря, начиналась карьера; она служила как бы преддверием департамента. Но настала пора, когда материальные блага приходилось приобретать каждому в соразмерности с количеством и достоинством личного труда. Прежний источник материального обеспечения иссяк и вместе с тем преимущества рождения и протекций потеряли значение. Для большинства стала зарастать и исстари проторенная дорожка – на государственную службу. Каждому теперь нужно было учиться, чтобы суметь чего-нибудь достигнуть, каждый должен был почувствовать цену образования. Но где же было учиться? Школа оставалась тем же правительственным учреждением, тем же преддверием департамента, который, однако, оказался доступен только немногим счастливцам из всех, искавших заработка. А в последние пятнадцать лет государственная школа как будто всячески стараясь отгородиться от остального мира и существовать на свой страх и риск, не допуская ни контроля, ни поддержки, желала отстранить от источника знания малообеспеченный люд. Проще сказать, она по-прежнему стремилась вырастить граждан лишь на почве материального обеспечения. Большинство наших детей очутилось в беспомощном положении пролетария. Откуда же при таких условиях деятельность всех и каждого на пользу общего блага могла бы принять характер постоянства и разумности, если масса членов общества не в состоянии справиться с своим личным счастьем, не в состоянии промыслить себе верный кусок хлеба.

Необходимо, значит, искать новых путей, чтобы честным трудом упрочить за собою право на хлеб насущный.

Да, наши частные занятия и промыслы, наши свободные профессии, служение по найму – дело шаткое и не имеющее под собою прочной почвы. Государство не может дать занятие и определенный кусок хлеба всем пролетариям «белого» труда, государственные школы не дают ни верного куска хлеба, ни подготовки к практической жизни. Государство даже не может открыть свободный доступ к школе для всех, ищущих школьного образования, – за недостатком места или за «комплектом». Казенные школы вынуждены отказывать толкущимся у дверей их. Третья часть ищущих образования не в состоянии подготовить своих детей настолько, чтобы они могли выдержать вступительный экзамен в приготовительный и первый классы гимназий, прогимназий и реальных училищ. Вот почему и те из земств, которые строят ныне классические гимназии на крестьянские деньги, сами не ведают, что творят: высшие сферы государственной и общественной деятельности останутся недоступными для массы, а значит и деньги, затраченные на устройство таких гимназий, являются лишь напрасным обременением податных. Вот почему и прямые интересы «золотой середины» неминуемо должны заставить ее искать верного куска хлеба не? в ущерб крестьянскому сословию, иначе «верный» кусок превратится в крайне «неверный».

Что же делать? Нужно перестать жить на авось и раз навсегда убедиться, что двери в прежний храм счастья – к обеспеченному положению посредством государственной службы – действительно заколочены. Тогда мы перестанем ждать от завтрашнего дня, что он сам укажет, как и к кому пристроить своих детей. Если мы поймем, что коренной вопрос состоит в экономической самостоятельности мужика, то, конечно, перестанем брать у этого мужика последнюю копейку, чтобы воздвигать такие учебные заведения, которые не удовлетворяют запросам действительной жизни. Затем предстоит вопрос: куда определять детей, если для большинства наши государственные школы стали не по карману? Наша «народная» школа не имеет ныне под собою никакой прочной основы; но ведь, рано или поздно, должна же она из области чаяний и ожиданий перейти в действительность; дети необеспеченного люда остаются теперь без элементарного образования, они теперь за порогом школы. В виду этого необходимо подумать о создании новой школы, которая стояла бы не на песке, а зиждилась бы на твердой почве материальной независимости крестьянства. Конечно, необеспеченный люд теперь молчит и не может пока ясно формулировать своих желаний, но существует недовольство, а с ним и ожидание чего-то, что сделало бы жизнь счастливее, что избавило бы массу пролетариев «белого» труда от унизительной и горькой доли нахлебника по неволе, довольствующегося всяким местом, лишь бы оно давало кусок хлеба хоть на нынешний день.

    Ф. Булгаков.
    «Исторический Вестник», № 4, 1880