Салон г-жи Рекамье

Салон г-жи Рекамье
Федор Ильич Булгаков

«При имени Рекамье вспоминается «божественная Жюльета», звезда периода консульства и первой империи во Франции. Знаменитой сделали ее обворожительная красота вкупе с недюжинным умом и с строгой нравственностью, которая казалась непонятной её легкомысленным современникам. Менее известны более поздние годы её жизни, когда, лишившись значительной части своего состояния, она соответственно ограничила всю свою обстановку. Однако, чары её личности остались столь же привлекательны, как и в дни её богатства и блеска…»

Ф. И. Булгаков

Салон г-жи Рекамье

При имени Рекамье вспоминается «божественная Жюльета», звезда периода консульства и первой империи во Франции. Знаменитой сделали ее обворожительная красота вкупе с недюжинным умом и с строгой нравственностью, которая казалась непонятной её легкомысленным современникам. Менее известны более поздние годы её жизни, когда, лишившись значительной части своего состояния, она соответственно ограничила всю свою обстановку. Однако, чары её личности остались столь же привлекательны, как и в дни её богатства и блеска. Довольствуясь двумя невзрачными комнатками, которые она нанимала у монахинь Abbaye-aubois, она украсила их книгами, картинами и арфой, всеми дорогими воспоминаниями своей молодости, и в течение последних 30 лет эти комнатки служили сборным пунктом для кружка, все еще вполне соблюдавшего давние традиции французских салонов.

Интересные подробности об этом салоне г-жи Рекамье рассказаны покойной Моль, женой знаменитого парижского ориенталиста в её книге «М-me Rеcamier», изданной в Лондоне. Г-жа Моль была долгое время ближайшей подругой «божественной Жюльеты». Эта выдающаяся женщина, как очевидица, повествует об ежедневных собраниях в помянутом салоне. Собирались там от 4 до 6 часов пополудни. Эти часы назначались ради знаменитого поклонника и друга г-жи Рекамье, Шатобриана. Они для него были удобны. Шатобриан некогда пылал бурной страстью в Жюльете. Он был женат и потому страсть эта осталась без ответа со стороны Рекамье. Теперь же, под старость, страсть его превратилась в теснейшую дружбу. Жюльета была для него «звездой, озарявшей его стезю»; он ежедневно, раньше, чем собирались гости, сообщал ей о своих работах. Когда ум Шатобриана стал помрачаться, его, разбитого параличом, приносили в кресле к ней, ослепшей, и она старалась скрыть от других умственное помрачение дорогого ей старца. В те часы, когда не было Шатобриана, в знаменитый салон собиралось все, что в Париже блистало умом и положением, хотя тут никто не мог надеяться получить даже чашку чаю. Указывая на упадок общественного тона в позднейшие времена, г-жа Моль дает следующее описание салона Рекамье:

«Обыкновенно бывало вместе от 6 до 12 лиц. M-me Рекамье сидела у топившегося камина, другие занимали места полукругом по обе стороны. Двое или трое стояли перед камином и разговаривали настолько громко, что всем было слышно. Кто имел сделать какое-нибудь замечание, тот, конечно, делал его, внося свою лепту в общую беседу. Разговоры t?te-?-t?te не одобрялись. Если какой-нибудь из малознакомых посетителей салона позволял себе эту вольность, он получал любезную головомойку в настоящем t?te-?-t?te, когда другие расходились по домам. Сама М-me Рекамье говорила немного. Она только случайно вставляла свое слово. Если являлась какая-нибудь новая личность, знавшая нечто о только что обсуждавшемся предмете, то хозяйка салона спрашивала гостя так, что все внимали ему. Если она предполагала в ком-нибудь особые специальные познания по известному делу, то она адресовалась к его мнению почтительным тоном. Разные господа, которые до регулярного посещения салона могли разговаривать лишь вдвоем или втроем, тут скоро научались придавать своим мыслям форму, пригодную для более обширной аудитории. Возможно больший круг людей, привлекавшихся к общей беседе, представлял ту выгоду, что разговоры о погоде, о физическом состоянии или на иные подобные эгоистические темы допускались не долго. Иногда бывало, что являлась какая-нибудь случайная посетительница, усаживалась около г-жи Рекамье и тихо рассказывала ей что-нибудь неважное, тогда как общая беседа продолжалась своим чередом и хозяйка не могла ее слушать. В подобном случае, когда дама уходила, хозяйка жаловалась на то, что совершенно потеряла нить беседы. Кто-нибудь в извинение шептуньи говорил:

– Наверное это вследствие застенчивости!

– Если люди слишком застенчивы для разговоров, то они должны быть и скромны настолько, чтобы слушать! – обыкновенно отвечала на это г-жа Рекамье.

Если кто-нибудь в своем рассказе брал неверный тон или становился скучным, то из кружка вылетало чье-нибудь остроумное замечание, за которым, как ракета, быстро следовало возражение другого, и кружок мог вздохнуть свободно. Но раз кто-нибудь произносил меткое слово, хозяйка салона подхватывала его, показывала всему кружку, как знаток показывает хорошую картину. Сама она рассказывала превосходно, но охотнее предоставляла это другим, так как она испытывала в своем роде эстетическое наслаждение представлять каждого с его наилучшей стороны».

Подобными качествами г-жи Рекамье объясняется то, что очаровательность своей личности она сохраняла до старости. Этому способствовал и живейший интерес, проявлявшийся ею во всем крупным политическим и духовным вопросам. Она скончалась в 1849 г. от холеры, которой так страшилась всегда. Кружок её потом собирался у г-жи Моль.

Г-жу Рекамье, как при жизни её, так и по смерти, многие считали в сущности холодной натурой. Любопытно, что классическая красота её, воспламенявшая страсть самих выдающихся людей, начиная от Люсьена Бонапарта и кончая Монморанси и Шатобрианом, не досталась никому, причем и брак её с банкиром Рекамье, который был значительно старше её, заключен был только для виду. Муж её считался любовником её матери и в период террора не нашел иного средства для обеспечения за своей 13-ти-летней дочерью Жюльетой своего огромного состояния, как жениться на ней. Но под очаровательной внешностью Жюльеты скрывалась душа в высокой степени рассудительная. Г-жа Рекамье, питавшая отвращение ко всякой преувеличенности и фразе, обыкновенно говаривала:

– Только рассудок не утомляет надолго.

И она находила вполне естественным только улыбкой награждать своих обожателей и все-таки поклонники оставались ей верными.