Минский козёл

Минский козёл
Федор Галич

Романтическая история любви советского пионера и пионерки из Чехословакии, произошедшая в загородном летнем оздоровительном лагере.

Федор Галич

Минский козёл

Надумал как-то летом индивидуальный предприниматель Сидоров организовать экологически чистый бизнес и несказанно на этом разбогатеть. Для этого он решил разобрать на загородной даче старый покосившийся сарай, чтобы на его месте воздвигнуть из пеноблоков частную небольшую отапливаемую современную деревенскую молочную ферму, специализирующуюся на козьем молоке. В неё он планировал заселить несколько козочек зааненской породы и наладить производство натурального козьего сыра. Он даже придумал название для своей будущей фермы – «СИДОРОВЫ КОЗЫ» и фирменное наименование продукции – «СИДОРОВЫЙ СЫР».

Выбрасывая из этой ветхой скрипучей постройки запылившийся хлам, он наткнулся в глубине сарая на потускневшего и местами заржавевшего «друга» своей молодости – мотоцикл «Минск», который раньше, почему-то, в народе называли «Козёл».

– Надо же, какое удивительное совпадение! – хмыкнул Сидоров, вытирая со лба пот. – Прежде чем привезти сюда молоденьких швейцарских козочек, я должен вывезти отсюда старого белорусского «козла». Хотя, если честно, – с уважением в голосе обратился к мотоциклу бывший лихач, смахивая паутину с рогатого руля, – то в глазах того шестнадцатилетнего юноши, коим я был, когда мне тебя подарили, ты никогда не был чахлым, «слабоблеющим» (одноцилиндровым двигателем) «козлом», а был самым быстрым в мире, неистово ретивым и громко «ржущем» в лицо опасности железным «конём». СУПЕРНАДЁЖНЫМ, КРАСНЫМ, ЖЕЛЕЗНЫМ «КОНЁМ»! – честно признался Сидоров и, подмигнув мотоциклу, начал выталкивать «раритет» на свежий воздух.

На скрежещущие звуки с грохотом вылезающего из-под завала, из глубины тёмного сарая на свет божий белорусского «скакуна» и восторженные возгласы Сидорова тут же примчался местный сборщик металлолома – ушлый сосед из дома напротив и, мысленно уложив хозяйского «друга детства» на воображаемые весы, согласился избавить будущего фермера от этой (как он выразился) «НЕНУЖНОЙ РУХЛЯДИ», посулив за неё двести рублей.

Сначала Сидоров хотел, не раздумывая, согласиться на это, конечно, не очень выгодное (но удачно избавляющее его от лишних хлопот) соседское предложение, но потом, взглянув в помутневший «глаз» своего железного друга – треснутую фару, слегка замешкался. Укоризненный мотоциклетный «взор» красноречиво говорил Сидорову о том, что это его народ должен называть козлом, задумавшим продать друга своего детства за двести рублей, а не, прослуживший верой и правдой одному единственному хозяину, мотоцикл. Скрипя обесбензиненным мотором насупившийся «конь», с трудом сдерживая в себе масляные слёзы, обречённо недоумевал: как тот добрый мальчик с горячим сердцем, которого он когда-то знал и катал по бескрайним полям да цветущим лугам, мог вырасти таким беспощадным ПАЛАЧОМ, способным хладнокровно бросить в металлоплавильную печь все свои детские секретики, тайные мечтания и любовные комплексы вместе с их единственным железным свидетелем?

За какую-то пару секунд перед глазами Сидорова пролетела недолгая, но бурная мотоциклетная жизнь его железного друга, насыщенная теми яркими событиями двадцатилетней давности, в которых им обоим довелось поучаствовать. В душе взрослого, предприимчивого и сильного мужчины «заскребли кошки» от тоски и нахлынувших ностальгических воспоминаний. Загипнотизированный стеклянным «взглядом» своего бывшего «боевого товарища» («воевавшего» с ним, по молодости, на любовных «фронтах»), Николай Иванович Сидоров оставил своё, застывшее в отрешённой позе, лысеющее и пузатое тело возле соседа, а сам мгновенно перенёсся в те далёкие времена чешско-советской дружбы, когда, будучи шестнадцатилетним подростком, он отдыхал в загородном летнем пионерском лагере…

В то лето этому небольшому, но чрезвычайно уютному в бытовом плане, пионерскому лагерю удалось, каким-то чудесным образом, добиться международного статуса, и в него впервые завезли чешских детей из братского города, носящего склизкое имя «Пльзень».

Положа руку на сердце, у сотрудников лагеря язык не поворачивался называть приехавших к ним тогда чешских пионеров – ДЕТЬМИ. У большинства иностранных юношей были волосатые ноги, и под носами пробивалась усиковая поросль, а их девушки гордо носили перед собой упругие, налитые до краёв «двухлитровые» молочные жЕлезные «бидоны» (доставшиеся им от щедрой природы), и грациозно виляли перед советскими сверстниками сформировавшимися широкими бёдрами. И самой красивой среди этого всего физически развитого европейского великолепия, была, бесспорно, Катерджина! Как только это, светящееся лучезарной улыбкой, «солнышко» спустилось из автобуса на сырую уральскую землю, пасмурная, хмурая, угрюмая, унылая, чёрно-белая пустая жизнь Сидорова Коли сразу же наполнилась чётким смыслом, заиграла разноцветными красками, а в его душе звонко запели серенады соловьи (хотя до этого в адрес девочек у него в душе, в основном, каркали одни только противные вороны). Торжественно барабаня трясущимися от волнения руками в барабан приветственный марш вместе с другими, встречающими дорогих гостей, пионерами, Сидоров Коля старательно пытался скрыть неожиданно вспыхнувшее в нём светлое чувство под маской холодного безразличия и, как ни в чём не бывало, продолжать извлекать из туго натянутой поверхности музыкального инструмента патетические тремоло. Но яростно «барабанящее» в его груди (под белой наглаженной рубашкой) сердце билось гораздо сильнее, упорно сбивая юношу с общего, заданного ребятами, ритма. Сердце Коли, словно запертая в клетке птица, изо всех сил намеревалось выскочить из груди наружу, но не для того, чтобы вспорхнуть к небу, а для того, чтобы камнем упасть к ногам этой богини и преданно лежать возле неё всю оставшуюся жизнь.

Его застенчиво опущенные в пол глаза категорически отказывались выполнять приказы здравого смысла и продолжали предательски коситься на короткую синюю мини-юбку Катерджины, её красные гольфики и кокетливо сдвинутую набок накрахмаленную пилотку.

Когда настало время для официальной вступительной речи, руководитель чешской делегации (в круглых, как у черепахи из мультфильма «Как Львёнок и Черепаха пели песню», солнечных очках) легонько подтолкнула к микрофонной стойке именно Катерджину и, выпрямив спину, дипломатично улыбнулась начальнику лагеря.

Встав в стойке «смирно», девушка поднесла пухлые губки к торчащему перед её лицом микрофону, тревожным взглядом окинула всех присутствовавших и, набрав в лёгкие побольше воздуха, начала говорить по-русски, с сильным акцентом, наизусть заученную фразу:

«Агрессори грозьят народам бьедами, пытаясь землью потопить в крови»…

После услышанного у Коли вместо мурашек по телу пробежали частички тестостерона, а из вспотевших ладошек выскользнули деревянные палочки. Глухо ударившись об асфальт, они привлекли внимание всех, кроме говорящей в микрофон Катерджины. Девушка невозмутимо, как запрограммированный робот, без запинки, сосредоточенно глядя вдаль, словно в светлое будущее, уверенно договорила свой спич, закончив его словами: «Но ми не встанем на кольени перед общим врагом, а дадим ему отпор и побьедим!»

Вырванные из контекста отрывки фраз «ВСТАНЕМ НА КОЛЬЕНИ», «ДАДИМ ЕМУ», Коля нагло адресовал себе и, густо покраснев, отвёл возбуждённый взгляд с (эротично прикасавшихся к головке микрофона) губ Катерджины на свисавшую над её головой сосновую ветку, тянувшуюся от ствола огромной сосны, растущей неподалёку.

Хорошо ещё, что на шее у Коли висел барабан, за который он мог прятать свой, нарастающий в штанах, стыд. Иначе его, вставшая междуножная «кожаная палочка» (в отличие от, упавших на асфальт, деревянных) могла вызвать большой международный скандал, с вытекающими оттуда последствиями. А благодаря этому отважному ударному музыкальному инструменту, заслонившему собой нацелившееся на иностранную гражданку Колино пятнадцатисантиметровое «орудие» размножения, была спасена честь юного комсомольца, и не была запятнана репутация образцового советского лагеря.

(От автора: если у кого-то возникли сомнения в том, что у шестнадцатилетнего подростка может быть пятнадцатисантиметровый «отросток» (в состоянии эрекции), то спешу их развеять. Может! Это немного больше среднестатистических размеров, но, при росте выше 180 сантиметров, у парней отрастают члены и подлиннее! И это, не такое уж и редкое, явление.)

В принципе, в той ситуации, подобная реакция возбуждения в активно растущем, здоровом и горячем организме Сидорова Коли была естественной и объяснимой! Во-первых, короткая юбка Катерджины была намного короче общепринятых в Советском Союзе норм приличия. А во-вторых, внешне, эта, не по годам зрелая, высокая шатенка с пленяющим и обезоруживающим взглядом выглядела скорее, как девушка Джеймса Бонда, облачённая в униформу скаута и сошедшая с киноэкрана, нежели, как обычная, стандартная школьница, коих он привык лицезреть в своей родной школе и во дворе. Но вряд ли это могло бы стать Колиным оправданием, если бы его вставший член привлёк внимание чешско-советской патриотки, и её травмированная детская психика довела бы его до суда. Бесконтрольную реакцию организма Коли (политически «подкованный») прокурор расценил бы не иначе как злоумышленное сексуальное домогательство в отношении несовершеннолетней и настоял бы на переводе озабоченного извращенца в какой-нибудь другой лагерь с гораздо худшими погодными и бытовыми условиями. А если бы Катерджина оказалась дочкой какого-нибудь чешского партийного босса, то блюстители власти могли парня и расстрелять без суда и следствия, прямо за территорией лагеря.

(Прим. автора: про «расстрелять» это был, конечно же, «чёрный юмор»))).

Возможно, впоследствии, страх перед нависшей над его головой (и головкой) угрозой физического «отчленения» их от тела (по решению предвзятого международного суда) напрочь отбил у Коли какое-либо желание переходить границу дозволенного и вероломно вторгаться на интимную чешскую «территорию» и, развив в нём комплекс «козла отпущения» (априори виновного в растлении невинной гражданки братской страны, заранее, приговорённого к смертной казни через «подвешивание за яйца»), сделал из Николая убеждённого «платоника» – человека, испытывающего к противоположному полу исключительно платонические чувства.

Искусственно «замораживая» свою, едва распустившуюся, как весенний цветок, страсть, Коля самокритично корил себя и сокрушался по поводу того, что «чёрт его дёрнул» влюбиться именно в чешку Катерджину из Пльзеня, а не в какую-нибудь простую русскую девушку Катерину из Пензы. Что теперь ему из-за этого приходится шарахаться от заграничного слабого пола, как от огня, а не трахаться с этим полом (на полу) в подвале, под крышей клуба (на чердаке), в лесу (под ёлкой), в поле (на ромашках) и в тёплой речке делать это стоя (под водой).

Чтобы справиться с приобретённым недугом и излечиться от сексофобии, Коле срочно был нужен старший товарищ, опытный наставник, способный дать ему мудрый совет и направить его на путь истинный.

Больше других на эту роль (по мнению Николая) подходил тридцатишестилетний ловелас, бывший таксист Серёжа, переведённый по состоянию здоровья из городского таксопарка в этот загородный лагерь на должность дворника. Весёлый балагур, душа компаний, любимчик всех уборщиц, горничных и поварих был вынужден (помимо основной работы) выполнять ещё и обязанности «святого отца», к которому Коля прибегал каждое утро (за час до подъёма) и «исповедовался» ему в своих амурных делах, «одрачённых» грешными помыслами об аппетитных «булках» чешской красавицы.

На ранние визиты Коли дворник Серёжа реагировал всегда одинаково: откладывая метлу в сторону, закуривал папиросу «Беломор Канал» и терпеливо выслушивал откровенные признания пылкого юноши, тяжело вздыхал и, поглаживая густую бороду, задумчиво мотал из стороны в сторону головой. Делясь своими опасениями с молчаливым собеседником, Николай каждый раз надеялся получить от него какой-нибудь вразумительный путёвый совет, а не молчаливое сочувствие, пропускаемое дворником через себя и выпускаемое в виде густого облака папиросного дыма. Однажды терпение Коли лопнуло, он психанул и посетовал на то, что чувствует себя тонущей в похотливом «болоте» собачонкой «Му-Му», а немой дворник не может ни протянуть ему «руку помощи», ни позвать на помощь более расторопных «спасателей»! На что Сергей усмехнулся, ловко сорвал с сосновой ветки шишку и, вручив её Коле, философски заметил, что по «закону природы» правильнее нарушить «обет воздержания», «сорвать» запретный «плод», насладиться им и умереть счастливым, чем в муках сдохнуть от голода и сексуального холода! Ради этого намечающегося интернационального полового акта (объединяющего наши народы), он, даже, готов был безвозмездно предоставить Николаю на пару часов свою комнату в общежитии, чтобы им с Катерджиной никто не помешал слиться в русско-чешском экстазе. Дворник с завистью уверял Колю, что тот будет об этом пятиминутном эпизоде вспоминать потом всю жизнь, если «попробует» эту сочную интуристку! И что будь он на его месте, то, не раздумывая ни секунды, «обтоптал» бы эту чешскую «курочку».

Однако вдохновляющий (на сексуальные «подвиги») пример с шишкой так и не вселил в Колю уверенность в том, что он готов физически «бороться» с Катерджиной за постельную любовь, рискуя умереть в борьбе за ЭТО. Он, как трусливый, робкий и застенчивый «Адам», по-прежнему ходил «вокруг до около» манящих его плоть «плодов», но ни в какую не решался их сорвать и выпить сок из этих, будоражащих его «урчащее» либидо, чешских «дынь». Да и подходящего повода для этого не было. Так и вздыхал бы Коля по кустам, как малолетний маньяк, издалека наблюдая за своей возлюбленной, вплоть до самого отъезда, если бы в один прекрасный день СУДЬБА не сжалилась над ним и, уговорив ФОРТУНУ повернуться к нему передом, устроила в этом лагере «День русско-народного фольклора», где им с Катерджиной выпала великая честь стать главными героями мероприятия – «ИВАНОМ» да «МАРЬЕЙ».

По сценарию, Коля и Катерджина должны были явиться на праздник верхом на коне. Ну, а поскольку они являлись современными персонажами, то и конь должен был быть современным. Современным, модным, железным «конём». Вспомнив о том, что у него на даче, в сарае, по удачному стечению обстоятельств, как раз, без дела стоит и скучает «породистый» минский красавец, Коля бескорыстно предложил использовать на празднике своего белорусского «скакуна». Благо, что родительская дача находилась неподалёку от лагеря, и это стало решающим фактором для принятия режиссёром положительного решения в пользу именно Колиного мотоцикла.

На следующий день белорусский «реквизит» был доставлен к европейским театральным подмосткам, и долгожданные репетиции начались.

Суть репетиций была однообразно проста и заключалась в следующем: по команде режиссёра Коля с Катерджиной, раз за разом, неожиданно «выскакивали» на железном «коне» из леса, врывались на спортивный стадион и на огромной скорости, промчав мимо зрительских трибун, эффектно въезжали на главную сцену. Каждый раз придирчивому режиссёру что-то не нравилось в появлении главных героев. То его не устраивало, что они слишком быстро мчались мимо трибун, то слишком медленно. То ему казалось, что у Катерджины лицо чересчур напугано, то её мимика скудна и невыразительна…Зато к физиономии Коли у него не было никаких претензий! Да и не мудрено. Идиотская блаженная улыбка на лице Николая излучала такую безграничную радость и плохо скрываемое удовольствие от процесса (получаемое от вынужденных прикосновений Катерджины, сидящей на мотоцикле за его спиной), что режиссёру не нужно было его просить «играть» роль «Иванушки-дурочка», за режиссёра это, молча, сделала Катерджина, превратив партнёра в довольного дурачка без единого слова. С каждым новым «дублем» пугливая девушка прижималась к Коле всё сильнее, а её объятия становились крепче. Для него (в тот момент) этот безобидный тактильный контакт был настолько приятен, что по ощущениям напоминал тантрический секс (о существовании которого юные комсомольцы того времени не могли, даже, и подозревать!) Тихонько постанывая от наслаждения, Коля надеялся, что строгий режиссёр в ближайшее время не угомонится и продолжит их изнурять прогонами предстоящего мероприятия вплоть до отбоя, а его возбуждённое тело («дымящееся» от жарких объятий Катерджины) не расплавится раньше времени и не расплывётся в оргазме до окончания репетиции.

В течение пяти часов они, как дрессированные обезьянки, выполняли режиссёрские указания до тех пор, пока он не добился от них желаемого результата и, воскликнув «АЛЛИЛУЙЯ!», вручил им (за хорошую работу) по дефицитному банану. Запрыгав от радости, Катерджина, тут же, ловко очистила банан от кожуры и, без всяких церемоний, затолкала его в рот.

С бушующим в организме Коли диким спермотоксикозом смотреть на то, как Катерджина заглатывает толстенный банан, было невыносимо. Чтобы хоть немного снизить давление в своей половой системе, он крепко зажмурил глаза и начал (про себя) повторять таблицу умножения.

Его странное поведение сильно насторожило Катерджину. Она перестала жевать банан и, легонько похлопав Колю по руке, испуганно спросила: «Что ты там бубнишь себье под нос?! Молитву, что ли?»

Парню было стыдно ей признаться в том, что советские пионеры с комсомольцами не могут бубнить молитвы, так как верят в Советскую власть, а не в Бога, и что её (с виду обычное и безобидное) погружение экзотического фрукта в рот, в этой стране, может расцениваться, как откровенное совращение. Поэтому, не открывая глаз, он соврал ей о том, что у него на бананы бешеная аллергия и, протянув ей свой (подаренный режиссёром) банан в подтверждение своих слов, принялся показательно почёсывать себя в разных местах.

С удовольствием спасая напарника от вредного лакомства, она аккуратно изъяла опасный фрукт из Колиных рук и, спрятав банан за своей спиной, тактично поинтересовалась – почему он, вдруг, решил поделиться столь вкусным аллергеном именно с ней, а не со своей девушкой? На что Николай, открыв глаза, честно признался ей в том, что у него нет девушки, и что она может, без угрызения совести, «уничтожить» этот ядовитый продукт за его здоровье.

Чтобы не портить аппетит «банановой фруктоежке» своей «липовой» болезнью, а главное не подвергать испытанию свой, изнывающий от желания, организм ещё раз, Коля спешно простился с Катерджиной и, «сверкая пятками», «погнал» своего «коня» к реке. Там он собирался окунуться, остыть, смыть с себя зудящую похоть, а с мотоцикла деревенскую грязь. Ведь ему очень хотелось, чтобы его «скакун» предстал на завтрашнем мероприятии во всей красе и произвёл там настоящий фурор.