Ожившая надежда

Время все-таки обладает лечебным свойством. Раны заживают, но не бесследно, конечно, иногда саднят. Но бывает и так, что начинает казаться, будто пережитая беда случилась не с тобой или с тобой, но в другой жизни. Для Анны было «до» и «после». Эти две части жизни разделял короткий разговор на аллее старинного парка. Анна стояла в начале огромного и, казалось, обязательного счастья, но буквально в несколько минут все рухнуло, а затем – как признавалась себе – небо затянула мгла, да так ни разу и не выглянуло солнце.

Спустя полгода Анна стала появляться в доме Касьяныча. Просто вечерами некуда было девать себя, а там все-таки люди, там шумно, весело, там молодые лица, озорные голоса, искренние глаза, а в них – надежда. И стало привычкой посидеть, послушать горячие споры, да и возвращаться в свое одиночество. Может быть, и надеялась увидеть Арсения, но в этом желании сама себе не признавалась.

– Садись-ка, – попросил Касьяныч однажды.

Анна пришла к его дому, а он сидел одиноко на крыльце, на колченогой скамье и курил. Анна пристроилась рядом.

– Не держи на него зла, – сказал Касьяныч после минутного молчания. – Не мог он иначе поступить.

– Мне-то что за дело – мог или не мог? – прикинулась равнодушной Анна, а у самой губки дрожат.

– Девку эту, Римму, я не жалую. Не такая Арсению нужна была. Да что поделаешь?

Смуглое костлявое лицо Касьяныча потеплело, когда он поглядел на Анну, которая не находила оправдания Арсению, а тем более – сочувствия.

– Знаешь, как он тебя звал? Анютой. Иной раз придет, улыбается. Спрашиваю: «Чего такой веселый-то?» А он: «С Анютой говорил». – «И чего наговорили?» – «В судьбу верит. Дитя». – «А ты не веришь?» – «Я, – говорит, – диалектик». – «Ладно, – диалектик, давай чай пить. Самовар как раз созрел». Вот такие у нас были беседы о тебе, лапонька.

– А есть она, судьба? – спросила Анна. – Как, по-вашему, Касьяныч?

– Может, и есть, – невесело признался он.

– Отчего ж она такая злая? – обиженно проговорила Анна и ладошкой размазала предательски выступившие слезы.

– Случай расскажу, – не сразу, а после молчания, заявил Касьяныч. – Ты уж послушай, девонька.

И тоже не сразу, не с места да в карьер, а тихой поступью, как коня за узду, повел он негромким голосом свой рассказ о строительстве железной дороги на Воркуту. Тянул ее через болота подневольный народ – зэки, оттого по всей трассе стояли лагеря, окруженные колючей проволокой. В сорок шестом году в зону прибыл новый этап. Сплошь фронтовики. Многих солдат и офицеров загнали в лагеря после победы по той же пресловутой пятьдесят восьмой статье. Кто в плену побывал, кто не тот анекдот рассказал, а кто рожей не вышел. Причин особо не придумывали, «враг народа» – и вся статья. Народец власти опасный, боевой, Европу повидал, самое им место в зонах, где рабочие руки нужны. Тысячи молодых, здоровых, истосковавшихся по дому мужиков. Эти ребята уже побывали в аду, не раз в атаку ходили, и ничем невозможно было их запугать. А поняли быстро, что попали в ад, еще бы выяснить – за что. Вот тайком за полгода и подготовили массовый побег. Лагерный старожил, бывший колхозный бригадир и по совместительству «английский шпион», сидевший с тридцать седьмого года Тетерин Николай Касьянович, конечно, с ними.

Ночью набросились на охрану, обезоружили, вырвались из зоны и пошли на Воркуту. Выбрали весну, когда снега растаяли, а болота еще не успели, и можно было вольно идти «по тундре, по широкой по дороге». Шли организованно, под командой гвардии капитана. По пути освобождали другие зоны, как «орехи щелкали». Вохра в панике разбегалась. Уже сколотился полк, а там и – батальон. Цель была простая и предельно ясная. Решили дойти до Воркуты. Понадобится, так штурмом взять. В городе – мощная радиостанция. Обратятся ко всему миру, а также – в Верховный Совет. Потребуют, чтобы члены Политбюро приехали. Надо разобраться, почему герои войны оказались в лагерях. Как такое вообще могло случиться? За справедливостью шли. Поротно, в едином порыве, с верой… Разведка донесла – на окраине города стоят танки. «Да что мы танков не видали?» Идут. Не верят, что будут в них стрелять. Впереди парламентеры с белыми флагами. Все чин по чину. И тут штурмовики налетели. Откуда их столько! Кружились над головами, взмывали, пикировали, летали на бреющем и стреляли, стреляли. Прямо какой-то праздник для себя устроили, кровавый пир. Свои же ребята те летчики. Видно было по почерку – фронтовики. Что ж вы, хлопцы, творите? Народу перебили – жуть. Стоны, хрипы, проклятия. А ведь шли только за правдой, с белыми флагами.

– Лежу, прижимаюсь к земле, как к родной матери, и чувствую, какая она ледяная, – говорил Касьяныч. – Вечная ж мерзлота!

Улетели «сталинские соколы», натрудившись, а после них вохра набежала, как стая шакалов. Раненых пристреливали. Ходили по трупам героями. Касьяныча избили так, что кровь хлынула горлом. Отвезли в особый лагерь. На ватнике – номера, на шапке – тоже. За людей не считали. Понимал, года не протянет. Опять бежал. Один. Поймали и загнали в шахту без права выхода. Там и жил. Умер Сталин. Расстреляли Берию. Выяснилось, что Тетерин ни в чем не виновен, не давал он Британской империи секретных сведений о коровьем стаде родного колхоза. Реабилитировали полностью, но извиниться перед ним никто не посчитал нужным. Вот и пишет во все инстанции, чтобы кто-то извинился.

– До сих пор не могу понять, – признался Касьянович, – свои же своих! И вохра, и зэки, и летчики – все же наши люди, думаю вот. Не свалились с неба. В одинаковые школы ходили. Может, кто-то в одном дворе вырос. Вся-то разница, что один в болоте оказался, а другой над ним в самолете. И вот ведь что меня занимает больше всего – поменяй нас местами, изменилось бы что? И прихожу я к тому, что одни так же лежали бы, а другие стреляли бы по ним!

– И вы?

– Что я?

– Стреляли бы? – спрашивала Анна, глаза распахнутые, беззащитные, а в них вопрос как крик.

Касьяныч не ответил ей, погладил по голове как ребенка да улыбнулся мягко. И уже не нужны были Анне слова, она и так поняла – не стал бы.

– Арсений испытал на себе безотцовщину, – сказал Касьяныч, – и не захотел такой доли своему дитяти. Не злись на него.

Вторую причину не раскрыл без спросу самого Арсения.

В означенный природой срок у Арсения родилась дочь. Когда впервые увидел закутанное в пеленки и немилосердно ревущее существо, он поразился тому, что кроха вдруг перестала плакать и уставилась на него с явным узнаванием, чего на самом деле быть не могло. Но ведь было!

Именно в ту минуту промелькнула у Корнеева мысль, что каким-то необъяснимым образом из неведомых высей вернулась к нему душа мамы, не выдержав долгой разлуки, и впоследствии эта сокровенная догадка только укреплялась в сознании вопреки здравому смыслу.

Отец и дочь узнали друг друга. Истинно так и было, никак не иначе.

А через два года Анна Ванеева вышла замуж за Виктора Семина, но с тем условием, чтобы свою девичью фамилию оставить в паспорте. На том и поладили. Виктор был завсегдатаем дома Касьяныча, но теперь приходил без своего приятеля Василия. Даже при самых жарких спорах, когда все кипели страстями, он сидел молча и грустно улыбался. В той улыбке было что-то отрешенное, смиренное. Виктор был и невысок, и не крепок, с пригожим девичьим лицом. Все чем-то выделялись друг от друга, у каждого было чем выставиться, а Виктор никакими талантами не обладал и ходил в эту компанию только из-за Анны.

А она все хорошела, заметно стиралась подростковая угловатость и выступала мягкая женственность во всем ее некрупном, но очень ладном и тугом теле. Парни к ней тянулись, намекали о своих глубоких чувствах, рассыпались в комплиментах, дарили цветы, но она ко всем кавалерам оставалась равнодушной, потому что не тех страстей хотела, чем они пылали, а душевного родства. Ей было очень одиноко, мечты оставили в покое, она ничего не ждала и ни к чему не стремилась. Когда какой-нибудь очередной воздыхатель обещал златые горы, она только усмехалась горько. Ей было скучно их слушать.

Виктор был полной противоположностью Арсения. Самым робким воробышком в стае. Все толкаются, суетятся, лезут, хватают клювами рассыпанное зерно, а он стоит в сторонке позади и смиренно ждет – может, и ему чего останется. Весь его характер и состоял в этом смирении. Их и сблизило то, что Анна Ванеева была в том же состоянии полного безучастия к судьбе. Возможно, Виктор был таковым от природы, а душа Анны остыла отпылав. Они были одинаково нищие духом, то есть не ведавшие пути для себя. Оттого и ухватились друг за друга.

– Проводи, – однажды сказала Анна.

Виктор поднялся и пошел за ней. Они всю дорогу молчали. Нет, не совсем так было, если честно. Он сказал:

– Темно.

Не получив ответа, вздохнул, потом через долгую паузу объяснил, почему темно:

– Поздно уже.

А в конце пути сказал:

– Вот твой дом.

Будто Анна не знала своего подъезда. И странным было то, что Виктор своим поведением не раздражал ее, как будто этого и хотела – покоя. Чуть ли не месяц провожались, все так же не утруждая себя разговорами. Да и о чем было говорить? И так было все ясно. У Анны ясность оттого происходила, что сузился круг интересов. Оставалась отдушиной любимая работа, она обожала возиться с детьми, забывалась, в играх с ними просыпались фантазии, но рабочий день кончался, малыши уходили с мамами, а она возвращалась домой, и ей было зябко. Хоть дышал бы кто-то рядом!

Ни с того, ни с сего стал приставуч Платон Колыханов. Обещал в знаменитые актрисы вывести.

– Ты моя Галатея, – говорил.

Дурак! И это еще подтолкнуло Анну принять решение, так что однажды спросила Семина:

– Почему не женишься на мне?

– Я? – чуть не поперхнулся рыбьей костью Виктор.

Он уже давно бывал в квартире Анны, они вместе ужинали, смотрели телевизор, потом уходил.

– Чего так испугался? – спросила Анна.

– Почему я? – не мог никак понять Виктор.

– А что тут такого?

– У тебя столько…

– Чего столько?

– Ну, поклонников. Или как их? Платон говорит – на руках бы носил.