Ожившая надежда

– Что я жить должен только ради того, чтобы она не осталась совсем одна. Я ей не нужен как муж, но как единственное преданное существо нужен. Вот какой смысл своей жизни я увидел тогда. А ведь частенько приходила мысль уйти.

– Куда?

– Куда все уходим рано или поздно. Зачем, думал, жить? Какая от меня польза? А оказалась – есть. Я ее разгадал, пользу свою.

И чуть ли не счастлив был в тот вечер Виктор Семин.

Хорошо помнится и последний приход Виктора, который ничем не отличался от предыдущих, – та же бутылка водки, те же две-три рюмки и исповедь. Он никогда и ни в чем не винил свою супругу, все объяснял недоброй судьбой, которая свела двух людей под одной крышей, а счастья не дала. Оттого они и мучаются.

Сам Василий Павлович придерживался другого мнения, судьба тут ни при чем, а при чем был Корнеев, от которого людям доставались одни неприятности. Василий Павлович был в курсе, что семейная жизнь у Корнеева не сложилась. Его законная жена Римма была женщиной общительной, крутилась в близких кругах и встречалась иногда Зыкову на вечеринках, которые устраивали общие знакомые, кичась деньгами. Сам Василий Павлович и рубля бы не потратил на гостей, общение с которыми считал пустой тратой времени. Но приглашениями не всегда можно было пренебрегать, бизнесу связи нужны.

Подвыпившая Римма как-то, уединившись с Василием Павловичем, разоткровенничалась и так понесла на Корнеева, что речь ее показалась лучше музыки. «Бездарь», «трус», «ничтожество», «неудачник» – сама правда вещала устами женщины. Василий Павлович тоже не находил никаких достоинств в Корнееве. Тем более было странным, что Анна Ванеева любила этого типа. А она любила. Виктор Семин ни разу об это не заикнулся, но причиной его недоли был Корнеев. Василий Павлович даже допускал мысль, что и Корнеев не остыл к Ванеевой, оттого никак не уживался с Риммой.

В общем-то, самолюбие Зыкова тешилось тем, что у этих двух людей не сладилась жизнь, но он хотел большего. Сам точно не знал – чего, но какого-то существенного преимущества, что ли. Того, видать, чтобы Корнеев с горечью признал, насколько удачливей его оказался Зыков, а Ванеева пальцы кусала бы от досады, что упустила в свое время такого мужика.

И при последнем кухонном застолье с Виктором, без всякого дальнего прицела, как самому казалось, Василий Павлович сообщил гостю, что городская газета выражает соболезнование Корнееву Арсению Павловичу связи со смертью его несовершеннолетней дочери.

– Помнишь в молодости? – добавил Василий Павлович. – Что ты! Корнеев был первым среди нас. Думали, высоко взлетит, будет знаменитостью. А все у человека вышло боком. И Римма с ним разведется. Помнишь Римму? Я встречал ее. Мечтает за иностранца выйти. Вот какие дела, друг!

– Все, – как-то обреченно произнес Виктор и повторил: – Это все.

Он долго молчал, а потом поднялся и без слов ушел из квартиры. В тот день Виктор Семин повесился. Должно быть, решил, что теперь Корнеев свободен и вспомнит Анну. А та только и мечтает, чтобы вспомнил. Но это были предположения Василия Павловича, тем он объяснял поступок приятеля. Вины за собой не чувствовал, не от него, так от другого Виктор узнал бы о смерти дочери Корнеева. Хотя в том большой уверенности быть не могло, Виктор газет не читал.

На какое-то время Зыков почти полностью отошел от дел, а был занят похоронами единственного друга, как говорил вдове. Виктор не скрывал, что встречается с Зыковым, что они в приятелях, потому в хлопотах Зыкова ничего особенного Анна Семеновна не увидела. Несколько досадовало, что тот слишком уж размашисто все делал – дорогой гроб, оркестр, мраморный памятник, который сработали в одночасье, пышные поминки в ресторане. Хорошо, что Виктор этого не видел, а то не понял бы, к чему такие старания.

И все эти дни Василий Павлович пользовался малейшей возможностью побыть с Анной рядом. Ей в ту пору было около сорока лет, и она после долгой разлуки поразила Зыкова своей красотой и женственностью. В сердце Василия Павловича многоцветьем расцвела надежда, и оттого доброта наполнила все его существо. Непривычно возвышенное переживал он состояние. И оттого, должно быть, чтобы не портить настроение, о смерти дочери и развале семьи Корнеева он не сообщил Анне Ванеевой.

Во время поминок Василий Павлович сказал, что готов прийти на помощь в любое время, только стоит позвать.

– Мне не надо помощи, – сказала Ванеева.

– Я могу тебя навещать как старый знакомый?

– Я этого не хочу.

Как можно выговорить такие жесткие бессердечные слова после всего того, что он для нее сделал? Да у нее и на гроб-то не было денег! Так нет, она еще и ушла с поминок. Как это назвать? Вся доброта вмиг выпорхнула из сердца Василия Павловича, и такая обида охватила его, что меры той обиде, казалось, и не было. Оттого Василий Зыков по ее уходу сказал:

– Это она его в петлю загнала.

Арсений продал в деревне еще добротный отцовский дом, вступил в строительный кооператив и внес первый взнос на трехкомнатную квартиру. Так что со временем поселился в собственной квартире с женой и дочкой, которую назвал Аленушкой и истово любил с первого дня ее появления.

Дражайшая супруга Римма не могла примириться с тем, что ее муж пашет на Колыханова. Он дорабатывал сценарии, которые давали режиссеру. Римме же мечталось, что Арсений станет известным человеком, обретет общественный вес, с ним станут считаться, и поднимется шум, когда власть вынуждена будет выдворить его из страны за мысли. Солженицына вон изгнали, а он живет себе и в ус не дует. Не утопишь рыбу в реке. Мечта о жизни за границей в какой-нибудь уютной капиталистической стране не оставляла Римму, а только крепла в сознании. И бестолковый Арсений раздражал жену, просто бесил. Она настаивала, чтобы он громко во всеуслышание заявил о себе.

Однако старания Риммы были напрасны. Как только Корнеев выплатил за квартиру положенные деньги, наотрез отказался работать с Колыхановым. Пришел с бутылкой коньяка к нему домой, сели за стол, выпили по рюмке, и Арсений сказал:

– Отпусти на волю.

– Ты ж не крепостной! – засмеялся раскатисто Платон.

– Отпусти.

И Колыханов увидел по глазам приятеля, что теряет помощника, прежде такого послушного и удобного, как скатерть-самобранка.

Конечно, Корнеев мог и без всяких объяснений прекратить свою сценарную работу, но он не смог хлопнуть дверью, потому что многим был обязан Колыханову. Это же Платон выхлопотал место редактора тонкого журнала, надо полагать, нелегко это ему далось. Журнал был безобидным – фотки актеров, информация о фильмах, никакой политики – и начальство согласилось.

И если Арсения Фомича устраивала обретенная с помощью Платона тихая гавань, то Римма приходила в бешенство при одной мысли, что муженек достиг своей высоты и уже не поднимет планку. Рушились все ее надежды и мечты. И она превратила семейную жизнь для Арсения Фомича в ежедневную пытку. Возможно, скандалила сознательно, выбрав такой метод воздействия на мужа, мол, я его допеку, он у меня зашевелится. Римма не была глупой женщиной, она видела, что ее муж по уму и способностям куда выше многих, но те Заслуженные и Народные, а этот все рядовой. Потому всячески пыталась пробудить в нем честолюбие, но по горячности унижала своими словами Корнеева. Она даже перестала ходить с ним на разного рода мероприятия, потому что не чувствовала себя равной среди жен именитых, а ей хотелось смотреть на них чуть свысока.

Работала она тогда в Горсовете, куда устроил ее отец, даже чем-то заведовала, вроде отделом физкультуры и спорта, бывала часто в командировках, да и так пропадала допоздна, он не спрашивал – где, она не считала нужным отчитываться. Но с каких-то пор по телефону стала звонить сладкоголосая женщина и сообщать, в какой квартире или в каком номере гостиницы Корнеев мог бы в данный момент застать жену не в одиночестве. Арсений Фомич коротко благодарил вестницу за усердие и клал трубку. Ему стало совершенно безразлично, чем занимается жена, он отделился и стал спасть у себя в кабинете, на что она только фыркнула. Видимо, полностью отчаялась победить.