Внучкин

– Это так. Житье там, сказывают, – все реки, вода, да трудно.

– А лучше на печке лежать?

А Внучкин от каждого крестьянина нажил по рублю серебром – таким образом: в условиях, заключенных с крестьянами, было сказано, что за них внесены подати и недоимки. Подать действительно была вся внесена за полгода, а недоимки – по нескольку копеек. Тут, конечно, нажились и писаря и старосты.

Крестьяне этого не знали, потому что деньги на приход писаря обещались записать после; им выдали только квитанции в получении денег за подати, а условия оставлялись всегда в главной конторе пароходства.

Приехал Внучкин в Покровское село. Почти из каждого окна смотрели, как он ехал; попадавшиеся навстречу ему люди не узнавали его, останавливались, а узнав, замечали: эк его расперло; гли, рожа-то!

Жена его расплакалась от радости; глядя на нее, и дети стали кукситься, но с удивлением смотрели на родителя.

– Ну, чего ты ревешь, дура! Ставь самовар; делай пельмени, топи баню.

– Ох, голубчик, погоди! ведь чуть не три года, как не видались. И какой это ты, право: и письма, что есть, не хочет написать и денег не посылает.

– Где бы я взял их?

– Да вот ты, поди, не одну сотню нажил по наймам-то, – нет, чтобы жене ситцу привезти: у ребятишек вон все рубашонки обносились… Уж я вся об тебе изныла.

– Ну, ну. Делай, что говорят.

На другой день пришли с визитами – голова, писарь, священник, становой. Каждый имел какую-нибудь цель, но Внучкин держал себя важно, говорил нехотя, свысока – и вытолкал их, сказав каждому: извините, я в баню иду, а завтра еду.

Крестьяне и жены их то и дело приходили к Внучкину из любопытства, посмотреть, как переменился Внучкин. Они теперь забыли всю неприязнь к Внучкину, потому что теперешний писать был хуже Внучкина. Они, по простоте своей, хотели высказать ему все свое горе и попросить его, не поможет ли он им чем-нибудь. Но они ошиблись.

– Здорово, Василий Сидорыч. Как те бог милует? – говорили они, входя в избу Внучкина.

– Здоров, здоров!.. Что надо?

– Да я так… Ишь ты какой ноне стал…

– Ну, мне, братцы, некогда с вами калякать.

– Конечно… Где уж: ты и прежде… А скоро опять будешь?

– Не знаю.

Жена Внучкина заметила, что Василий Сидорыч уже не тот. Нет в нем прежних ласк, прежней хлопотливости; он сух, говорить с ней не хочет, важничает, детей не приласкает. На другой день утром жена его нарочно принарядилась по случаю его приезда, напекла и нажарила в печи много. За чаем Василий Сидорыч был веселее.

– Ну, Евгенья, мне завтра нужно ехать… Жена вздрогнула, заплакала.

– Погости ты, Васенька, голубчик…

– Нельзя, я человек служащий. Здесь скучно.

Жена пуще заплакала, а Внучкин издевался над ней:

– Там жить весело, друзей много, а здесь не то: все мужики… Завтра чем свет уеду.

День в селе больно длинен показался Василью Сидорычу. К крестьянам ему идти стыдно было, с писарем и прочими знаться не хотелось. Пошел к становому, – и проиграли в карты до утра.

Выспался Василий Сидорыч и стал собираться в дорогу. Сцена была тяжелая: жена плакала, ребята тоже; Василий Сидорыч, как видно, старался скорее улизнуть. Во дворе стояла пара лошадей, запряженных в повозку, за воротами стояли крестьяне.

– Ну, Евгенья, прощай. Мне жалко тебя, да что делать! – Василий Сидорыч прослезился и вынул из-за пазухи бумажник, развернул его, стал считать деньги.

– Ну, на вот тебе пятьдесят рублей. Да смотри, не проси денег, – сказал он жене и положил на стол две двадцатипятирублевки. Жена поклонилась ему в ноги.

– Спасибо, Васенька! Мне и денег бы не надо, только бы ты дома-то…

Выехал Василий Сидорыч за ворота. Крестьяне шапки сняли, поклонились.

– Прощай, Василий Сидорыч.

– Не увезешь ли грамотку Семену?

– Где я его там искать-то стану? отправь по почте.

И Василий Сидорыч уехал к становому и на другой день с ним уехал в город.

Становой был очень любезен с ним всю дорогу; Внучкин напоил его в городе до положения риз.

Становой был тоже не промах.

– Ты, я знаю, плут: за тобой еще старые грешки есть! Хошь, задержу? – сказал он.

Внучкин, однако, успел уехать подобру-поздорову.

VI

По приезде в Нагорск Внучкин первым долгом представился конторщику.

– Ну, я думаю, ты нагрел лапу.

– С чего это вы взяли? Да и откуда я поживусь?

– А от крестьян?

– Сохрани меня бог. Я все делал по совести. Вот вам остатки от расходов – тридцать два рубля двенадцать с половиною копеек.

– Какие остатки? В прошлые годы у нас больше ассигновали, да недоставало еще.

– Ну уж, я не такой человек, чтобы чужим добром пользоваться.

Конторщик решительно не понимал: зачем Внучкин ездил, когда он даже остатки представил.

– Да ты возьми их себе, мы сведем счеты.

– Ну уж, нет! Оборони меня бог. Конторщик донес об этом поступке управляющему, тот позвал Внучкина к себе.