Источник питания

Источник питания
Федор Михайлович Шилов

Жители Умбруса точно знают, что крошки от питательного батончика необходимо беречь, иначе энергии не хватит даже на то, чтобы «подкормить» наручные часы… Да, в этой стране техника помогает людям, но питается их же энергией, поэтому в домах и на улицах почти всегда царит полумрак. А в соседней Люцурии – стране света и роскоши – такие мелочи никого не волнуют, ее жители обеспечены всеми ресурсами и решают глобальные вопросы. Почему же тогда дочь крупного чиновника убегает в Умбрус и отказывается вернуться назад, несмотря на трудную жизнь в тени? Может быть, здесь, несмотря на нехватку энергии, больше человеческого тепла?

Федор Шилов

Источник питания

Источник питания

Отец говорит, что всё началось с рекламного ролика. Как обычно: экранный вариант давно знакомых продуктов после обработки фуд-стилистами. Аппетитные хлопья и злаки, резвые орешки, кокосовая стружка, густая карамель и нескончаемые потоки мёда и шоколада. Приторно настолько, что хотелось помыть телевизор.

Кричащий слоган: «Суперпитательный батончик „Источник питания“ – твоя еда на всю жизнь». Сколько такого повидали? Съел – и никогда не захочешь ничего больше.

Мало тех, кто прежде обращал внимание на смелые заверения рекламщиков.

А потом погас свет. Внезапно и повсеместно.

– Нет, солнечный, конечно, остался, а вот электрического мы лишились,– так рассказывает отец. Им с матерью тогда было около тридцати. Моему старшему брату Омбражу едва исполнилось два года, и вот-вот должен был родиться я.

– Иначе мы с Паэной вряд ли решились бы завести ещё одного ребёнка. Жуткое выдалось времечко. Продукты в магазине нам были не по карману. Зарплату стали выдавать на две трети батончиками «Источник питания» и на оставшуюся треть – деньгами. Вероятно, нас не хотели лишить возможности вносить коммунальные платежи и хоть изредка чистить зубы и подтираться. С тех пор прошло двадцать два года, мы живы, вырастили прекрасных сыновей и ни о чём не жалеем. Правда, признаюсь, я каждый раз боюсь перед сном, что, поцеловав вашу маму больше одного раза на ночь, наутро не найду в себе сил завести машину.

Мы смеёмся. Это наша любимая шутка. И папа тут же целует маму, а брат хлопает меня по плечу.

– Кому крошки от батончика? – спрашивает мама, и, не дожидаясь ответа, делит их между мной и Омбражем. Этого хватит, чтобы пятнадцать минут поиграть в компьютерную войну.– Вечерний выпуск новостей, как всегда, за мой счёт! – оповещает мама и прикрепляет к коже округлый электрод. На миг замирает, пережидая кратковременную остановку сердца с последующей экстрасистолой, и поворачивается к экрану телевизора, озаряющемуся заставкой новостной программы.

Часы в нашей семье носят все. Они отнимают мало энергии.

Да, теперь вся электротехника работает за счёт человеческих ресурсов. Съел батончик, прикрепил датчик – и радуйся жизни, жги собственное электричество. Такие киловатты у государства не украдёшь.

Двадцать два года назад, накануне моего рождения, наша страна распалась на две половины. Люцурию и Умбрус. В школьных учебниках пишут, что первое название составили из двух латинских слов lucis (свет) и luxuria (роскошь), а второе – симбиоз umbrae (тьма) и usus (нужда). Так и живём. Они – в блеске, мы в бедноте. Они – богачи, а мы – отбросы. Слепые. Кроты.

Понятное дело, дружбы между двумя половинами страны не водится, работаем мы каждый на своей территории, однако бесшабашные подростки запросто бегают из Умбруса в Люцурию на дискотеку, а купающиеся в свету богатые девчонки соблазняются нашими низкими яркими звёздами в непроглядной ночи.

Вот такое государство.

Меня зовут Кисертет. А фамилия моя – Тень. Пожалуй, не совру, если предположу, что мы – единственная в Умбрусе семья, носящая фамилию. Впрочем, о своей семье я расскажу вам позже, сейчас я собираюсь на свидание. Это не просто очередная встреча в кафе или кинотеатре. Это – знакомство с её родителями. Я надену свой лучший костюм и отправлюсь в дом к Шонди и Менессе. Солнцу и Луне.

Чем закончится сегодняшний вечер я могу без труда рассказать, даже не доставая пиджака из шкафа, но моя девушка уверяет, что всё пройдёт гладко. Увы, ей только восемнадцать, я всё же старше и способен сообразить, что разработчик рецепта батончиков «Источник питания» не потерпит в своём доме крота.

– Даже не переживай,– щебетала вчера при расставании Гевси,– Папочка любит меня и не станет препятствовать нашему счастью.

Беспокойство всё равно не оставляло меня сегодня, как и в любой другой день, когда доводилось оказываться на ярко освещённых улицах Люцурии. Казалось, свет прожаривает насквозь, каждый луч словно протыкает меня булавкой, как мотылька, ставшего занятным экспонатом в чьей-то коллекции.

Уже на подходе к дому Гевси и её родителей я почувствовал слабость. Разумеется, никаких датчиков ко мне сейчас не крепилось, за исключением сенсорной панели наручных часов – но это мелочи. Всё окружающее великолепие, ажурные, плещущие светом фонари питались от трансформаторов, а не из моих жалких внутренних ресурсов, но тем не менее мне, привыкшему беречь каждый фотон, не удавалось расслабиться и просто купаться в световых потоках. Чтобы осветить улицу в Умбрусе, потребовалась бы сотня человек единовременно и ещё сотня сменщиков, но, даже при таком подходе, свет был бы значительно более тусклым, чем здесь.

В Умбрусе по вечерам мы чаще сидим дома, а по улицам пробираемся ощупью, ориентируясь только на свет автомобильных фар и отблески в окнах окрестных домов. Естественно, никому даже в голову не приходит сократить рабочий день настолько, чтобы служащие успевали вернуться домой засветло и не подвергались заведомому травматизму. Если уж страна, в прямом смысле этого слова, питается своими жителями, вряд ли она станет горевать о перемене блюд. Боюсь, в скором времени демографические показатели станут плачевными, среди моих ровесников всё меньше желающих обзаводиться семьями и плодить новых кротов. Но разве два десятка лет – достаточный срок, чтобы понять размеры бедствия?

Я замер, пережидая коленную дрожь и приступ лёгкой дурноты. Глаза покалывала привычная для вылазок в Люцурию боль. Ещё час-полтора, и они начнут слезиться, хорошо, если не дойдёт до ожога роговицы.

Мама Гевси – Менесса – была мила и учтива, но холодна и не проявляла ко мне ни малейшего живого интереса. Отец – Шонди – удостоил только одним взглядом при рукопожатии, но мне показалось, что он заметил всё: и набухшие покрасневшие конъюнктивы, и мой бедняцкий взор, и всё моё прошлое, и всё моё настоящее.

За ужином разговаривали мало. Гевси вертелась на стуле, нахваливала меня на все лады и поминутно чмокала в щёку. Менесса молча накрывала на стол, отстранённо улыбалась дочери и снисходительно кивала в такт её дифирамбам.

Шонди ел вдумчиво и размеренно, как ел бы, вероятно, приговорённый к смертной казни, избравший в качестве последнего желания возможность основательно подкрепиться. Он изредка вставлял короткие реплики, в основном это были вопросы, адресованные мне, каждый мой ответ он сопровождал кивком ярко-седой головы с забавной причёской: ему словно нахлобучили на темя половину сваренного вкрутую яйца без скорлупы. Этот малоэмоциональный кивок хотя бы давал гарантию, что Шонди меня слышит.

Временами он отрывался от трапезы, вытирал салфеткой палец и вращал новостную ленту на экране лежащего рядом с тарелкой планшета. Почерпнутой из планшета информации он тоже кивал. Казалось, сенсорная панель интересует его больше общения за столом.

– Вас зовут Кисертет? Что значит ваше имя?

Я готовился соврать. Этого вопроса не могло не быть в перечне обязательных при знакомстве. И всё же я стушевался. Моё имя значит – Тень. Тень – значит бедняк. В Умбрусе при рождении всем дают имена так или иначе связанные с тьмой – Ночь, Мгла, Сумерки… В загсе выбранное слово переводят на любой язык мира, так появляются наши имена. Некоторые, как, например, мои родители приходят в загс с готовыми переводами.

Имена богачей рождаются так же, с той лишь разницей, что они – светлые. Гевси – радуга, её подруги – Свеча и Бликующая. В переводе, конечно, поэтичнее, но всё же необыкновенно напоминает лошадиные прозвища. Да и все наши имена, откровенно говоря, увереннее смотрелись бы в ряду кличек для животных.

– Солнце,– быстрее меня ответила Гевси,– Кисертет означает Солнце.

– Португальский? – уточнил Шонди.

– Венгерский,– правду я ответил самостоятельно.

– Значит, мы в некотором роде тёзки? – он через стол посмотрел мне прямо в глаза. Мне стало неловко. Я неуверенно кивнул и уткнулся носом в тарелку, но, казалось, его взгляд отражается от столовых приборов в моих руках и буравит меня насквозь.

– Почему вы так вяло едите мясо? Не вкусно? – вопрос Менессы был похож на ещё одно блюдо, только что поданное из холодильника – заливное или охлаждённый десерт: равнодушный, заданный вскользь и не требующий ответа. Всего лишь дань вежливости. Нет, блюдо – громко сказано. Просто брошенный в раковину для разморозки кусок свинины.

– Вкусно.

Она тоже кивнула.

– Милая, включи музыку,– распорядился Шонди,– не сидеть же в тишине весь вечер. Пусть звучит фоном.

Звучит фоном! Подумать только. Плеер я иногда слушаю перед сном, если Омбраж отказывается играть в приставку. У отца есть маленький приёмник, он следит за футбольными матчами, если трансляция выпадает на выходной день и не нужно садиться за руль. Музыка в нашем доме почти целый час без перерыва звучит только в Новогоднюю ночь – мама и папа по очереди надевают датчики – родители берегут для нас частицу волшебства и не позволяют «кормить» праздничный «Голубой огонёк». А тут – фоном! И целый вечер! От обилия звуков, света и запахов меня снова замутило. Глаза чесались, ещё чуть-чуть и польются слёзы. Я промокал глаза салфеткой, стараясь делать это как можно незаметнее, но, кажется, от Шонди ничего не скроешь.

– Менесса, принеси нашему гостю глазные капли,– сказал он обманчиво мягко,– у нас ведь есть глазные капли?

– У нас нет глазных капель. Чаю?

– Жаль.

Он отложил вилку и нож, жестом отказавшись от предложенного чая.

– Осторожнее с мясом, Кисертет. Моя жена готовит его потрясающе, но, боюсь, вам тяжело будет его переварить.

Я понял, что попался. Разумеется, моему нутру, привыкшему к питательным батончикам, еда богачей не пришлась по вкусу. Гевси приносила на свидания шоколад, кое-какие фрукты, один раз купила нам эскимо – одно на двоих, так романтичнее – но это и всё, что мне довелось пробовать. Два небольших кусочка мяса, запеченного с овощами под сыром, упали в желудок, словно были украдены с экспозиции «Деликатесы из мрамора».

– Венгерский… – Шонди провёл пальцем по экрану,– вероятно, имя Ваконд подошло бы вам больше, не так ли, тёзка?

Я непонимающе уставился на него. Гевси тоже замолчала и на всякий случай погладила мою дрожащую руку.

– Я не полиглот, но – спасибо всемирной паутине: в ней можно найти много интересного,– он приподнял планшет, демонстрируя источник своих знаний,– Ваконд – крот по-венгерски. Возможно, произношу неверно. Надеюсь, вы не очень смущены, что неловкий обман так быстро раскрылся?