Таймер

– Ты ж не беременный, а тоже высчитываешь!

– У меня исслевование,– весомо заключил он, посасывая кусочек шоколада.

Просто проклятие какое-то: в последнее время я только и делаю, что ем сам и наблюдаю, как едят другие! С перерывами на «приработок в торгово-развлекательной структуре».

– Считай, что и у меня исследование.

– Тогва ничего не скажу.

– Как знаешь.

Я склеивал невероятный пазл скотчем. Неровные края изорванных клочков напоминали рельефы невиданных гор, а стыкуясь вдруг становились реками, а позже – под клейкой лентой – реками подо льдом. Я создавал невероятные карты с невиданным ландшафтом и в то же время карты гадальные, которые помогут мне, возможно, прочитать будущее: состоится ли ли для меня и Веры долгожданная «улётная» встреча. Передо мной высилась гора бугристых восстановленных тетрадных листов. На некоторых не хватало фрагментов – с края, с угла, в центре. С цифрами или пустых. Я составлял из мелких косточек скелет ископаемого зверя, который должен был мне открыть секреты непознанной эпохи. Я одновременно клеил и вглядывался в даты: вдруг получится сразу понять искомую закономерность. Но нет, бумажное кладбище безмолвствовало. Постепенно всё дело Женькиной жизни восставало если не из пепла, то из руин уж точно, но проку от записей мне было мало. Не видел я логики, ну не видел! А может, и нет её? Может, этаж исчезает, когда ему вздумается? Почему он вообще должен подчиняться каким-то графикам?

Глаза устали от множества дат, изображение двоилось и плыло, во рту держался сладковатый привкус липкой ленты – я рвал её зубами.

Ещё чуть-чуть и мою уставшую спину тоже нужно будет собирать по кусочкам.

– Можно я заберу всё это домой?

– Нет.

– Тогда можно приду завтра снова?

– Я больше никогда тебе не открою.

– Ладно.

Я встал, отряхнул колени от бумажной пыли. Голова гудела, в ногах кололо, словно в кровь мне подсыпали канцелярские кнопки. На пальцах и штанинах в лучах света искрились кусочки скотча – как близкие, но не достигнутые звёзды.

– Есть тетравь з-з-за июнь-июль. Я не успел её порвать… Не з-з-захотел её рвать.

«Тетравь за июнь-июль» меня не интересовала. Я и сам знал, когда исчезал этаж в этот период. Тем более, что тетрадь эта оказалась почти пустой – записи были только на первой странице. Я мельком пролистал её до конца, чтобы убедиться в отсутствии каких-либо ещё заметок.

– У тебя не всё записано, Жень,– ляпнул я и тут же пожалел: вот сейчас он опять разревётся от обиды.

– Всё,– он засопел, но не заплакал.

Мы с Мишкой застревали у него в квартире семь или восемь раз. Вспоминали об этом недавно. А у Женьки за июнь—июль только пять вылетов этажа на орбиту, если так можно выразиться. Это с учётом самого последнего, в котором Миша не участвовал. Вот, пожалуйста, записано: 18 июня – это наша гулянка, длилась больше суток. Всё сходится с Женькиными записями.

Раза два я не обнаруживал этаж, когда совершал блуждания по лестнице. Кажется, 29 июня квартиры с 93-й по 96-ю отсутствовали. Именно эта дата зафиксирована у Женьки.

И ещё три числа. Но их должно быть больше. Пусть и коротких, но исчезновений в первый месяц лета состоялось не пять, а все десять!

Или… Каждая квартира исчезает дополнительно по собственному расписанию? Бывают дни, когда этаж исчезает лишь частично? Это усложняет дело. Тогда мне нужны отчёты по 96-й квартире, а не по Женькиной, 93-й… Я помотал головой. Думать обо всём этом стало невыносимо.

– Спасибо, Жень.

– На зворовье,– осклабился он и нелюбезно выдернул тетрадь из моих рук,– б-б-больше не прихови никогва! Ты сломал мне ж-ж-жизнь…

– Вот ещё что хотел спросить, Жень: это ты написал на моей двери «Убирайся»?

Вот так, снова простой вопрос в лоб. Такой уж я горе-сыщик. Юлить, искать хитроумные ходы, демонстрировать чудеса дедукции – это не моё.

– Нет,– жёстко ответил Евгений Сумароков и выставил меня вон.

Глава 14

– Как хорошо, что я вас встретила! – Марина Огарёва кинулась ко мне и подхватила под локоть. Думаю, если бы ей хватило сил, она бы сгребла меня в охапку.– Я ужасно соскучилась по собеседникам за шесть дней отсутствия этажа! Сегодня целый день гуляла, обошла весь Ямгород, словно тысячу лет в нём не бывала! Насиделась на всех лавочках, неприлично приставала к людям с разговорами. И дышала, дышала, дышала – надышаться не могла после заточения! У меня любимое место есть – там берёза, как змея, обвивает тополь, видели? Обычно рядом с ним молодожёны фотографируются. Сегодня не было никого, странно, да? Ведь погода стояла чудесная, женись не хочу! А никого не было, и я вдоволь нагулялась там! Это самые яркие представители влюблённых среди флоры, вы не находите?

Марина тащила меня вверх по ступенькам: туда, откуда я только что спустился, и куда мне, признаться, после Женькиной отповеди возвращаться не хотелось.

– Пойдёмте, пойдёмте! Обещаю, сегодня никаких вафельных тортов. Только пирожные!

В руках у неё действительно была коробка. На беду внутри оказался бисквит с кремовыми розами: ещё один десерт из числа нелюбимых. Похоже, ничто не сроднит меня с Огарёвыми. Вкусы у нас совершенно разные.

Мы снова зашагали по ступеням: она, как положено, лицом вперёд, а я – чуть полубоком, так ещё и не решивший: наверх мне надо или всё-таки вниз. Не отпускает меня 4-й этаж дома 65 по улице Вишнева. Только что выгнали из одной квартиры и вот, пожалуйста, почти силком тащат в другую!

– Мы с мужем за шесть дней едва ли обменялись десятком слов! Он такой бука! Уткнётся в свою газету и на меня ноль внимания! Что там можно читать шесть дней кряду? Наизусть зазубрить – и то меньше времени уйдёт!

О супруге она всегда говорила нарочито весело, беззаботно, но складывалось ощущение, что нет для неё темы болезненнее и тяжелее.

– Наизусть зазубрить, зазубрить наизусть,– напевала она, отпирая дверь.

– Антон,– крикнула Огарёва в глубину квартиры,– я Арсения по дороге встретила, мы чай будем пить! Он опять весь в своей газете,– пояснила она для меня,– хоть бы вышел подышать,– и тут же повторила для мужа,– хоть бы вышел подышать!

Антон сидел на кухне и действительно читал газету. При моём появлении он тряхнул развёрнутый во всю ширь лист периодики, отогнул угол, высыпал на меня, как из кулька с семечками, что-то презрительно-неприязненное во взгляде и снова тряхнул газету, возвращая угол на место.

То ли от усталости память моя обострилась, то ли она и впрямь озаботилась поиском возможной природы этих неприязненных взглядов, только вдруг передо мной проплыл образ: точно такой же отогнутый угол, короткий взгляд и снова – газетная полоса. А вот другое видение – человек с лицом Антона в компании двух или трёх изрядно выпивших полуголых девиц. У Миши на квартире. 18 июня, в день нашей гулянки…

– Кажется, всё-таки трёх девиц,– пробормотал я.

– Что, простите? Не расслышала,– Марина сметала хлебные крошки со стола – ладонью в ладонь.

– Девушек было три,– повторил я. Слова от усталости выскакивали из меня, как брызги шипящего масла подлетают на горячей сковороде.

– Ваш муж,– снова плюнул я информацией, даже не пытаясь сдерживаться: бесплодные часы возни с бумажными обрывками лишили меня соображения, а такта во мне всегда было маловато,– он вам изменяет.

Внутри шевельнулось вялое сопротивление: ты был пьян, у тебя плохая память на лица, тебе могло почудиться. Остановись, не говори лишнего, сведи всё в шутку, отыграй назад, притворись, будто сказал нечто вроде: «чтение людей меняет» и возвышенно похвали страсть соседа к печатному слову.

Марина стояла ко мне спиной у раковины и отмывала руку от собранных крошек. Мне не было видно её лица. Лицо Антона поднялось над газетой, глаза сделались узкими, а оплывшие щёки и оба подбородка задрожали.

– За такое мужики морду бьют,– прошипел Огарёв.

– Ну так набей! – воодушевлённый внезапной догадкой, выпалил я.– Соверши хоть что-то мужицкое, а то уж больно по-бабьи – царапать гвоздём на двери! Опасался, что вспомню тебя? Расскажу о походах налево?

В эту секунду я ничуть не сомневался, кто оставил автограф на моей двери. Как всё просто и скучно оказывается!

Марина резко обернулась, на лице её оказалась любезная улыбка, столь же неуместная сейчас, как соломенная шляпка в буран. Она подошла к мужу, обняла его со спины и прижалась щекой к седой макушке.