Кубанское казачество и его атаманы

«Ради войсковой резиденции» основан город Екатеринодар.

В Екатеринодаре, «ради собрания войска и прибежища бездомовных казаков», устроено было 40 куреней, из которых 38 носили те же названия, что и в Запорожской Сечи; а все войско положено было «поселить куренными селениями в тех местах, где какому куреню по жребию принадлежать будет».

В каждом курене ежегодно, 29 июня, положено было избирать куренного атамана.

Куренные атаманы должны были безотлучно находиться при куренях, делать наряды по службе, примирять тяжущихся и «разбирать голословно маловажные ссоры и драки», а «за важное преступление представлять под законное суждение войсковому правительству».

Старшины без должности должны были повиноваться в куренях «атаману и товариществу», а этим последним, в свою очередь, предписывалось уважать старших.

Для заведывания и утверждения по всей войсковой земле к «долгоденственному спокойствию благоустроенного порядка» войсковая территория была разделена на пять округов.

Для управления округами в каждом из них полагалось «окружное правление», состоявшее из полковника, писаря, есаула и хорунжего и имевшее свою окружную печать с гербом.

Окружные правления и лица, составлявшие их, обязаны были «чинить непременное и немедленное исполнение» письменных распоряжений войскового правительства. На правление, кроме того, возложено было иметь попечение об экономических нуждах населения, «а также между людьми встречающиеся ссоры и драки голословно разобрать»; заботиться об исправном и своевременном вооружении казаков, о дорогах и мостах, о благоустройстве и чистоте в куренных селениях, о пожарной части, о преследовании воров и грабителей и о мерах против повальных болезней на людях и на скоте.

В частности, казакам, как чиновным, так и рядовым, дозволено было заводить на войсковой земле и угодьях дворы, хутора, мельницы, леса, сады, виноградники и рыбные заводы, а «в отменное воздаяние старшинам, яко вождям, наставникам и попечителям общих сего войска благ», позволялось кроме того селить при хуторах родственников и «вольноотпущенных людей».

Собственно для окружных правлений была выработана также особая инструкция, в которой подробно были изложены права и обязанности окружной администрации, как земской полиции и исполнительного органа.

Таковы в существенных чертах были порядки того самоуправления, которым должны были начать свою новую жизнь на Черномории наследники Запорожья. Сравнивая эти порядки с тем, чем пользовалось в этом отношении Запорожье, нельзя, конечно, не заметить, что права казачества были значительно сужены. Для Запорожской Сечи почти не существовало никаких законов, изданных центральным правительством; она сама составляла свои законы, на основании обычая, и даже карала своих преступных сынов смертной казнью. Управление же Черноморским войском предписывалось в жалованной грамоте сообразовать с узаконениями по управлению губерниями. В Запорожье широко практиковалось выборное начало. На Черномории, раз казак занял в войсковой иерархии чиновное место, за ним закреплялось звание пана правительственными дипломами навсегда.

С другой стороны, за казачеством были оставлены, во-первых, право войсковой земельной собственности и, во-вторых, куренное самоуправление, т. е. такого рода устои, на которых крепко могла еще стоять общинная жизнь казачества. Казаки вообще старались удержать даже внешние черты сечевого устройства. Так, были оставлены курени в Екатеринодаре наподобие сечевых; под именем округов были учреждены те же запорожские паланки, в которых, как и в Запорожье, администрацию составили полковник, писарь, есаул и хорунжий; администрация эта ежегодно выбиралась войсковым правительством, т. е., если не самим товариществом, то все-таки его представителями, составлявшими коллегиальное учреждение; в сфере обыденных отношений предписывалось даже почитать, как и в Запорожье, старшин, не проходивших общественной службы (т. е. смененных в своей старшинской должности преемником. – Прим. ред.) и пр. Но суть, конечно, заключалась в перенесении самоуправления в курень.

Таким образом, в Черномории в первый раз ясно обозначалась та диференцировка автономных функций казачества, благодаря которой одна часть этих функций перешла к центральному правительству, а другая осталась за войском в форме специальных его прав. Высшая администрация казачества, представляя собою одну лишь внешнюю форму сечевой администрации, без внутреннего правового содержания, была собственно органом правительственным, так как и назначалась, и сменялась, и руководилась, и была ответственной исключительно пред центральным правительством. Самоуправление затем замкнулось в тесные рамки куренной, сельской общины.

Не само казачество, конечно, додумалось до подобной реорганизации вековых своих порядков, но его привели к тому исторический ход событий, обстоятельства внешние, которые должны были сузить приволье казачьей жизни. Под влиянием этих обстоятельств казачество работало несомненно в духе своих старинных идеалов и сумело разбить бессемейную Запорожскую Сечь на сорок мелких черноморских сечей, в основу которых, по словам грамоты Екатерины Великой, должно было лечь «распространение семейственного жития»; но если при этом оно изменило и ограничило свою внутреннюю организацию, то это зависело не от превращения бессемейного казачества в семейное, а обусловливалось обстоятельствами чисто внешними – требованиями и интересами центрального правительства.

Но упомянутое сечевое устройство Черноморского казачества существовало без изменений только до 1801 года, когда войску была дана новая грамота императором Павлом, значительно изменившая прежнее казачье устройство и изгнавшая из употребления даже некоторые названия лиц и учреждений, заимствованных черноморцами из Запорожской Сечи. Напрасно раньше, в 1797 году, кошевой атаман Т. Т. Котляревский хлопотал о том, чтобы дозволено было войсковое правительство «именовать по-прежнему Кошем войска верных черноморских казаков» и заботился о пожаловании войску «бунчука и трости войсковой, поелику сии привилегии были в войске Запорожском жалованными». Атаман, видимо, желал удержать хотя бы одни внешние черты старого сечевого устройства, чтобы по крайней мере они напоминали молодому казачеству о былой автономии его дедов и отцов. Но центральное правительство в свою очередь неизменно шло по раз намеченному пути. В силу упомянутой грамоты, вместо «войскового правительства» была учреждена «войсковая канцелярия», в которой должны были присутствовать от войска атаман и два члена, а от правительства «особа», по назначению от него; при канцелярии же должен был состоять правительственный прокурор. В деловом отношении, согласно с образцами тогдашнего бюрократизма, канцелярия была разделена на шесть «экспедиций» – криминальную, гражданскую, казенную, межевую, полицейскую и сыскную. В следующем за тем году указом императора Павла от 13 ноября, войско было разделено в военном отношении на 20 полков.

В царствование Александра I указом от 25 февраля 1802 года вновь положено было учредить «войсковое правительство с таким же числом присутствующих, как и в Донском войске», а в войсковой канцелярии Донского войска, в силу того же указа, повелено было присутствовать войсковому атаману, двум непременным членам и четырем асессорам, причем учрежденные при Павле экспедиции, за исключением полицейской, положено было совсем уничтожить. По воинским делам Черноморию приказано было подчинить инспектору крымской инспекции, а по части гражданской – таврическому губернскому начальству и «особенно управляющему губернией». Затем участие в войсковом правительстве «особого генерала» также решено было отменить, оставив лишь прокурора. Таким образом, благодаря этому узаконению, был сделан как бы шаг назад к прежнему казачьему устройству. Но вместе с тем деление войска на 20 полков в военном отношении осталось в своей силе.

По словам И. Д. Попко, старые казаки резко отличали то устройство казачества, какое последним было получено в силу узаконений Павла и Александра I, от прежнего, выраженного письменно в «Порядке общественной пользы», обозначая его в своих воспоминаниях лаконически: «до полков». И на самом деле в этом отношении замечалась видимая разница, хотя разница эта началась раньше деления войска на полки. Так, первые три кошевые атамана – Белый, Чепега и Головатый, были еще избраны казачеством по старинному обычаю на войсковой раде и только утверждены правительством; четвертый затем атаман Котляревский был уже прямо назначен правительством, без всякого выбора, и с этих пор войсковые атаманы назначились правительством из среды казаков до 1855 года, с которого назначение войсковых атаманов стало производиться исключительно из лиц не казачьего происхождения. Грамотой императора Павла были совсем уничтожены звания войскового судьи и войскового писаря. Деление на полки, ослабив отчасти у казаков право собственных военных распорядков, наложило на войско узы внешней, сторонней регламентации. Назначение в войсковую канцелярию доверенных от центрального правительства лиц, помимо выраженного самим фактом войску недоверия, связывало казачью администрацию в области самостоятельных ее действий и начинаний. Одним словом, последними правительственными распоряжениями окончательно были стерты следы собственно войскового казачьего самоуправления. От Запорожской Сечи осталось одно куренное, общинное, в тесном смысле, самоуправление.

Итак, начало общинного самоуправления черноморцев надо искать в том отдаленном времени, когда на Черномории существовала куренная община, позаимствованная в свою очередь из Запорожской Сечи.

Насколько можно судить об этом отдаленном времени, куренное самоуправление целиком держалось на народных обычаях и традициях. Писанных законов не существовало для этой мелкой казачьей общины. Куренный атаман был лицом выборным и ежегодно сменяемым, по желанию избравшей его общины, раз он был ей не угоден. Куренное общество или круг было традиционно казачьей «громадою», вершившей свои общественные дела на общих радах. Тут, на этих радах, товарищество и атаманы обсуждали свои нужды, распределяли выполнение общественных повинностей, устанавливали известного рода хозяйственные порядки и чинили суд и расправу в тех границах, какие позволялись им войсковой администрацией, но какие, впрочем, были не определены ясно, а потому, и еще более по старой привычке, часто преступались казачеством.

Впрочем, собственно в исполнительных органах куренного управления в разное время были вводимы некоторые изменения. Обычным представителем общины был в этом отношении атаман, при котором состоял писарь. Но затем в одно время, кроме куренных атаманов, были так называемые сельские атаманы, в другое время именно во время водворения переселенцев в начале тридцатых годов, назначались «смотрителя» во вновь устраивавшиеся селения. В конце концов куренное правительство составляли куренной атаман и два куренные судьи с неизбежным писарем, на котором лежало ведение канцелярской части. Все эти лица были выборными и первые три лица, кроме исполнительной роли, несли обязанности ближайшей судебной инстанции, роль которой, впрочем, как-то терялась в куренном казачьем «круге» или «раде», представлявшем собой высшую инстанцию казачьего куренного самоуправления.

В таком виде куренное самоуправление существовало до 1842 года, когда то, что держалось в куренных общинах на обычае и традициях, в первый раз было сформулировано и занесено в правительственные законоположения. В этом году вышло первое казачье положение.

Положением 1842 года управление Черноморским казачьим войском было подразделено на военное и гражданское. Для военного управления были учреждены войсковое и окружные дежурства. В гражданском же отношении органы управления распадались на войсковые, окружные и станичные.

К войсковым учреждениям относились: 1) войсковое правление, 2) войсковая врачебная управа, 3) войсковая прокуратура, 4) торговый словесный суд и 5) полиция города Екатеринодара. Существенный орган в казачьем управлении представляло собственно войсковое правление, которое состояло из четырех экспедиций: исполнительной, хозяйственной, поземельной и гражданской.

Окружное гражданское управление, в свою очередь, распадалось: 1) на окружной суд, 2) окружное сыскное начальство, 3) словесный мировой суд (рассматривал только мелкие уголовные и гражданские дела. – Прим. ред.) и 4) окружную прокуратуру в лице окружного стряпчего (адвоката и нотариуса. – Прим. ред.). Существенное значение в деле казачьего управления имели собственно окружные суды и в особенности сыскные начальства. В состав первых входили судья и два заседателя – один от чиновников и один от казаков. Так как в заседатели выбирались обыкновенно лица станичными сходами, то в этом отношении, следовательно, в положении 1842 года было допущено нечто вроде участия куренной или станичной общины в войсковом управлении. Но это было именно только нечто. В силу положения, попавшие в заседатели от казаков лица могли участвовать в решениях тех только дел, которые касались станицы и казаков. Заседатели, следовательно, являлись в таких случаях лишь защитниками интересов рядового казачества; но такая защита могла быть игрушкой в руках всесильного пана, который заседал во всех казачьих учреждениях и ворочал всем, конечно, не в обиду и не в убыток себе.

Наконец, станичные учреждения составляли собственно органы казачьего самоуправления. Это были станичный сход или «сбор» и станичное правление, в которых выражалась юридически автономная деятельность станицы или, вернее, станичного общества.

Нужно заметить, что некоторые статьи положения 1842 года о Черноморском войске были приравнены к однохарактерным статьям положения от 26 мая 1835 года о Донском войске, и так как последнее было издано раньше первого, то в известных случаях черноморские казаки должны были руководиться им. Так, в области собственно станичного управления Черноморское войско должно было придерживаться главы XVI «Наказа гражданскому управлению войска Донского» и «Отдельных правил к наказу гражданского управления», а также главы положения о порядке станичных выборов. Это, конечно, не означало, что станичное самоуправление черноморцев было переменено на иной лад. Нет, на указанных пунктах и у черноморцев, и у донцов было много общего, к которому они пришли путем самостоятельной жизни и развития.

Согласно обоим казачьим положениям – и черноморскому, и донскому, каждая станица, в лице полноправных общинников, представляла собой отдельное станичное общество, на котором лежали хозяйственные распорядки, касавшиеся всей станицы. Вместе с тем станичному обществу была оставлена часть прав старинного казачьего круга или рады. Так, общество на полном сборе могло судить и наказывать своих членов «за маловажные проступки», «за бродяжество» и пр. В частности, автономные функции станичной общины были разделены между двумя органами – станичным сбором и станичным правлением.

Как гласит параграф 115 упомянутых «Отдельных правил к наказу гражданского управления», станичный сбор должен был руководиться «в суждении и решении общественных дел» тем общим основанием, «чтобы общественная собственность со стороны всякого незаконного притязания оставалась совершенно неприкосновенною; чтобы польза общая всегда была предпочитаема частной; чтобы все обыватели довольствовались выгодами уравнительно и никто из них не присвоял непринадлежащего ему; чтобы не был упущен из виду ни один источник, могущий приносить станице доход, а по расходам была соблюдена строгая хозяйственность и отчетность; чтобы меры взыскательности служили к неослабному сохранению и утверждению древних обычаев, доброй нравственности по общежитию и в семействах, благочестия, чинопочитания и уважения к старшим, и всегдашней готовности к исполнению обязанностей службы; чтобы телесное наказание определялось по одним ясным и никакому сомнению не подверженным доводам; чтобы престарелые, дряхлые и больные, не имеющие покрова, обретали пристанище и успокоение, а сироты обеспечивались в своем достоянии; чтобы искоренялось пристанодержательство подозрительных людей (т. е. предоставление крова в станице подозрительным личностям. – Прим. ред.), бродяжество нищих и прочее». Самые же подлежавшие обсуждению станичного сбора предметы подразделялись на две категории: по одним из них, каковы распоряжения по земельному довольствию, назначение опекунов, определения меры телесного наказания и т. п., постановления могли производиться не менее как 2/3 голосов всех домохозяев; по другим, какими были разбор ссор и драк, дела о буйстве и непослушании в нетрезвом виде и пр., постановления могли производиться и неполным сбором.

Собственно станичное правление представляло собой «местную исполнительную власть, действовавшую на пространстве юрта каждой станицы». В состав станичного правления входили станичный атаман и двое судей, которые выбирались обществом на полном сборе и утверждались в своей должности войсковым атаманом на три года. Кроме того, при каждом станичном правлении полагалось по два писаря, но, по своему положению, они не принадлежали к составу станичной администрации, хотя в действительности и играли именно такую роль. Как исполнительному органу, станичному правлению должно было подчиняться «все народонаселение станицы».

С другой стороны, станичному правлению была присвоена в известных пределах и судебная власть. Ему предоставлено было право «неукоснительно производить словесные изыскания, рассматривать оные и полагать мнение свое об исправительных средствах: за неповиновение детей родителям и оскорбление их, за сварливость в семействе и с соседями, за леность, пьянство, буйство, распутство, обман всякого рода и кражу ниже (менее. – Прим. ред.) двадцати рублей, потраву чужого хлеба или сена, повреждение сада и прочие подобные проступки, не заключающиеся в себе важного преступления». Но в таких случаях, разобрав известное дело и записав кратко сущность его в журнале, станичное правление передавало его на суд станичного общества. В свою очередь станичное «общество, проверив обстоятельства дела, или соглашалось с мнением атамана и судей, или полагало свое решение». Таким образом, функции станичного суда распределялись между станичным сбором и станичным правлением, причем последнее играло роль предварительной следственной власти, а первый имел значение высшей судебной инстанции.

К тому времени, когда было издано положение 1842 года о Черноморском войске, войско это уже окончательно сложилось в сословном отношении. То, что было только в зародыше при заселении края, в это время стало вполне законченным фактом. Прежняя старшина превратилась в панов, в дворянское сословие. Рядом с этим сословием вышло из той же среды рядового казачества и казачье духовенство. Заняв определенное место в войске, оба сословия стали, разумеется, в известные отношения к серой массе. Принадлежность их к войску давала им права рядового казачества, а чиновное положение представляло преимущества привилегированных. В положение 1842 года в первый раз занесено одно из таких преимуществ дворянства. Помимо обычных казачьих прав на землю в количестве 30 дес., дворянскому сословию было предоставлено в пожизненное пользование 1500 дес. на генерала, по 400 дес. на штабс-офицера и по 200 дес. на обер-офицера. Это, понятно, должно было еще резче выделить офицеров и чиновников из массы рядового казачества.

Таким образом, куренная или станичная община была в сущности общиной всесословной. В состав ее входили вместе с рядовыми казаками и казачьи офицеры или чиновники, а местами даже духовенство. Лица из дворянского сословия нередко выбирались станичными атаманами, хотя, по весьма понятной причине, станичники и предпочитали им своего брата-казака. На сходах, в делах всей общины одинаково участвовали и казаки, и офицеры, и духовные лица казачьего происхождения. Последние играли нередко в станичном самоуправлении довольно почтенную роль. Казак-священник всегда был уважаемым лицом в станице. За немногими исключениями, масса сохранила об этих священниках добрые воспоминания, выделяя их из рядов остального, пришлого духовенства. Это было свое, «козаче», по выражению черноморцев, духовенство, ставшее таковым большею частью «по собственному призванию», по желанию общин и по ходатайствам их пред епархиальным начальством путем представления так называемых «одобрительных приговоров». Неудивительно, что такого рода духовные лица имели авторитетный голос по многим вопросам на станичных сходах, которые этими лицами обыкновенно обязательно посещались.

VII. Землевладение черноморских казаков

Рука об руку с развитием общинного самоуправления шла выработка тех хозяйственных порядков, которыми обусловливалось экономическое благосостояние казака, влиявшее в свою очередь на исправное отправление казаками военных обязанностей. Так как военную службу несет обыкновенно все поголовно казачье население, за исключением физически неспособных к тому лиц, и так как при этом казаку приходится делать известные расходы по «снаряжению на службу», то обеспечение казачьего населения достаточным количеством земли всегда было первым и необходимым условием существования казачьего войска. Вот почему черноморские казаки с такой энергией и стараниями заботились о том, чтобы пожалованные им в Черномории земли были утверждены за ними Высочайше грамотой, таким документом, при наличности которого казаки всегда могли выдержать борьбу при всяких посягательствах на их земли. По той же причине черноморец всегда крайне ревниво охранял свои права на землю и обычные порядки пользования ею от нарушений своими же собратами-казаками. История Черноморского войска представляет в этом отношении много поучительного и оригинального.

С самого возникновения войска основные понятия о земельной собственности определялись и регулировались у черноморских казаков частью писанными законами, а частью обычаями, и последние на практике всегда имели преимущество пред первыми. Простой, рядовой казак никогда не знал юридических тонкостей писанного закона, но хорошо понимал, что такое казачья земля, которой он пользовался, и свои понятия об этом предмете основывал на праве коллективного владения и пользования землей. Основное понятие о коллективной общеказачьей собственности поэтому въелось в плоть и кровь казака и проходит красной нитью чрез всю историю его земельных порядков. Каждый раз, когда чиновный казак, льнувший больше к писанным, чем к обычным, правилам и законам, старался придать характер сословного, исключительного пользования земельной собственностью, рядовой казак опирался на обычай и противопоставлял понятию о частной земельной собственности понятие о земле общеказачьей или войсковой. Так дело шло до тех пор, пока положительным законом не была окончательно разрешена в известном смысле эта борьба двух противоположных по существу течений и пока из общего понятия о войсковой земельной собственности не выделилось более частное понятие о собственности юртовой или общинно-земельной (т. е. земельной собственности станичных обществ в пределах территории Войска. – Прим. ред.).

Право на землю черноморских казаков основывается на грамотах Императрицы Екатерины II и Императоров Павла и Александра I. Первой грамотой земля отдана в дар, как вечная потомственная собственность, черноморским казакам; двумя последними только подтверждается акт такой отдачи земли в собственность. В сущности законодательная власть в этом случае только официально констатировала то, что существовало на самом деле, в действительности. Установленная ею для казачества коллективная земельная собственность была лишь юридическим оформлением факта войсковой земельной собственности, без чего немыслимо было и существование войска. Земельные порядки, которыми начало свою экономическую жизнь на Кубани Черноморское войско, первоначально сложились за Бугом и, следовательно, под живым и непосредственным влиянием порядков Запорожской Сечи. На пожалованной в 1790 году за Бугом земле черноморцы до своего переселения на Кубань основали поселения и устроили хутора, пасеки, рыболовные заводы и пр. Земля по обычаю считалась общеказачьей собственностью, а право пользования ею, вытекая из этого основного понятия, обусловливалось обычаем свободной заимки. Как видно из замечательнейшего официального документа, принадлежавшего перу и уму наказного атамана Котляревского, забугские черноморцы, «не видя точного положения» о принадлежности пожалованной им земли между Бугом и Днестром на праве войсковой собственности, «колебались переходить на нее» для поселения. Поэтому черноморские казаки в своем прошении на имя Императрицы Екатерины II уже прямо просят принять их «для поселения на Тамани с окрестностями оной» и отдать им эту землю «на вечно спокойное потомственное владение». Прошение это было подано 29 февраля 1792 года, а грамота Екатерины II появилась чрез четыре месяца – 30 июня того же года. Правительство, поурезав желания войска на границах пожалованной земли, дало ее наполовину против просимого количества, но затем право на владение ею оно утвердило, согласно с желанием войска, как выражено было это желание в прошении на имя Императрицы и в инструкции Головатому с старшинами.

Скоро, однако, со стороны казачьей же старшины была сделана первая попытка нарушить обычное казачье пользование землей, как войсковой собственностью. Попытка эта была выражена в упомянутом выше документе «Порядок общественной пользы». Несмотря на то что составители этого акта «вспоминают первобытное Черноморского войска под названием запорожцев состояние», как пример прошлого, имевший, очевидно, послужить образцом во многом для проэктированных ими порядков, – на деле они допустили два таких существенных нововведения, которые шли вразрез и с упомянутым ими образцом, и с воззрениями рядового казачества. Так, пунктом 23 правил было постановлено выдавать «открытые листы» «на вечно спокойное владение» дворами, хуторами, мельницами, лесами, садами, «виноградами» и рыболовными заводами. Этим способом, вместе с вполне рациональным укреплением недвижимой собственности за владельцами, хотя de jure (юридически. – Прим. ред.) и не закреплялась окончательно за отдельными лицами, как собственниками, земля, но сразу же устанавливался такой порядок пользования ею и ее угодьями, который прямо вел к насаждению частной земельной собственности на войсковых землях и, притом, насаждению путем случая, захватов, преимуществ сильного пред слабым и т. п. Нельзя же, в самом деле, было вечно владеть обширной хуторской заимкой или лесом, не стесняя тем впоследствии других, имевших не меньше прав на эти места и угодья! А по пункту 20 тех же правил, «в отменное воздаяние старшинам, яко вождям, наставникам и попечителям общих сего войска благ», дозволялось даже селить при хуторах «сродственников и вольножелающих людей», почему проектировалось определить для таких хуторов земли «по штатной росписи». Короче, на первых же порах войсковая администрация пыталась, видимо, обратить часть общественных земель в частные и насадить своего рода поместный элемент (помещиков. – Прим. ред.) в лице старшины.

Попытки эти, как и следовало ожидать, пришлись не по сердцу рядовому казачеству и, повторяемые руководящим классом в течение десятков лет, внесли впоследствии немало неурядиц и розни во внутреннюю жизнь казачества. Уже в 1797 году, т. е. три года спустя после издания «Порядка общественной пользы», тогдашний войсковой атаман Котляревский, подписавший раньше в числе трех лиц, в качестве войскового писаря, только что упомянутые правила, в своем ходатайстве о войсковых нуждах пред Императором Павлом жалуется, что «начальники, не сообразуясь с точным положением войска», вместо того, «чтобы все пожалованные войску земли и угодья, для избежания скудости, зависти и вражды, оставить общественными», разобрали для себя «выгоднейшие по частям лес и самую лучшую землю», «предоставив право себе и каждому на собственное и потомственное владение». «Таковым постановлением, – поясняет войсковой атаман, – войско чувствительно утеснено, посеяно между ними разномыслие и несогласие и отняты средства к обзаведению себя хозяйством». Ходатайство это кажется тем характернее, что Котляревский, видимо, добивался введения в войско некоторых запорожских порядков, просил возобновить «неизвестно почему» замененное «прежними начальниками» (вероятно, Чепегою и Головатым) название «войсковой кош» названием «войсковое правительство», пожаловать некоторые из регалий, принадлежавших запорожскому войску, и перевести в Черноморию тех из запорожцев, которые, после уничтожения Запорожской Сечи, населили «целые города, селения и помещичьи слободы», но которых не пускали в войско местное начальство и помещики. Как видно из того же документа, Котляревский собственной своей атаманской властью «разделение земель и лесов уничтожил; рубить порядком лес каждому для своих надобностей позволил, казаков употреблять на партикулярные (частные. – Прим. ред.) работы запретил, винный откуп (монополию на продажу спиртного. – Прим. ред.) упразднил»… К сожалению, все эти отмены несогласовавшихся с институтом войсковой земельной собственности порядков, надо полагать, не имели существенного значения и, может быть, даже не были приведены в исполнение. По крайней мере впоследствии злоупотребления старшин, против которых они были направлены, продолжались по-прежнему.

Отличительные черты войскового землевладения в характеризуемый период были следующие: земля считалась коллективной собственностью всего казачества; отсюда право на владение и пользование ею имел каждый, кто принадлежал к казачьей корпорации. Таким образом, если я был казак, то имел право на войсковую землю только как казак, как единичный член всей корпорации. На этом основании никто другой в корпорации не имел права нарушать мои земельные интересы, как и я в свою очередь не мог делать того же по отношению к остальным членам той же корпорации. Чтобы сделать те или другие исключения в этом отношении, нужно было по меньшей мере согласие всего казачества. Таким образом и самое право пользования войсковой собственностью обусловливалось этой последней в такой лишь степени, чтобы, при существовании его, не было стеснений для отдельных лиц, чтобы удовлетворение экономических потребностей населения не шло вразрез с общей гармонией интересов того же населения: нуждался известный член казачьего общества в расширении своего хозяйства, требовалось ли для него место заимки под хутор, нужно ли было устроить рыбный завод или пасеку, – во всех таких случаях он пользовался правом вольной заимки и вольного ведения своего хозяйства: где хотел, там и селился, лишь бы не нарушил при этом материальных выгод другого. Что в сущности означала эта форма пользования войсковой земельной собственностью? – Экономическую свободу, при отрицании взаимных стеснений. Давался полнейший простор приложению к делу труда и накоплению трудовым, естественным путем капитала. Каждый должен был тут пользоваться тем же, чем и все, а все – тем же, чем каждый. Другими словами, этот способ пользования землей способствовал на первых порах развитию мелкого, однообразного производства, приноровленного к хозяйствам отдельных лиц, как полноправных в земельном отношении членов общества. Но так как уже в рассматриваемый нами период существования Черноморского казачества, при преобладании натуральных отношений в хозяйстве, в плате, напр., пастуху – скотом, земледельцу – зерном, и пр., производство можно было вести двояким образом: при помощи собственного труда и труда чужого; то нетрудно понять, какую роль в этом отношении должны были сыграть казачьи старшины. Имели они возможность пользоваться даровым, вынужденно обязательным трудом рядового казака – и они пользовались. Жаждал ли, «в отменное свое воздаяние, яко вождь, наставник и попечитель общих благ войска», старшина захватить лучший кусок степи для хутора или наиболее ценное место для рыболовства и захватить в размере львиной доли и в ущерб интересам других, – и он захватывал то или другое своей властной рукой. Просто-напросто старшины хозяйничали на войсковых землях, как хотели, и теснили рядовое казачество в земельном отношении, как могли. Панские хутора, хуторские, рыболовные и другие заимки стали синонимом панского насилия и нарушения прав казачества, как полноправной в земельном отношении общины.

Чрез всю историю Черноморского казачества тянется эта борьба индивидуалистических стремлений из-за панских хуторов и заимок, а потом, кроме того, из-за хуторов и заимок вообще богачей, с коллективным правом казачества на землю, борьба, указания на которую можно в избытке найти в официальных и неофициальных документах, воспоминания о которой еще живы в среде казачества и явные следы которой даже теперь не перестают волновать казачьи общины. Это печальный, но во всяком случае самый крупный факт в истории казачьего землевладения. Выше мы только что привели уже относительно упомянутой борьбы слова Котляревского, бывшего сначала войсковым писарем, а потом войсковым атаманом, следовательно, свидетельство такого лица, которому не верить никак нельзя, которое скорее могло скрыть, чем ярко выставить существовавшие в его время неурядицы. Другой, не менее авторитетный свидетель прошлого казачества, генерал Дебу, служивший в продолжение 16 лет на Кавказской линии и издавший свое сочинение «О Кавказской линии и Черноморском войске» в 1823 году, упрекал черноморских панов в том, что «богатейшие из них, привыкшие помышлять только о приращении собственного имения, мало заботятся об общем благе». Еще важнее и авторитетнее в этом отношении свидетельство И. Д. Попко, старого казачьего генерала-черноморца, болевшего душою и сердцем о нуждах войска и казачества. Строго разграничивши понятия об общественном благе и личной пользе, этот свидетель в своей книге «Черноморские казаки», изданной в 1858 году, указывает на широкие захваты земельных угодий как всесильною старшиною, так и вообще богачами – хуторянами, в ущерб интересам серой массы казачества. «В то время, – говорит И. Д. Попко, – чтобы придать пользованию характер владения, чиновные члены войскового общества отособились от своих нечиновных сочленов и водворились хуторами в одиночку, по глухим степным займищам. Материальным удобствам существования пожертвованы были обязанности и нравственные выгоды общежития. Расположились жить на вольной земле так, как бы пред словом жить не стоял слог слу. Такой образ основного расселения войскового общества должен был иметь потом свое особое влияние и на воспитание народа, и на дух войска, и на цивилизацию страны». Чиновные старшины жаловали друг другу земли, захватывали в исключительное пользование лучшие владения, не руководясь в этом отношении никакими законами, правилами и ограничениями. «Единственным ограничением служили им пределы влияния и авторитета того или другого высокочиновного старшины. А потому, когда высокочиновный и далеко раздвигавший границы своего земельного довольствия старшина сходил в могилу и сам превращался в глыбу войсковой земли, тогда широкие границы его довольствия, потесненные новым, поднявшимся на верх лестницы войсковой иерархии, чиновным старшиной, суживались с быстротой утренней тени, и оставленное первым движимое имение в рогах, гривах, рунах и скирдах превращалось в прах, как червонцы фортуны, прорвавшие ветхую суму нищего». Вслед за чиновною старшиною последовал и вообще богач хуторянин. «С течением времени сами куренные общества, другими словами, нечиновные члены войсковой семьи, увлекшись примером произвола войсковых патрициев, объявили за собою право жаловать хуторами своих собратов, плебеев». Возникла земельная рознь в среде рядового казачества. «Различие между хуторами панскими и куренными исчезло. И те и другие, раздвигая свои земельные дачи произвольно, почти в самые улицы куреней, расширенных увеличившимся народонаселением, равно сделались несносны куренным обществам. Завязалась неугомонная, недостойная благоустроенного края борьба между куренями и хуторами. Чтобы остановить и сократить земельные захваты хуторов, курени выдвигают против них свои плуги, подходят под них траншеями, ископанными ралом; а хутора, в виде усиленных вылазок, напускают на куренные пашни свои стада и табуны. Борьба, как видите, земледельческого быта с пастушеским. Неурядам, жалобам и искам, самым нелепым, нет числа. Казаки «оборали» пана, а пан порубил казачьи плуги и вытоптал казачий посев. Урядник посеял жито, а сотник по его житу взял да посеял пшеницу, и тому подобное. Бог знает, как бы далеко зашла эта поземельная усобица, если бы не подоспело войсковое положение 1842 г. Напомнив казакам общинное значение войсковой земли, оно взялось сделать то, чего дотоле не доставало и в чем была ощущаема в среднем и низшем слое войскового населения настоятельная потребность – определить условия, размеры и порядок пользования землей, постановить строгую управу между пользовщиками и предметом пользования». Такое же свидетельство о земельной неурядице дал в 1846 году в одном из официальных документов генерал-майор Рашпиль, очень видный казачий деятель.

Но и положение 1842 года мало помогло горю. Оно узаконило фактические нарушения принципа казачьей равноправности на землю, установивши различные земельные нормы для рядового казачества и для панов. Между тем как рядовому казаку было определено 30 дес. земли на душу, дворянам сверх этой нормы положено было 200 дес. для обер-офицера, 400 дес. для штаб-офицера и 1500 дес. для генерала. Правда, положением земля отдавалась в таком размере дворянству только в пожизненное пользование, т. е. до тех пор, пока не умирал последний из живых наследников лица, получившего в пользование участок; но от этого, во-первых, не легче было рядовому казаку, а во-вторых, во всяком случае, благодаря такому порядку дел, создался довольно опасный для целостности войскового землевладения прецедент, который, как показали впоследствии обстоятельства, и послужил делу разрушения войсковой собственности. Словом сказать, шаг в этом отношении уже был сделан в 1842 году; оставалось пожизненное пользование обратить в вечное, потомственное, чего так добивалась казачья старшина еще на первых порах самостоятельного существования войска. Чрез 28 лет, новым положением 1870 года, пожизненное пользование офицерскими участками было заменено потомственным, из войсковой собственности была сделана собственность частная. А еще чрез 18 лет, т. е. в настоящее время, часть этой собственности успела уже перейти в руки других владельцев неказаков (которым продавали свои участки казачьи офицеры и их потомки. – Прим. ред.), свивших на этих когда-то войсковых землях прочное гнездо кулачества и, устроив такую важную в экономическом отношении точку опоры, обирающих тех самых казаков, предкам которых земля была отдана жалованными грамотами на праве войсковой, общеказачьей собственности.

Таким образом, что касается истории развития казачьей земельной собственности, то на этот счет у черноморских казаков было «не все добро зело». Это, конечно, указывает на то, что и казаки были люди и что им, как людям, ничто человеческое не было чуждо. Были стеснения, был захват, была борьба, было пренебрежение общим благом и интересами ближнего, казак допускал ошибки, впадал в увлечения, – но то была сама жизнь, то было ее постепенное осложнение, без чего немыслима была бы и история развития рассматриваемых явлений. За общим фактом земельных неурядиц во всяком случае стоял другой примировавший (главенствующий. – Прим. ред.) над этими неурядицами факт развития общинно-земельной казачьей собственности. Важно уже было и то, что за казачьими общинами и фактически, и законом были утверждены известные права на землю; а была у казака земля, значит, казак имел возможность быть казаком, содержать семью, поддерживать хозяйство и снаряжаться на службу.

VIII. Экономический быт и духовные потребности черноморцев

С поселением на Черномории казаки повели свою хозяйственную деятельность в духе тех приемов, какими характеризовалась экономическая жизнь Запорожья. Земледелие было слабо развито, главный промысел первоначально составляло скотоводство и отчасти рыболовство. Этому способствовали и естественные особенности края. Свободных пустующих пространств, с прекрасными пастбищами, было так много, что при теплом климате скот можно было разводить в значительном количестве, без особых затрат труда и хозяйственной заботливости: лошади круглый год паслись на подножном корму, рогатый скот приходилось кормить заготовленным сеном лишь в течение нескольких дней или недель в году, даже овцы большую часть зимы могли продовольствоваться подножным кормом. И скотоводство, действительно, процветало в Черномории в течение 70 или 80 лет; черноморские табунные лошади и серый круторогий скот имели в свое время широкую известность и высоко ценились хозяевами; многочисленные «отары» овец давали всегда достаточный запас пищи для внутреннего потребления России и шерсти для русских и заграничных рынков. Однако, раз утвердившись в крае, скотоводство очень скоро стало составлять специальный промысел собственно хуторского хозяйства. Курени (т. е. станичные общества. – Прим. ред.) были бедны скотом; куренному населению принадлежали лишь тощие «череды» (общественные стада) рогатого скота, маленькие «кущанки» овец и еще меньше лошадей, так что, напр., при снаряжении на службу, казак-станичник всегда покупал лошадь в табунах хуторян (т. е. богатых казаков, живших отдельными хуторами на станичных землях. – Прим. ред.). Куренной казак, поэтому, далеко раньше казака-хуторянина стал земледельцем. Хлебопашество, при отвлечении рабочих рук пограничной, «кордонною» службою, хотя и не могло давать особенно больших материальных средств, но во всяком случае служило главным средством прокормления казачьей семьи. Кроме скотоводства, весьма важным подспорьем служили для казака рыбные промыслы. Прибрежья Азовского моря, Кубани, некоторые степные речки, лиманы и плавни были превосходными рассадниками рыбы, плодившейся здесь миллиардами. Старожилы рассказывают просто чудеса об этом. Весной, когда белая рыба – «сула» (судак), «тарань» (вобла), «чабак» (лещ), карп и пр. шла из моря метать икру в плавни, лиманы и реки, то собиралась в столь огромные стада, что ночью у берегов слышался бесконечный шум и гул, производившийся рыбой в воде; на обратном пути по таким речкам, как напр., Черный Ерок, вблизи Петровской станицы, вода выходила из берегов от столпившейся рыбы и местами, как в устье Бейсуга, у Бриньковской станицы, буквально-таки запружала речное русло, так что по рыбе, как по плотине, можно было переходить с берега на берег; в так называемых Сладких лиманах белая рыба метала в таком количестве икру, что нельзя было зачерпнуть в ковш воды без того, чтобы не захватить в него мелкой рыбешки; в некоторых речках после того, как спадала вешняя вода, в заводях оставалась «заблудившаяся рыба» и ее здесь просто руками брали, не исключая даже красных пород – осетра и севрюги; одним словом, рыболовных угодий и рыбы было так много в Черномории, что местное население не только в избытке довольствовалось рыбой, но и сбывало ее в большом количестве во внутренние части России, преимущественно в Новороссию и Малороссию, куда вяленую и соленую рыбу отвозили чумаки тысячами возов. Прибрежные озера – Ясенские, Ахтарские и Бугазские доставляли также казаку соль; обилие диких зверей делало возможным звероловный промысел, в особенности в первое время существования войска. Все это служило хорошей материальной поддержкой для казачьего населения, лишенного самого главного условия для сколько-нибудь сносной постановки хозяйства – рабочих рук, постоянно отвлекавшихся военной службой. Не будь у войска естественных богатств, беспомощному казачьему населению пришлось бы голодать и вымирать; и если, несмотря на эти богатства, бедность все-таки часто свивала гнездо в жилище казака, то это исключительно зависело от того, что казак был редким гостем дома, что постоянная военная служба лишала его возможности заниматься хозяйством.

Однако, ни шаткие экономические условия, бывшие следствием тяжелой военной службы, ни эта последняя не мешали заботиться черноморцам о своих духовных потребностях. Удовлетворение религиозных потребностей было поставлено черноморцами на первом плане; попытки дать детям образование также были проявлены казаками еще на первых порах существования войска. В этом сказались прежде всего традиции Запорожья и национальные особенности населения.

Черноморцы представляли сплошную массу малорусского племени. Старые запорожцы, составившие за Бугом ядро будущего войска, были исключительно малороссы. Последующие затем переселения в войско также производились из малорусских местностей – преимущественно из Полтавской и Черниговской губерний. Примесь посторонних национальностей в войске была поэтому крайне незначительна. Сохранились прямые документальные указания на то, что были единичные случаи поступления в казаки поляков, татар, греков, молдаван и даже евреев; впоследствии при переселениях вместе с малороссами зашло в Черноморию небольшое количество белоруссов. Но – и только. Главную подавляющую массу казачества составили малороссы, придавшие всему складу жизни чисто малорусский характер. Язык, нравы, обычаи, песни и устная народная поэзия, костюм – в особенности женский, способы ведения хозяйства и т. п. – все это было малорусским. По той же причине казаки, как малороссы, были ревностные последователи православия. До начала восьмидесятых годов между черноморцами не было ни одного сектанта. Одной из первых забот по занятии черноморцами края было желание образовать свое духовное сословие, устроить храмы и монастыри. С этой целью, по словам г. Короленко, еще Антон Головатый послал семь избранных казаков к Феодосийскому епископу Иову, прося его посвятить шестерых во священники и одного во дьякона; Иов, не имея на это разрешения от синода, посвятил только двух казаков во священники. Скоро затем было выхлопотано войском разрешение строить церкви и назначать духовенство. Благодаря этому казаки из своей же среды образовали собственное духовное сословие, известное и до настоящего времени под именем «свого чорноморьского» в отличие от пришлого – «московского». По примеру Запорожской Сечи, содержавшей на свой счет Киевский Межигорский монастырь, черноморцы устроили Екатерино-Лебяженскую Николаевскую пустынь, а еще позже был основан Мариинский женский монастырь.

В обыденной своей жизни черноморцы отличались крайней простотой и патриархальностъю отношений. Ни старшина, ни духовенство на первых порах существования войска не выделялись резко по образу жизни, языку и обстановке из рядового казачества. Простота отношений между старшиной и рядовыми казаками послужила даже предметом укора черноморцев со стороны известного кавказского генерала Ермолова, смешавшего эту простоту с отсутствием дисциплины и уважения к начальству. Ермолов забыл, что черноморцы были частью запорожцы и частью их наследники, а в Запорожье, при большей еще простоте отношений, военная дисциплина и качества легко уживались с незатейливым бытом казака. Отсутствие резких различий в образе жизни и обстановке черноморского казачества было так велико, что казачество не только долго не могло выделить из среды себя торгового сословия, но даже дать единичных его представителей. Тем не менее все это не мешало казакам видеть в образовании детей одну из насущных жизненных задач. Так, несмотря на крайне неблагоприятные экономические и военные обстоятельства, первая школа была основана в 1803 году и через три года затем была преобразована в уездное училище; чрез шесть лет потом было открыто еще четыре школы, а в 1819 году вновь шесть училищ. Правда, были случаи и закрытия школ, но, во-первых, помимо училищ казаки учили детей у частных лиц, а во-вторых, даже такое количество школ по тому времени было довольно значительным. Так, между тем как в Черномории в 1820 году было 10 приходских школ с 300 учащихся, – в то же время в Донском войске, более старом, многочисленном и богатом, сравнительно с только что сложившимся Черноморским войском, было всего три приходские школы. К тому же учреждение школ пользовалось полным сочувствием со стороны черноморских казаков. Когда в 1806 году войсковое начальство, преобразовывая обыкновенную школу в приходскую, ассигновало для этой цели 1500 рублей из войсковых сумм, сами черноморцы пожертвовали на тот же предмет 4000 рублей из своих частных средств. Учителями первой в войске школы были приглашены казаками из Москвы студент университета и воспитанник гимназии. В 1820 году в Екатеринодаре была уже основана войсковая гимназия, первым директором которой был назначен войсковой протоиерей Кирилл Россинский; энергии и неустанным заботам этого, по своему времени весьма просвещенного лица, черноморцы были во многом обязаны в деле постановки народного образования. Таким образом, народное образование очень рано пустило первые ростки в Черноморском войске, несмотря на крайне неблагоприятные условия существования казаков, несших тяжелую военную службу. Хотя и впоследствии, благодаря все тем же неблагоприятным условиям, народное образование шло не особенно торным путем, было подвержено колебаниям и сокращениям; но с введением положения 1842 года, положения, обусловившего существование нескольких училищ и назначение войсковых стипендий по разным учебным заведениям вне войска, и в особенности после просвещенной деятельности исправлявшего должность наказного атамана генерал-майора Рашпиля, казачье образование вошло в более широкую колею и стало затем постепенно крепнуть и развиваться.

IX. Линейная служба и черноморские пластуны

Черноморцы были призваны сторожить часть той линии, которая тянулась по Кубани и Тереку от Черного до Каспийского моря, о сплошной защите которой казаками хлопотал Потемкин Таврический и предварительное укрепление которой было произведено еще Суворовым. Из этой линии на долю черноморцев приходилось около 260 верст вдоль р. Кубани, с ее бесчисленными излучинами и поворотами, от Изрядного источника, близ нынешней Васюринской станицы, и до берегов Черного моря. Так как весь северный склон Кавказского хребта и закубанской равнины были заселены вдоль пограничной линии горскими племенами, всегда враждебными казаку и всегда готовыми сделать набег на его жилища, то на плечах черноморцев лежала тяжелая ноша охраны пограничной линии на каждом ее пункте, повороте, извилине, всюду, одним словом, где была хоть малейшая возможность перебраться горцу на казачьи владения. Будь горцы в несколько раз сильнее и многочисленнее, чем они были в действительности, имей они хорошо вооруженные войска и прекрасные укрепления на своих землях, действуй они в то же время сплошными, дающими открыто знать о своих враждебных действиях, массами, как подобает это при правильно ведущейся войне, – и при всех этих условиях, пограничная служба носила бы для казака иной характер, была бы, может быть, тяжелой, но очень определенной, заключенной в заранее намеченные рамки: казаки сидели бы в известных местах и ждали бы открытия военных действий, подвергаясь случайностям войны только во время ведения ее. Но черкесы были не столько искусно дисциплинированные воины, сколько отчаянные головорезы и наездники; они не знали и не признавали никаких правил ведения войны; любя и защищая свою свободу, они в то же время ни во что ставили свободу и жизнь врагов; самая война нередко отодвигалась для горца на задний план пред более прозаической задачей грабежа; набег как месть, разорение, как удаль, и грабеж как трофей этой удали безразлично смешивались в одном в том же понятии борьбы с неприятелем; часто черкес сам шел на смерть и другим нес ее, как разбойник, поэтизируя в то же время этот разбой; без всякого внешнего повода, без малейшего проявления враждебности со стороны казачьего населения, черкес в темную ночь или в туманный день пробирался, как волк, на русскую границу, и здесь, под покровом ночи или туманной пелены, резал, уничтожал и жег всех и все, что только подвертывалось ему под руку, что было ему по силам и чего или кого нельзя было утащить с собой – и это считалось молодечеством, подвигом, геройством, это воспевалось в песнях, служило предметом славы и человеческого величия. Ни серьезный мир, ни договорные мирные условия, которыми можно было бы обеспечить спокойное течение жизни, поэтому, немыслимы были с черкесами. Ни на какие клятвы и обещания черкесов казаки не могли положиться. Если вынужденные к миру черкесы не нападали массами, отрядами на казачьи жилища, то действовавшие на свой страх удальцы пробирались в одиночку, тайком за Кубань и все-таки продолжали грабить, резать, уводить в плен и беспокоить казачье население. Так называемые «хаджиреты», бездомовая фанатизированная голь, «психадзе», та же голь, лишенная к тому же лошадей, и вообще необузданная молодежь и много изведавшие беспокойные головы всегда давали достаточный запас таких хищников-удальцов. Все это осложняло и запутывало трудные задачи казачьей пограничной службы. Чтобы удержать горцев от набегов, казакам нужно было возвести одну сплошную крепость на всем двухсотшестидесятиверстном протяжении сторожевой линии, но ведь это была невозможная задача. В таком случае казакам оставалось создать ту «живую изгородь», с незатейливыми пристанищами в виде постов и пикетов, которая в сущности представляла собой нечто вроде длиннейшей цепи из человеческих существ. Посты служили для казаков главными укреплениями, пикеты играли роль мелких связующих звеньев, а всюду, на пространстве от поста к посту и от пикета к пикету, казак сторожил горца уже прямо грудью, защищал родину кровью, высылая под черкесские пули, шашки и кинжалы так называемые «залоги» и «разъезды». Таким образом, на характере пограничных казачьих укреплений или, вернее, пограничной казачьей службы всецело отразились те донельзя утомительные и неблагоприятные условия беспрерывной военной борьбы, которую суждено было вести черноморцам с черкесами в течении семидесяти лет.

По словам И. Д. Попко, на протяжении 260 верст пограничной линии было устроено около 60 постов и батарей и более ста пикетов, хотя в разное время и менялось как общее количество этих укреплений, так и расположение их. Такое по-видимому обильное количество укреплений может дать несколько преувеличенное представление о действительном их значении. Дело в том, что черноморские посты и пикеты были укрепления крайне примитивные и незатейливые. Для многих из этих укреплений не только не употреблялись камень и железо, но даже не было вбито ни одного гвоздя. Таковы именно были пикеты. Пикеты или, как называли их черноморцы, «бикеты» представляли собою небольшие плетенные из ивы шалаши с двойными стенками, промежутки между которыми наполовину наполнялись землей. Каждый пикет был окопан небольшим рвом и снабжен сторожевою «вышкою», т. е. обыкновенною на столбах каланчою, и так называемою сигнальною «фигурою» для оповещения тревоги. В пикете не было ни печи, никаких жилых приспособлений; при холоде, непогоде казаки просто разводили огонь среди шалаша; одним словом, пикет был временным сторожевым пристанищем для казака, устраивался скоро, без удобств, на живую руку и не требовал особых расходов на это: на месте одного сожженного черкесами пикета казаки могли возвести десятки новых во всякое время и без всяких затруднений. Пост или, как называли его черноморцы, «кордон» был тот же пикет, но только в больших размерах и поэтому более фундаментально устроенный и хозяйственно благоустроенный. В кордоне возводились постоянные жилища для казаков – хаты или казармы; кордоны были обнесены более глубоким, чем пикеты, рвом и земляным валом; кордоны, наконец, были вооружены пушками. В дополнение к этому, кордон был снабжен тою же, но в больших, разумеется, размерах сторожевой «вышкою», со шпилем и утвержденной на нем поперечною перекладиной, на которую вздергивались (сигнальные, условных цветов. – Прим. ред.) шары днем, в случае тревоги, а вблизи укрепления врывалась в землю высокая жердь, обмотанная пенькой и сеном или соломой, а иногда, кроме того, снабженная кадкой со смолой. Это и была сигнальная «фигура» или «веха», зажегши которую казаки давали знать в темную ночь о набеге черкесов (такие «фигуры» использовавлись еще в Запорожской Сечи. – Прим. ред.). Наконец, батарея представляла нечто среднее между постом и пикетом и также укреплялась пушками. Между тем как на пикет высылалась обыкновенная команда от 3 до 10 казаков, – посты в обычное время охранялись, смотря по своей стратегической важности, от 50 до 200 казаков, а батареи от 8 до 25 человек каждая.