– А? что? хорошо? – спрашивал Передонов.
– Хорошо, – сказал, наконец, Саша.
– Ишь ты, румянец какой на щеках, – сказал Передонов, – признавайтесь-ка, ведь вы – девчонка? Шельма, девчонка!
– Нет, не девчонка, – сказал Саша и вдруг, сердясь на себя за свою застенчивость, спросил зазвеневшим голосом: – чем это я похож на девчонку? Это у вас гимназисты такие, придумали дразнить за то, что я дурных слов боюсь; я не привык их говорить, мне ни за что не сказать, да и зачем говорить гадости?
– Маменька накажет? – спросил Передонов.
– У меня нет матери, – сказал Саша, – мама давно умерла; у меня тетя.
– Что ж, тетя накажет?
– Конечно, накажет, коли я стану гадости говорить. Разве хорошо?
– А откуда тетя узнает?
– Да я и сам не хочу, – спокойно сказал Саша. – А тетя мало ли как может узнать. Может быть, я сам проговорюсь.
– А кто из ваших товарищей дурные слова говорит? – спросил Передонов. Саша опять покраснел и молчал.
– Ну, что ж, говорите, – настаивал Передонов, – вы обязаны сказать, нельзя покрывать.
– Никто не говорит, – смущенно сказал Саша.
– Вы же сами сейчас жаловались.
– Я не жаловался.
– Что ж вы отпираетесь? – сердито сказал Передонов.
Саша чувствовал себя пойманным в какой-то скверный капкан. Он сказал:
– Я только объяснил вам, почему меня некоторые товарищи дразнят девчонкой. А я не хочу на них фискалить.
– Вот как, это почему же? – со злобою спросил Передонов.
– Да нехорошо, – сказал Саша с досадливою усмешкою.
– Ну вот я директору скажу, так вас заставят, – злорадно сказал Передонов.
Саша смотрел на Передонова гневно загоревшимися глазами.
– Нет! вы, пожалуйста, не говорите, Ардальон Борисыч, – просил он.
И в срывающихся звуках его голоса было слышно, что он делает усилие просить, что ему хочется кричать дерзкие, угрожающие слова.
– Нет, скажу. Вот вы тогда увидите, как покрывать гадости. Вы должны были сами сразу пожаловаться. Вот погодите, вам достанется.
Саша встал и в замешательстве теребил пояс. Пришла Коковкина.
– Тихоня-то ваш хорош, нечего сказать, – злобно сказал Передонов.
Коковкина испугалась. Она торопливо подошла к Саше, села рядом с ним, – от волнения у нее всегда подкашивались ноги, – и спросила боязливо:
– А что такое, Ардальон Борисыч? Что он сделал?
– Вот у него спросите, – с угрюмою злобою ответил Передонов.
– Что такое, Сашенька, в чем ты провинился? – спросила Коковкина, трогая Сашу за локоть.
– Я не знаю, – сказал Саша и заплакал.
– Да что такое, что с тобою, что ты плачешь? – спрашивала Коковкина.
Она положила руки на плечи мальчику, нагибала его к себе и не замечала, что ему неловко. А он стоял, склонясь, и закрывал глаза платком. Передонов объяснил:
– Его там, в гимназии, дурным словам учат, а он не хочет сказать кто. Он не должен укрывать. А то и сам учится гадостям, и других покрывает.
– Ах, Сашенька, Сашенька, как же это ты так! Разве можно! Да как тебе не стыдно! – растерянно говорила Коковкина, отпустив Сашу.
– Я ничего, – рыдая, ответил Саша, – я ничего не сделал худого. Они меня за то и дразнят, что я не могу худых слов говорить.
– Кто говорит худые слова? – опять спросил Передонюв.
– Никто не говорит, – с отчаянием воскликнул Саша.
– Видите, как он лжет, – сказал Передонов, – его наказать надо хорошенько. Надо, чтоб он открыл, кто говорит гадости, а то на нашу гимназию нарекания пойдут, а мы ничего не можем сделать.
– Уж вы его извините, Ардальон Борисыч! – сказала Коковкина, – как же он скажет на товарищей? Ведь ему потом житья не дадут.
– Он обязан сказать, – сердито сказал Передонов, – от этого только польза будет. Мы примем меры к их исправлению.
– Да ведь они его бить будут? – нерешительно сказала Коковкина.
– Не посмеют. Если он трусит, пусть по секрету скажет.
– Ну, Сашенька, скажи по секрету. Никто не узнает, что ты сказал.
Саша молча плакал. Коковкина привлекла его к себе, обняла и долго шептала что-то на ухо. Он отрицательно качал головою.
– Не хочет, – сказала Коковкина.
– А вот розгой его пробрать, так заговорит, – свирепо сказал Передонов.
– Принесите мне розгу, я его заставлю говорить.
– Ольга Васильевна, да за что же! – воскликнул Саша.