Стук из шкафа

Стук из шкафа
Фелисетт

…Ее сердце дрогнуло. Это был звонкий, не отрывистый, пугающий звук, будто некто сидевший там был юным озорником, играющий в прятки. Этот стук повторился еще через некоторое время, о чем она умолчала доктору. На этот раз, это был настырный, призывающий и громкий стук, от которого она вскочила, и побежала обследовать шкаф, перебирая вещи на верхней полке, перебрала вешалки с одеждой, открывала коробки от сапог – все, что хранилось в шкафу, было подвергнуто тщательному осмотру, и в конце, осталась в недоумении. Решив, что лучший вариант внушить себе, что это страшный сон…

Фелисетт

Стук из шкафа

Она помнила тот день – ее тащили по коридору. Как пойманная птица, вырывалась из сильных цепких рук, напоминающие когти орла, оставляя за собой эхо от крика и звук скользящих ступней, ерзающих по холодному кафелю. Теперь каждый раз, она как побитая кошка, пробегала через бледный грязно-желтый коридор, закрывая уши руками, чуть зажмурившись, желая оставаться невидимой для этих строгих и чужих стен.

Кабинет доктора не был похож на обычный стандартный медицинский апартамент. Среди темной мебели, лишь белые стены напоминали присутствующему, где он находится. Темный, массивный стол, громоздкое глубокое кресло, и внушительных размеров абажур, загромождали половину пространства. Подчеркнутая напыщенность отталкивала, и неприятно конфузила пациента, сидевшего на простом стуле с металлической спинкой. Валентина, ерзая на стуле, боролась с мыслями, не только приведшие ее в это заведение, но и с теми, которые выбрасывали всю мебель в окно. Каждый раз, сосредотачиваясь на вопросе, она то и дело переключалась на этот абажур, на непонятные темные, изогнутые статуи в стеклянном шкафу. Этот беспорядок вещей внушал ей страх и смятие, что заставляло ее испытывать дикое желание уйти. Но в последнее время, она стала чувствовать незнакомый запах, который притягивал, манил и тревожил сердце. Со дня их первой встречи, прошло три месяца, и за это время запах кабинета превратился из лекарственно – холодного в ароматно-теплый, напоминающий домашний уют. Все внутри взбудоражилось.

В первый день их знакомства, ее охватила паника. Больничный запах, исходящий из коридора в тот день, был резким и приторным, и Валентине казалось, что пока она шла, вся вонь закупорила поры и проникла между нитками в одежде, ей хотелось скорее все снять, и она с отвращением тянула вниз рукава, и стонала от безысходности. В таком положении, ее в первый раз представили доктору. Неужели, ее принимают за сумасшедшую? «Я – человек с высшим образованием, получившая красный диплом, та, что читает книги по вечерам, и кормит голубей в парке – сумасшедшая?! Тут явно недоразумение».

Она заметила, что доктор рассержен, и немного рассеян. Уже потом, со временем Валентина стала ему сопереживать, ей казалось, что Николай Иванович глубоко несчастен. Затем такое поведение перестало ее удивлять. Бывает, он смотрит долго в окно, забыв о присутствии Валентины, что-то начинает бормотать, рисовать треугольники и параллелограммы в своей тетради, и спустя время, опомнившись, будто испугавшись, начинает таращиться на Валю. Доходило до того, что пока доктор пребывал в раздумье, пациентка могла тихо пройтись по комнате в траектории, задуманной ею, затем соскучившись, снова садилась на стул и, грустно наблюдая спину Николая Ивановича, вздыхала: «Это кого еще надо лечить».

В первую встречу, Николай хмурился, и быстро записывал что-то, потом вдруг посмотрел на абажур, и подумал: «Надо бы от него избавиться», – и продолжал записывать за Валентиной. Отложив ручку, он оглядел комнату, будто пытался прочитать мысли своей пациентки, затем пристально на нее посмотрел:

– Валентина, это ваше настоящее имя?

Она лишь театрально ухмыльнулась и старательно, с трудом, положив ногу на ногу, стала усердно болтать ею в воздухе, пристально смотря на него, и при этом неумело присвистывая.

Николай устало вздохнул.

– Ну что же нам делать.

На ее лице застыла гримаса, которая медленно превращало ее сморщенное лицо в старушечью ухмылку, напоминающую злой оскал.

Валентина показалась ему, душевно стареющей женщиной, в которой еще теплился огонь, но какая-то тайна затуманила ее рассудок, и тепло от внутреннего костра догорало в угольках ее безумных глаз, которые могли смотреть прямо и гордо. Когда она впервые подняла на свой взор, Николай всмотрелся в эти пространственные, глубокие, заблудившиеся в потемках своего разума, глаза, а они тут же, словно испуганные зверьки забегали по комнате в поисках убежища. Она определенно отличалась от других пациентов, Николай это заметил сразу, и с первой минуты его мучила мысль «в чем ее особенность?» Каждый пациент уникален, и имея одинаковый диагноз, человеку требуется разный подход к лечению. Но в Валентине было что-то особенное и манящее: ее молчание – было громким разговором, резкие движения – особый танец слов, а взор – тайна.

Обычно при подготовке к приему, он подбирает ряд вопросов для пациентов. Самый главный и важный – причина появления здесь. Он задает в упор, громко и строго, зная, что каким бы не был вопрос, он поставит в тупик больного. Он чувствовал, что это неправильно, что своим вопросом только заставляет больного признать свою вину в том, что он такой, а не другой – здоровый. Поступать так жестоко уже с испуганным пациентом, непонимающим что происходит, подобно вынесению приговора для того, кто сидит на скамье подсудимых: «Виновен!». Николай не задумывался над правильностью своей методики, ему казалось, чем больше ужаса внушает, тем более его боятся – а значит уважают.

Когда звучит контрольный вопрос – он как выстрел доноситься до ушей больного. Он дает время, осознать суть предложения, и медленно передвигается по кабинету, наблюдая за их поведением. У многих появляется паника, и они с криками бросаются на дверь, и всячески пытаются все вокруг крушить, что больше всего его раздражало, и, закатывая глаза он думал: «Опять». Он со степенностью подходил, боясь еще больше спугнуть обезумевшего пациента, успокаивающим монотонным голосом повторял: «Спокойно, тихо, успокойтесь, все будет хорошо» и поднимал с пола все, что могло быть повалено – стул или вешалка, на удивление шустрым и буйным больным.

А когда он оставался наедине, начинал раскачиваться в кресле, прокручивая весь свой день в голове, затем хватался за голову, и сильно сжимал ее в тисках. «Как я устал». Еще в первые годы своей практики, Николай понимал, что жизненную дорогу он спутал еще в юности, и путь его теперь лежит, через чащу из колючей внутренней сдержанности, которую будто плющом обвивает злость и негодование на жизнь. Каждый раз, собираясь выписывать рецепт, или разглядывая нацарапанный диагноз, он уходил в задумчивость: «Больной не может лечить больного».

– Так, Валентина, не отвлекайтесь, – отбирая у нее сухой листок клена, и ловя ее потерянный взгляд, снова возвращал предмет. Этот прием всегда срабатывал. – Итак, расскажите, как это все началось?

Прошло немало приемов, чтобы Валентина смогла разговориться. Долгое время она сидела в кабинете и, сжимая губы, гордо крутила головой. Но сегодня был особенный день. На улице наступала осень, и листья, собранные пациентами со двора, пестрили яркими красками на холодном, бледном кафеле больницы, разбросанными и забытыми. Атмосфера праздника закружила осенним танцем в их головах, и они некрасиво улыбались.

Валентина достала из-под рукава новый листок, еще зеленый и стала крутить его в руке.

– Ко мне постучали из шкафа, – сначала неохотно, и с некоторым смятием бормотала себе под нос. Когда она увидела удивленное лицо доктора, то закивала как ребенок, которому не верят, при этом точно убеждалась сама, что говорит чистую правду.

– Из шкафа? – вскинул брови Николай Иванович, и тут же сосредоточено записал в тетрадь.

– Я не помню, когда это было. Была ранняя весна. Обычно с наступлением теплых дней, я открываю окно, чтобы слышать, как пробуждается природа. – пожала плечами, и снова принялась разглядывать белую фигуру в руках. – Но это было ночью. Я проснулась, и услышала стук. Подумала, что мне приснилось, легла поудобнее, и собиралась попытаться уснуть, но тут стук повторился. Я прислушалась. Подумала, может соседи, и слегка приподнялась, чтобы расслышать, от каких соседей идет этот звук. Не знаю, зачем мне это понадобилось.

Тут она смяла листок, и будто невзначай уронила его на пол, после серьезным тоном продолжила:

– Стук шел из шкафа. Моя кровать расположена так, что шкаф находится позади моей головы. Я его почти никогда не закрываю, но в тот вечер – закрыла, – она говорила и смотрела прямо перед собой, будто бы читала страшную книгу.

– Когда стук стал четким, я определённо решила, что это обязательно соседи. Я убедила себя, настолько сильно, что утром об этом даже и не вспомнила. А вы как думаете, это был скелет из шкафа? – она рассмеялась. У больных – смех больной. Он идет из глубины тела, и, проходя по горлу, чтобы вырваться наружу, теряет душу.

От своих откровений ей стало не по себе. Она тут же прикусила губу.

Николай Иванович напряженно записывал, и вытер пот со лба. В последнее время, он страдает чрезвычайно обильным потоотделением, но отогнал мысли о возможно существующей у него болезни, как представил, что будет рассказывать очередную историю сумасшедшей своей жене, за кухонным столом, поедая суп. В такие моменты, в ее глазах загорается возбужденный интерес, и она, присаживаясь рядом, аккуратно берет кружку с горячим чаем в обе руки, и внимательно слушает, слегка прищурившись.

– Опишите шкаф, – будто следователь на допросе, Николай записывал.

– Шкаф, как шкаф, – в интонациях проскальзывал скрежет – первый признак наступающей глубокой старости. – С рисунками.

– С рисунками? – вопросительно спросил врач. – Опишите.

– Этот шкаф еще стоял в моем детстве. Помню маленькая, я пряталась от него от папы, когда мы играли в прятки. Это было очень редко. Может поэтому я это так хорошо помню. Я даже не знаю, любил ли он меня, – немного подумав, она промолвила будто кому-то в сторону, – но это неважно.

Николай вдруг посмотрел на нее, не как на пациента, а как на человека. Он подумал, что можно всю жизнь искать ответ на вопрос, но так никогда и не найти, а потом все станет неважным. Неважно сколько денег, гектаров земли, машин, квартир, друзей, знаний, образования и даже любви… Николай почувствовал сострадание. Он посмотрел в ту сторону, куда она только что бросила эту фразу, и на миг задумался. Что за тень, ходила всю жизнь за этой женщиной, которая смирилась.

– У меня папа был художником. А мама поварихой. Мне казалось, они любили друг друга. Папа с работы принес кисти, краски, трафареты. Это был для меня сущий праздник, – она захлопала в ладоши. – Папа нарисовал аиста и кошку. Сказал, что это он и мама.

– Вы знаете почему аист – папа, а кошка – мама?

Валентина пожала плечами.

– Потому что меня нашли у кошки. Мне придумали сказку, что нашли меня не в капусте, как обычных детей. Будто аист перепутал адреса, и вместо того, чтобы доставить меня кошке, он доставил меня к моей маме. И на шкафу так и осталась это картина, будто аист держит узелок с ребенком, а кошка на дереве сидит и ждет.

– А какая она? – загадочным шепотом спросила Инна. – Эта Валентина?

В этот же миг, кухня стала уютной и тесной. Николай говорит так тихо и мягко, что слышно, как бьется в стекло мелкий дождь.

– Похоже, в молодости она была очень красива. Правильные черты лица – судя по ее острому овалу, сменились на провисшую кожу, когда-то правильный, прямой нос стал лишь опорным пунктом для перемещения воздуха, а жизнь ее сгорбила и украла густые волосы, оставив доживать свой век седому пучку волос.

Сейчас ей, наверное, около 65, но я вижу, как душевные терзания ее истощили. Кажется, что она не держится за жизнь. Будто ей стало все равно – найдут ли ее или нет. Мне ее жаль. Знаю, врач, должен быть черствым камнем, но необъяснимое беспокойство… – Будто про себя он проговорил. – С первых минут, меня не покидает подозрения, что она что-то недосказывает. И такое непонятное чувство, что я ее знаю…

Николай задумался, опомнившись, быстро проговорил:

– Частичная потеря памяти, дезориентация, немного того, немного другого, вот тебе и псих.

Виновато заключил он, чувствуя свою некомпетентность. Он никогда с точностью не мог определить диагноз. Даже имея все факты на руках, симптомы на лице пациента, его всегда охватывал ужас, что сию минуту нужно выносить вердикт. Инна не заметила колебания Николая, она погрузилась в размышления, и спустя время добавила:

–Все мы сумасшедшие, кто-то больше, кто-то меньше.

Оставшись наедине с собой, он стал размышлять. Кто эта Валентина? Откуда она? Почему никто за ней не приходит? Как может такое быть, что был человек, который кормил собаку, гладил по голове своих детей, делился солью с соседом, любил и ненавидел, страдал, или был счастливым, но в миг- ничего не стало. Кто виновен в этом? Бог? Человек? Потеря связи с окружающим, отсутствие коммуникации может привезти к тяжелой депрессии, а иной раз и к суициду. Были случаи, когда Николай с облегчением вздыхал, когда ему сообщали, что пациент из такой-то палаты, ночью повесился на простыне: «Что же, одним вердиктом меньше». Затем он с жадностью хватался за изучение болезни нового пациента, но восторг сменялся на уныние, а решительность на разочарование.

Валентина рассмотрела влажную таблетку, которую удалось на это раз не проглотить, и тут же ее выбросила. «После посещения этого врача, мне стали давать таблетки, от которых меня тошнит. Они точно посчитали меня за сумасшедшую. Теперь-то он от меня и слова не выудит. Они хотят, чтобы я все забыла. Тут из людей делают психов – глядя на своих соседок по палате. Я не психопатка! – в темноте ее губы бесшумно двигались. – Сколько я тут? Две недели, одну, или уже месяц? У меня нет ни телефона, ни блокнота с ручкой, ничего! Да тут нормальному человеку не место! Соседка по палате, говорила, что если не принимать таблетки, то мозг восстановиться через 7 дней…» Ее мысль оборвала Алевтина, которая проснулась и, закрыв одной рукой глаза, и другую руку вытянув, начала кружиться на одном месте и мычать. Валентина тяжело простонала, и повалилась на койку: «Психи».

На следующий день, она настороженно осмотрелась – в кабинете что-то изменилось. Утренний свет ровно ложился на стол, на котором предметы отбрасывали тень на гладкие полы. Подошва ее обуви, при каждом шаге, слегка звучала, и она крадучись подошла к столу.

– Вы заметили перемены? – строго спросил доктор. Она огляделась, и удивленно помотала головой. Взгляд доктора зафиксировался на ней, и она, оцепенев, как загнанный зверек, испугалась и съежилась. Валентина знала, что-то пропало, исчезло и, не удержавшись от пристальных глаз Николая Ивановича, пошла по комнате. Врач одобряюще закивал.