Предпоследняя правда
– Все дело в вопросах, – возбужденно сказал Нуньес. – Из-за падения Детройта неизбежно поднимутся квоты – вот чего я боюсь. И если это будет так, то я бы хотел, чтобы каждый точно знал почему. – Он выглядел откровенно несчастным.
– Но, Дэйл, ты же знаешь нашу ситуацию. Мы не можем даже…
– Просто собери их в Колесном зале. Окей? Мы можем поговорить и позже.
Николас поднял микрофон и сказал, адресуясь каждой ячейке в танке:
– Люди, это президент Сент-Джеймс, и мне очень жаль, но через десять минут всем надо быть в Колесном зале. Приходите в чем вы есть, не беспокойтесь насчет этого – купальный халат вполне сойдет. У нас дурные новости.
– Говорить будет Янси. Это точно; мне сообщили, – тихо сказал Нуньес.
– Как я понимаю, Протектор обратится к нам, – сказал Николас в микрофон и услышал, как его голос грохочет из обоих концов пустынного коридора клиники – точно так же, как и везде в огромном подземном антисептическом танке на полторы тысячи душ. – И он примет ваши вопросы.
Он повесил трубку, ощущая себя разбитым. Это было неподходящее время, чтобы сообщать им плохие новости. А еще Соуза, и квота, и предстоящий аудит…
– Я не могу оставить своего пациента, – сказала Кэрол.
– Но мне приказано собрать всех, доктор, – расстроенно сказал Нуньес.
– Тогда, – ответила Кэрол с той несравненной быстротой ума, что одновременно пугала Николаса и заставляла обожать ее, – мистеру Соузе придется тоже встать и прийти. Если указ должен быть исполнен в точности.
И это достигло цели; Нуньес, при всей его бюрократической закостенелости, его почти невротической решимости до последней буквы исполнять каждый спущенный им всем – через него – приказ, кивнул:
– Окей, оставайтесь тут. – Николасу же он сказал: – Пойдем. – И он отправился в путь, отягощенный их общей совестью; основной его задачей было обеспечивать их лояльность: Нуньес был политкомиссаром танка.
Пять минут спустя Николас Сент-Джеймс уже сидел с официальным застывшим видом в своем президентском кресле – на небольшом возвышении в первом ряду Колесного зала; позади него собрались они все, и ворочались в креслах, и шуршали, и переговаривались, и шевелились, и все, включая и его, не отрывали взгляд от огромного, во всю стену, видеоэкрана. Это было их окно – их единственное окно – в мир наверху, и они довольно серьезно относились к тому, что появлялось на его гигантской поверхности.
Он задумался, слышала ли Рита объявление или же до сих пор блаженно плескалась в душе, время от времени отпуская в его адрес какие-то реплики.
– Нет улучшений? – шепнул Нуньес Николасу. – Ну, у старика Соузы?
– При панкреатите? Да ты шутишь, что ли? – Политкомиссар был просто идиот.
– Я послал им наверх пятнадцать служебных записок, – сказал Нуньес.
– И ни в одной из пятнадцати, – заметил Николас, – не содержалось формального запроса на искусственную поджелудочную, которую Кэрол могла бы ему имплантировать.
– Я всего лишь клянчил отсрочку аудита. Ник, – умоляюще продолжил Нуньес, – политика есть искусство возможного; нам могут дать отсрочку, но точно не дадут искусственную поджелудочную; их просто не достать. Вместо этого нам просто придется списать Соузу и выдвинуть на его место кого-то из младших механиков, Уинтона, или Боббса, или…
Внезапно гигантский общий экран из невыразительно-серого стал ослепительно-белым. И из динамиков донеслось: «Добрый вечер!»
Полуторатысячная аудитория в Колесном зале нестройно откликнулась: «Добрый вечер!» Это была просто привычная формальность, поскольку приемников все равно не было и трансляция шла всегда только вниз. С самого верха до самого низа.
«Сводка новостей», – продолжал голос ведущего. На экране появился стоп-кадр: здания, пойманные и застывшие в момент обрушения. С этого же кадра начался сам видеоролик. И здания с гулом, подобным стуку далеких и враждебных барабанов, сложились в пыль и обрушились; обломки словно растворились в занявшем их место дыму, а населявшие Детройт бесчисленные лиди выплеснулись и побежали, словно муравьи из опрокинутой склянки. Невидимые силы то и дело давили их.
Аудиотрек прибавил в громкости; барабаны стали ближе, а камера, наверняка с разведспутника ЗапДема, сфокусировалась на одном из общественных зданий – может быть, библиотеке, а может быть, церкви, школе или банке; а может быть, и всем этом сразу. Было видно в несколько замедленном воспроизведении, как крепкое здание рассыпалось на молекулы. Все объекты в поле зрения превратились в пыль, «возвратились в прах», по библейскому выражению. И ведь это могли быть мы, а не лиди, подумал он, вспомнив, что сам, будучи ребенком, провел в Детройте целый год.
Благодарение господу от всех, и от комми, и от американцев, за то, что война сперва разразилась на колониальном мире – свара за то, кто именно, ЗапДем или НарБлок, отхватит львиную долю в нем. Потому что именно за этот первый год войны на Марсе население Земли удалось увести в подземелья. И, подумал он, хоть мы и тут до сих пор, но так в любом случае лучше, нежели это; он завороженно смотрел в экран и заметил, как группка лиди расплавляется – словно и впрямь сделанная из свинца[1], – но все еще пытается, о ужас, бежать, плавясь. Он отвел взгляд.
– Кошмар. – Нуньес рядом с ним посерел лицом.
Неожиданно на пустом стуле справа от Николаса обнаружилась Рита, в халате и шлепанцах; с ней пришел и младший брат Николаса Стю. Оба напряженно вглядывались в экран, словно бы Николаса и не было рядом. И каждый человек в Колесном зале чувствовал себя в одиночестве, лично воспринимая катастрофу на гигантском телеэкране, и ведущий тогда сказал – за них и для них:
– Это – был – Детройт. Девятнадцатое мая. Год господень 2025-й. Аминь.
Лишь только защитный экран вокруг города был взломан, потребовалось всего несколько секунд, чтобы проникнуть внутрь и совершить все это.
Пятнадцать лет Детройт оставался невредимым. Ну что же, маршал Харензани, встречаясь в надежно защищенном Кремле с Верховным Советом, мог теперь заплатить художнику за изображение еще одного шпиля на дверях их кабинета. Как символа прямого попадания. Записать на свой счет еще один американский город.
Но в разум Николаса, пробиваясь сквозь ужас увиденного, уничтожения одного из немногих оставшихся центров западной цивилизации – в которую он искренне верил и которую любил, – стучалась все та же мелочная, эгоистичная и недостойная мысль. Это будет означать повышение квоты. Все больше придется производить под землей, поскольку с каждым днем наверху оставалось все меньше.
Нуньес прошептал:
– Янси объяснит сейчас. Как это могло случиться. Будь готов. – И Нуньес, конечно же, был прав, потому что Протектор никогда не сдавался; Николаса восхищало в этом человеке его упорное, упрямое нежелание признать, что этот удар был смертельным. И все же…
Они все же достали нас, понял Николас… и даже ты, Тэлбот Янси, наш духовный, политический и военный лидер, достаточно смелый, чтобы жить в своей наземной крепости в Скалистых горах; даже ты, дорогой друг, не сможешь обернуть вспять произошедшее.
– Друзья мои, американцы, – раздался голос Янси – и в нем не слышалось даже усталости! Николас моргнул от неожиданности, настолько бодро это прозвучало. Казалось, Янси абсолютно не взволнован, проявляя стоицизм в лучших традициях своего родного Вест-Пойнта; он увидел все, понял и принял, но не позволил эмоциям вмешаться в свою холодную рассудительность.
– Вы все видели, – продолжал Янси своим глубоким голосом человека пожившего, опытного старого воина, бодрого телом и духом, далекого от дряхлости… столь непохожего на умирающую оболочку человека на больничной койке, у которой дежурила Кэрол, – ужасное событие. От Детройта не осталось ничего, а как вы знаете, его прекрасные автоматические фабрики вырабатывали серьезную долю военной продукции все эти годы; и сейчас все это потеряно. Но мы не потеряли ни одной человеческой жизни, той единственной ценности, от которой мы не можем отказаться и никогда не откажемся.
– Хорошо подмечено, – пробормотал Нуньес, лихорадочно записывая.
Внезапно рядом с Николасом появилась Кэрол Тай, все в том же белом халате и туфлях; он инстинктивно встал, встречая ее.
– Он скончался, – сказала Кэрол. – Соуза. Вот только что. Я немедленно заморозила его; поскольку была рядом с ним, потери времени не было вовсе. Ткани мозга не пострадают. Он просто ушел. – Она попыталась улыбнуться, и глаза ее наполнились слезами. Николас был шокирован; он ни разу не видел Кэрол плачущей, и что-то внутри него ужаснулось этому зрелищу, как дурному, опасному, недоброму знаку.
– Мы выдержим и это, – продолжалась кабельная аудиотрансляция из крепости Эстес-парк, а на экране появилось лицо Янси; картины войны, картины рушащейся или превращающейся в раскаленный газ материи постепенно поблекли на заднем плане. И вот уже на экране был только прямой и строгий человек за большим дубовым столом, в каком-то тайном месте, где Советы – даже их кошмарные новые ракеты «Сино-20» с лазерным наведением – никак не смогут его найти.
Николас усадил Кэрол и привлек ее внимание к экрану.
– С каждым днем, – сказал Янси – и сказал с гордостью, спокойной и рассудительной гордостью, – мы становимся сильнее. Не слабее. Вы становитесь сильнее. – И тут он – Николас готов был поклясться чем угодно – взглянул прямо на него. И на Кэрол, и на Дэйла Нуньеса, и на Стю с Ритой, и на всех остальных здесь, в «Том Микс», на каждого, кроме Соузы, который был мертв; а уж если ты мертв, понял Николас, то никто, даже Протектор, не может тебе сказать, что ты становишься сильнее. И еще, когда ты умер только что, мы тоже умерли. Если только мы не достанем эту поджелудочную – любой ценой, от любого гнусного барыги с черного рынка, что обкрадывает военные госпитали.
Раньше или позже, осознал Николас, несмотря на все запрещающие это законы, мне придется выйти на поверхность.
3
Когда образ «неимоверно-круче-тебя» Протектора Янси, его лицо из стали и дубленой кожи исчезли с экрана и тот обрел свою первозданную матовую серость, комиссар Дэйл Нуньес вскочил на ноги и обратился к собравшимся:
– Ну а теперь, ребята, – вопросы.
Аудитория осталась неподвижной. Настолько неподвижной, насколько могла быть – чтобы за это ей ничего не было.
Выборная должность требовала – и Николас поднялся и встал рядом с Дэйлом.
– Между нами и правительством в Эстес-парке должен быть диалог, – сказал он.
Чей-то резкий голос сзади – не разобрать, мужской или женский, – задал вопрос:
– Президент Сент-Джеймс, умер ли Мори Соуза? Я вижу, что доктор Тай здесь.
– Да, – сказал Николас. – Но он в быстрой заморозке, так что надежда еще есть. Люди, вы слышали Протектора. А перед этим вы видели вторжение в Детройт и его гибель. Вы знаете, что мы уже отстаем от нашей квоты; в этом месяце мы должны собрать двадцать пять лиди, а в следующем…
– В каком еще следующем? – выкрикнул голос из толпы, горько и отчаянно. – В следующем месяце нас здесь уже не будет.
– Мы будем, – ответил Николас. – Мы можем пережить аудит. Позвольте вам напомнить. Первый штраф – это всего лишь урезание на пять процентов пищевого рациона. И только после этого на любого из нас может прийти повестка, и даже тогда призыв не превысит уровня децимации – один человек из каждых десяти. И только если мы три месяца подряд не выполним план, только тогда мы можем – подчеркиваю, можем – столкнуться с риском закрытия. Но у нас всегда есть юридический способ бороться; мы можем отправить своего адвоката в Высокий Суд Эстес-парка, и я заверяю вас, что так мы и сделаем вместо того, чтобы покорно принять закрытие.
Еще один голос выкрикнул:
– А вы запрашивали повторно о том, чтоб нам прислали замену для главного механика?
– Да, – сказал Николас. Но во всем мире нет второго Мори Соузы, подумал он. Ну, может быть, в других танках. Но из – сколько там их было в последний раз? – из ста шестидесяти тысяч убежищ в Западном полушарии никто не станет даже обсуждать вопрос о том, чтобы отпустить действительно стоящего главного механика, даже если мы могли бы каким-то образом связаться с несколькими из них. Да буквально пять лет назад соседи с севера, «Джуди Гарланд», пробурили к нам тот горизонтальный штрек и умоляли – буквально умоляли – отпустить Соузу к ним взаймы. Всего на один месяц. И мы отказали.
– Ну хорошо, – энергично сказал комиссар Нуньес, поскольку добровольных вопросов не последовало. – Я проведу случайную проверку, чтобы выяснить, дошло ли до вас послание Протектора. – Он указал на молодую супружескую пару. – Какой была причина крушения нашего защитного экрана вокруг Детройта? Встаньте и представьтесь, пожалуйста.
Пара неохотно поднялась; мужчина сказал:
– Джек и Майра Фрэнкис. Наша неудача связана с созданием НарБлоком новой многоблочной ракеты «Галатея-3», которая способна проникать внутрь на субмолекулярном уровне. Я так полагаю. Нечто в этом роде. – Он с облегчением уселся обратно, потянув за собой и свою жену.
– Хорошо, – сказал Нуньес; это и в самом деле было приемлемо. – А как вышло, что технологии НарБлока временно опередили наши? – Он огляделся вокруг и выбрал следующую жертву для допроса. – Не промах ли это нашего руководства?
Выбранная им средних лет старая дева встала.
– Мисс Гертруда Праут. Нет, причиной этого не является промах нашего руководства.
Она тут же села обратно.
– А что же тогда является причиной? – по-прежнему обращаясь к ней, спросил Нуньес. – Не могли бы вы встать, мадам, когда отвечаете? Благодарю вас.
Мисс Праут снова встала.
– В этом наша вина? – подсказал ей Нуньес. – Не конкретно нашего танка, но всех нас, танкеров, работников оборонной промышленности, в целом?
– Да, – сказала мисс Праут своим хрупким покорным голосом. – Мы не смогли обеспечить… – Она запнулась, не в силах вспомнить, что же именно они не смогли обеспечить. Повисла неловкая, гнетущая тишина.
Николас взял дело в свои руки.
– Друзья, мы производим базовый инструмент, при помощи которого и ведется война; именно потому, что лиди могут жить на радиоактивной поверхности, среди многочисленных штаммов бактерий и нервно-паралитического газа, разрушающего хлинэстеразу…
– Холинэстеразу, – поправил Нуньес.
– …мы и живы до сих пор. Мы обязаны нашим жизням тем конструкциям, что строятся в наших мастерских. Только это и имеет в виду комиссар Нуньес. Жизненно важно понимать, почему мы должны…
– Я решу этот вопрос сам, – тихо сказал Нуньес.
– Нет, Дэйл. Я.
– Ты уже произнес одно непатриотичное утверждение. Газ, разрушающий холинэстеразу, – американское изобретение. И я могу просто приказать тебе сесть.
– И я не сяду, – сказал Николас. – Люди устали; сейчас не время давить на них. Смерть Соузы…
– Сейчас и есть подходящий момент, чтобы давить на них, и меня учили, Ник, в берлинском Институте психологического оружия, лучшие врачи миссис Морген, и я знаю. – Он повысил голос, обращаясь к аудитории: – Как все вы понимаете, наш главный механик был…
Но в ответ из рядов донесся враждебный, издевательский голос:
– Слышьте, комиссар, мы вам дадим мешок репы. Политкомиссар Нуньес, сэр. И посмотрим, как вы из нее выжмете бутыль крови. Окей? – По рядам покатился негромкий одобрительный шум.
– Что я и говорил, – сказал Николас комиссару, который вспыхнул и судорожными движениями пальцев начал комкать свои записи. – Ну теперь ты отпустишь их обратно по койкам?
Нуньес громко объявил:
– Между вашим избранным президентом и мною возникли некоторые разногласия. В качестве компромисса я задам всего один, последний вопрос. – Он сделал паузу, разглядывая их; люди ждали с усталым страхом. Единственный отчетливо враждебный голос сейчас молчал; Нуньес имел над ними власть, поскольку – единственный в убежище – был не обычным гражданином, а чиновником самого ЗапДема, и мог вызвать живых полицейских-людей сверху. Или, если агентов Броуза вдруг не оказалось бы поблизости, – группу коммандос, состоящую из вооруженных ветеранов-лиди генерала Хольта.
– Комиссар, – объявил Николас, – задаст только один вопрос. А после этого, слава богу, мы все пойдем спать. – Он уселся.
Нуньес, как бы размышляя вслух, спросил медленным и холодным голосом:
– Как мы можем компенсировать для мистера Янси наши недоработки?
Николас внутренне застонал. Но никто, даже Николас, не имел ни законной, ни какой-то иной власти, чтобы остановить человека, которого враждебный голос из аудитории только что верно назвал их политкомиссаром. И все же по Закону это было не совсем уж плохо. Потому что через комиссара Нуньеса существовала прямая и живая связь между их убежищем и правительством Эстес-парка; теоретически они могли отвечать через него, и даже сейчас, в самом сердце мировой войны, мог существовать диалог между танками и правительством.
Но танкерам было непросто подчиняться ура-патриотической линии Дэйла Нуньеса в любой момент, когда тот – а точней, его начальство с поверхности – считал нужным. Например, сейчас, во время отдыха. И все же альтернатива могла быть еще хуже.
Ему уже предлагали (и он тут же, весьма и весьма постаравшись, навсегда вычеркнул из памяти имена предлагавших) сделать так, чтобы их комиссар однажды ночью бесследно исчез. Но Николас ответил – нет. Это не поможет. Они пришлют следующего. И – Дэйл Нуньес был просто человеком. Не властью. И что, было бы лучше, если бы вы столкнулись с Эстес-парком как с властью, которую вы можете видеть и слышать на телеэкране… но до которой не можете ничего донести?
И поэтому, как ни раздражал его комиссар Нуньес, Николас признавал необходимость его присутствия в «Том Микс». Радикалов, которые пробрались к нему как-то ночью со своей идеей быстрого и легкого решения проблемы с комиссаром, удалось надежно и твердо переубедить. Николас, по крайней мере, на это надеялся.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Leady (англ.) – содержащий или напоминающий свинец (прим. перев.).
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: