Карл Маркс. История жизни

В «Нищете философии» Маркс показал, что «революционная теория», придуманная Прудоном для освобождения рабочего класса, на самом деле представляет собою формулу современного рабства рабочего класса. Из своего закона стоимости Рикардо логически вывел закон заработной платы: стоимость товара, называемого «рабочая сила», измеряется количеством труда, необходимого для производства тех продуктов, которые нужны рабочему, дабы он мог поддерживать свою жизнь и продолжать свой род. Представлять себе индивидуальный обмен без классовых противоречий есть буржуазная иллюзия. Это значит видеть в буржуазном обществе вечную справедливость и высшую гармонию, при которых ни один человек не имеет возможности обогащаться за счет других людей.

В живой действительности происходит нечто иное, и Маркс так это определяет: «С момента возникновения цивилизации производство начинает строиться на противоположности между профессиями, сословиями, классами, наконец – на противоположности между накопленным трудом и трудом непосредственным. Без противоположностей нет прогресса: по этому закону шло все развитие цивилизации до наших дней. Производительные силы развивались до сих пор на основе этого господства классового закона. При помощи своей «конституированной стоимости» Прудон хотел обеспечить рабочему все возрастающий продукт труда, увеличивающийся с каждым днем благодаря прогрессу коллективной работы. В ответ на это Маркс указывал, что развитие производительных сил, увеличившее производительность труда английского рабочего с 1770 по 1840 г. в 27 раз, исторически обусловлено рядом обстоятельств, основанных на классовых противоречиях. Таковы: накопление капиталов в форме частной собственности, современное разделение труда, анархия конкуренции, система наемного труда. Чтобы стал возможен излишний прибавочный труд, должны были существовать классы, которые на этом наживались, и классы, которые благодаря этому гибли.

В качестве первых образчиков «конституированной стоимости» Прудон указывал на золото и серебро, утверждая, что эти металлы стали деньгами только в силу некоего суверенного помазания на такую роль со стороны государственных правителей (суверенов). Ничего подобного, отвечал Маркс. Деньги не вещь, а выражение известных общественных отношений; как и индивидуальный обмен, деньги стоят в соответствии с определенным способом производства. «Надо поистине не иметь никакого представления об истории, чтобы не знать, что во все времена и эпохи суверены сами должны были применяться к экономическому развитию и никогда не могли диктовать ему свою волю… Право есть только официальное признание факта». Чеканя монету, суверены определяли не стоимость данного золотого обрубка, а только известный вес его. Как раз золото и серебро меньше всего являются выразителями «конституированной стоимости». Именно в своей роли денежных знаков золото и серебро являются единственными товарами, стоимость которых не измеряется издержками производства. Поэтому-то в денежном обращении золото и серебро могут быть заменены бумажными деньгами, как это давно уже разъяснил Рикардо.

На коммунистическую конечную цель Маркс намекал, говоря о том, что «правильная пропорция между предложением и спросом», к которой стремился Прудон, была возможна только в те времена, когда средства производства были ограничены, когда обмен совершался в необычайно узких пределах, когда спрос господствовал над предложением, потребление – над производством. Такая пропорция сделалась невозможной с возникновением крупной промышленности; уже ее орудия, машины и пр. требуют, чтобы производство шло во все возрастающем масштабе. Крупная промышленность не может дожидаться спроса; она, как бы повинуясь физическому закону, неудержимо идет навстречу постоянной смене промышленного расцвета и депрессии, кризиса, застоя, нового расцвета и т. д. «Анархия в производстве, которая является источником такой массы страданий, в современном обществе, при господстве промышленности, основанной на индивидуальном обмене, является вместе с тем источником всяческого прогресса. Поэтому остается одно из двух: либо желать сохранения правильных пропорций прежних веков при производительных средствах нашего времени, и тогда неизбежно стать реакционером и утопистом в одно и то же время; либо следует желать прогресса без анархии, и тогда, чтобы удержать производительные силы на современном уровне, остается отказаться от индивидуального обмена».

Вторая глава «Нищеты философии» была еще важнее первой. В первой главе Маркс имел дело с Рикардо, по отношению к которому питал еще некоторое научное пристрастие, – он, между прочим, беспрекословно признавал еще его закон заработной платы. Во второй главе речь шла о Гегеле, и тут Маркс чувствовал себя как рыба в воде.

Прудон совершенно не понял гегелевского диалектического метода. Он продолжал держаться уже реакционной в то время стороны этого метода, согласно которой мир действительности выводится из мира идей. И он совершенно отрицал революционную сторону диалектического метода: самодейственность идеи, которая сначала утверждается, а потом отрицается своей противоположностью и выявляет в этой борьбе высшее единство; оно же упраздняет противоречивую форму той и другой, сохраняя материальное содержание обеих. Прудон, напротив, различал в каждой экономической категории хорошую и дурную сторону и таким образом искал такого синтеза, такой научной формулы, которая уничтожала бы дурную сторону и оставляла в неприкосновенности хорошую. Буржуазные экономисты, казалось ему, подчеркивают хорошую сторону, социалисты выступают с обвинительным актом против дурной стороны. Сам же он со своими формулами и синтезами мнил себя стоящим в одинаковой мере выше как буржуазных экономистов, так и социалистов.

В ответ на такую претензию Маркс говорит: «Господин Прудон льстит себя надеждой, что он дал критику не только политической экономии, но и коммунизма – на деле же он стоит ниже обоих. Ниже экономистов он стоит потому, что в качестве философа, который всегда имеет под рукой подходящую магическую формулу, он считает возможным освободить себя от необходимости разбираться в экономических частностях. Ниже социалистов он стоит потому, что у него нет ни достаточно проницательности, ни достаточно мужества, чтобы подняться, хотя бы только умозрительно, над буржуазным горизонтом. Он считает, что достиг синтеза; на деле же он пришел только к сложному заблуждению. Он мнит, что в качестве мужа науки витает над пролетариатом и буржуазией; между тем он только мелкий буржуа, который постоянно колеблется между капиталом и трудом, между политической экономией и социализмом». При этом не надо забывать, конечно, что, называя Прудона мелким буржуа, Маркс не хотел этим сказать, что считает его просто ограниченным мещанином. Маркс всегда видел в Прудоне человека с головой и только утверждал, что представления этого человека никак не могут выйти за пределы мелкобуржуазного общества.

Марксу было не трудно раскрыть неправильность применяемого Прудоном метода. Если произвольно разрезать диалектический процесс, разделив его на хорошую и дурную стороны, если одну категорию изобразить простым противоядием против другой категории, то идея становится совершенно безжизненной. Она перестает функционировать, и ее невозможно более ни утверждать, ни разлагать на категории. Как подлинный ученик Гегеля, Маркс знал, что та дурная сторона, которую Прудон хотел всюду истребить, делает историю, ибо она вызывает борьбу. Если бы человечество поставило себе задачей искоренить только темные стороны феодализма – крепостное право, привилегии, анархию и сохранило бы его привлекательные стороны – патриархальную жизнь городов, процветание сельскохозяйственной промышленности, развитие ремесел в городах, – это уничтожило бы все элементы, которые вызывали на борьбу, задушило бы в зародыше буржуазию. Этим поставлена была бы абсурдная задача: зачеркнуть ход истории.

Маркс верно поставил проблему в следующих словах: «Если мы желаем правильно понять сущность феодального производства, мы должны рассматривать его как способ производства, основанный на антагонизме. Нужно показать, каким образом в рамках этого антагонизма производились богатства, каким образом параллельно борьбе между классами развивались производительные силы, каким образом один из этих классов, олицетворявший дурную сторону, отрицательные черты общественного строя, непрерывно рос вплоть до того момента, когда созрели материальные условия его освобождения». Тот же самый исторический процесс Маркс проследил и на ходе развития буржуазии. Производительные отношения, в которых она развивается, не просты и не единообразны, а сложны и двойственны. В рамках этих отношений одновременно накопляются и богатства, и нищета. В той же мере, в какой развивается буржуазия, в недрах ее развивается и пролетариат, и вслед за тем между этими двумя классами возникает борьба. Экономисты являются теоретиками буржуазии, коммунисты и социалисты – теоретиками пролетариата. Эти последние остаются утопистами и выдумывают из головы всеспасающие рецепты до тех пор, пока пролетариат еще недостаточно развит, чтобы конституироваться как класс, до тех пор, пока производительные силы недостаточно развились в рамках буржуазного общества и не стали обрисовываться материальные предпосылки, необходимые для освобождения пролетариата и со здания нового строя. «Но по мере того, как история идет вперед, борьба пролетариата приобретает все более и более ясный характер, и для социалистических теоретиков становится излишним выдумывать науку из своей собственной головы. Они должны только дать себе отчет в том, что происходит у них перед глазами, и стать выразителями этого процесса. Пока они заняты только наукой и сочиняют системы, пока борьба еще только в самом начале, они видят в нищете лишь нищету и не замечают в ней революционизирующей стороны, той, которая выбросит за борт весь старый строй. С этого же момента наука, являющаяся продуктом исторического движения, сама вполне сознательно присоединяется к нему; она сбрасывает доктринерскую оболочку и становится фактом революции».

Для Маркса экономические категории – только теоретическое выражение, только абстракция общественных отношений. «Общественные отношения находятся в тесной связи с состоянием производительных сил. Новый приток производительных сил ведет к изменениям в способах производства; по мере того, как меняются способы добывания средств к жизни, меняются и все общественные отношения… Но те самые люди, которые устанавливают общественные отношения, сообразно материальным условиям производственной жизни, вырабатывают и принципы, идеи, категории сообразно общественным отношениям». Буржуазных экономистов, которые любят говорить о «вечных и естественных учреждениях» буржуазного общества, Маркс сравнивает с теми правоверными богословами, которые считают только свою собственную религию откровением Божьим, а всякую другую – простым измышлением досужего человеческого ума.

Несостоятельность прудоновского метода Маркс доказывал далее на целом ряде экономических категорий, к которым пытался применить этот метод Прудон. Сюда относятся: вопрос о разделении труда и роли машин, о конкуренции и монополии, о земельной собственности и земельной ренте, о стачках и рабочих коалициях. Разделение труда, в противоположность мнению Прудона, не экономическая, а историческая категория, и в различные периоды истории оно принимало различные формы. Необходимой предпосылкой разделения труда, по смыслу того, что говорят буржуазные экономисты, является фабрика. Но фабрика, вопреки предположению Прудона, возникла не в результате дружеского соглашения между товарищами по труду и даже не в порах старых цехов; хозяином современной фабрики стал не цеховой мастер, а предприниматель-купец.

Конкуренция и монополия являются, таким образом, категориями общественными. Конкуренция не промышленное, а торговое соревнование; борьба происходит не вокруг продукта, а вокруг прибыли. И поэтому конкуренция, вопреки мнению Прудона, отнюдь не является свойством человеческой души. Порожденная историческими потребностями в XVIII в., конкуренция отлично может исчезнуть в XIX, в результате новых исторических потребностей.

Столь же ошибочно мнение Прудона, что происхождение земельной собственности обусловлено не экономическими причинами, а кроется в мотивах психологического и морального характера, стоящих в очень отдаленной связи с производством материальных благ. Земельная рента, говорит Прудон, имеет задачей связать человека более крепкими узами с природой. «Но собственность развивалась совершенно различно в различные исторические периоды, и развитие это происходило при совершенно разных общественных отношениях, – отвечает на это Маркс. – Чтобы объяснить происхождение буржуазной собственности, необходимо объяснить все общественные отношения, в которых протекает буржуазное производство. Кто объявляет собственность какой-то независимой, самодовлеющей категорией, тот впадает в метафизическую или юридическую иллюзию». Земельная рента, то есть тот приток, который получается после того, как издержки производства и обычная прибыль и проценты на капитал вычтены из цены продукта, произведенного на данной единице земельной площади, возникла и могла возникнуть только при определенных общественных отношениях. Земельная рента – это земельная собственность в ее буржуазной форме; это феодальная собственность, подчинившаяся условиям буржуазного производства.