Лед и пламя

– Ей-богу, ты опять о чем-то мечтаешь! – возмутилась Амели.

– Нет, я… думаю, что мне бы хотелось иметь еще ковер.

– Отличная мысль. Придется подыскать подходящий. Вот увидишь, как нам обеим будет здорово здесь иногда побыть вместе и повеселиться. Твоим братьям абсолютно наплевать на обстановку, в которой они находятся, меня это огорчает, конечно, но что я могу поделать?

Мать все время пребывала в уверенности, что не в состоянии справиться со своими тремя сыновьями, и охотно об этом говорила. Может, надеялась, что Ангус ей в этом поможет. По-видимому, он преуспел в воспитании Скотта, но ведь это был его собственный сын, а не три чужих подростка, чьи имена он с трудом мог запомнить.

Кстати, Джон, старший, по секрету сказал сестре, что никто из них не собирался подчиняться незнакомцу.

Однако, несмотря на свое нахальство, они все же избегали прямых столкновений с ним и покорно называли его отцом. Кейт применительно к Ангусу тоже использовала это слово, но отнюдь не выглядела при этом бунтовщицей.

– Я написала папе письмо, – робко призналась она матери. – Не могла бы ты дать мне его адрес?

– Нет у меня его адреса! – взвилась Амели. – Он прячется от меня, видимо, опасаясь, что я от него что-то начну требовать. Он давно и думать перестал о нас, бедняжечка ты моя, смирись уж наконец с очевидным!

Кейт снова почувствовала комок в горле, тот, что у нее обычно предшествовал слезам. То, как мать говорила об отце, делало ее несчастной, она не хотела верить, что он настолько злой и подлый.

– В жизни никогда не надо оглядываться назад, это почти всегда бесполезно, – продолжала Амели. – Так как твой отец нас игнорирует, то и не стоит больше думать о нем. Радуйся тому, что мы здесь, что у тебя будет прекрасная жизнь и отныне ты будешь вести новое привилегированное существование. Могла ли ты представить даже во сне, что будешь иметь для одной себя большую спальню, да еще с таким чудесным видом? Все, что ты видишь из окна, принадлежит Ангусу, а сейчас – ты часть его семьи. Вскоре ты станешь одной из самых завидных невест в округе, вот посмотришь! Тебя будут всюду приглашать, тебя…

– Куда приглашать, мама? Здесь же вокруг ничего нет, это настоящая пустыня!

– Это наши угодья, надо различать такие вещи. И конечно же, в соседних поместьях находится множество людей. Глазго не так уж далеко отсюда, и как только ты научишься водить машину, ты ее получишь. Ну а пока я могу тебя туда отвезти. Там есть театры, музеи, столько разных магазинов! Это уже не тот чисто промышленный город сорокалетней давности: он стал современным, модным, говорят даже, что именно там находится лучшая музыкальная сцена Великобритании.

Кейт вздохнула, вспоминая Париж и подруг в Люксембургском саду, подумала о своих мечтах, которые она собиралась осуществить и которым так и не суждено будет сбыться.

– Послушай, дорогая, – примирительным тоном добавила мать, – ты же ничего не знаешь о Шотландии. Как и все англичане, твой отец не любил шотландцев, он их высмеивал, ничего толком о них не зная, рассказывал всякие нелепицы. На самом деле эта страна – прекрасна, и ты обязательно со временем ее полюбишь.

Отец? Кейт что-то не припоминала, чтобы тот когда-либо упоминал Шотландию – тему, которая якобы не должна была его интересовать. Нет, она не была заранее настроена против этой страны, в которую приехала, но перемена оказалась слишком резкой. Покинуть Париж ради Лондона было бы еще туда-сюда, но попасть в эту безбрежную «пустыню», простиравшуюся до бесконечности, кое-где усеянную холмами и кипами деревьев, с морем вместо горизонта…

– О, я надеюсь, ты сейчас не заплачешь?

Немота дочери доводила Амели до исступления. Она начинала терять терпение.

– Твои братья слишком шумные, но, по крайней мере, они полны радости жизни! Не будь такой замкнутой, дорогая, и перестань все время уединяться в парке. Тебе лучше спуститься вниз и посмотреть, как там Мойра готовит пирожные.

С этими словами, которые она сама считала ободряющими, Амели вышла из комнаты, оставив Кейт в растерянности. Мысль сходить в кухню вовсе не была ей неприятна – там всегда царили волшебные запахи. Но у нее были совсем другие планы. Девочке хотелось взобраться на верх крыши и побывать в беседке, венчавшей особняк. Братья утверждали, что оттуда открывался потрясающий вид. Сами-то они поднялись туда в первую же неделю, а вот Кейт никак не могла решиться побороть головокружение и боязнь высоты. Почему бы не сделать это именно сейчас? Опасности никакой, а возможно, ей удастся разглядеть Скотта где-нибудь в поместье? Она надела двубортное пальтецо-бушлатик, прислушалась как следует, затем выскользнула из комнаты и украдкой подкралась к лестнице.

* * *

Ангус, оставшись один в кабинете-курительной, стал размышлять над недавним разговором с сыном. Он любил Скотта и даже в какой-то степени восхищался им. В том же возрасте он не обладал ни его раскованностью и умением держаться, ни его внешностью чуть загадочного красавца. Конечно, сам он был далеко не единственным рыжеволосым среди подростков его поколения, однако заполучил в полной мере набор шуточек по этому поводу, что впоследствии сыграло по-своему роковую роль в его трудностях при общении с девушками. Он никогда не считал себя особенно соблазнительным, скрывая застенчивость под маской напускной агрессивности, но тем не менее имел у женщин некоторый успех. А потом появилась Мэри. Она-то и избавила его от всех комплексов, так как влюбилась в него.

Мэри! Она была настолько хороша, что все мужчины в округе пламенно желали ее. От Мэри-то Скотт и унаследовал ярко-синие глаза, гладкие, шелковистые темно-каштановые волосы, матовую кожу и бесподобную, с легкой кривинкой улыбку. Когда Ангус смотрел на сына, он волей-неволей вынужден был вспоминать Мэри. Принять, что она исчезла навсегда, было невероятно болезненно, фантастически трудно, почти неприемлемо. Несмотря на все ее капризы, из которых самым красноречивым и нелепым была прядильная фабрика, несмотря на то что она совершенно отдалилась от Ангуса после рождения сына, ему было суждено обожать ее до своего последнего вздоха. Оставшись вдовцом, он с головой ушел в работу, время от времени наведываясь в Глазго, чтобы позволить себе немного «наслаждений», оплаченных по таксе, когда необходимость в этом уж слишком начинала себя проявлять. Ему потребовались долгие годы, чтобы снова начать осторожно интересоваться женщинами. Он совсем не умел ухаживать, снова стал застенчивым, а оттого и слишком бурным любовником. Но в скором времени Скотт значительно обскакал его по количеству подружек, ибо был девичьим любимчиком, что порой вызывало у Ангуса сумрачную зависть. Неужели ему суждено остаться никому не нужным вдовцом, в то время как его сын только множил свои завоевания? Смешное соперничество, не правда ли? Но на кону стояла мужественность, ничто иное, и он, не собираясь записывать себя в проигравшие, вышел на охотничью тропу. Сначала Ангус навестил кое-кого из старых друзей, что обеспечило ему несколько поездок, и в Париже наконец его подстерегла самая настоящая удача.

Встреча с Амели осталась в его душе восхитительным воспоминанием. Улыбаясь, она слушала его с огромным вниманием, ее большие глаза сияли. Он вновь почувствовал себя тем молодым человеком, который впервые сжал Мэри в объятиях. Невозможно было упустить этот второй шанс, который подарила ему жизнь. Конечно, все произошло поневоле быстрее, чем следовало бы, но Амели тоже, казалось, спешила не упустить столь прекрасный случай. Пара ужинов при свечах в ресторанчиках на Сен-Жермен-де-Пре, за которыми последовала их первая ночь: она проводила Ангуса до его гостиничного номера, а потом… было сплошное ослепление. Проснувшись рядом с ней, бодрый и помолодевший, он принял то единственное решение, которое только и могло за этим последовать. Какая разница, что подумает об этом Скотт, какие выводы сделает Мойра, да и вообще, каково будет мнение всех остальных. Разве так уж важно, что у нее оказалось четверо детей? Так ли это существенно, если она слегка и преувеличила свою внезапную страсть к нему? Во всяком случае, сделала она это просто восхитительно, а если у нее и были основания для извлечения выгоды из этого брака, то уж у него тем более они имелись. Никто не мог проиграть в этой слишком поспешной, на первый взгляд, женитьбе. Кстати, со временем взаимная признательность могла обернуться подлинной нежностью, и между ними могли завязаться поистине прочные и любовные супружеские отношения.

Амели отлично вела свою партию, она так часто занималась с ним любовью, как он этого хотел. Она вела себя как настоящая подруга жизни, и поместье Джиллеспи вроде бы ей очень нравилось. Вместе с тем ей, разумеется, не терпелось вырвать из рук Мойры бразды правления особняком. Придется ли ему в случае обострения ситуации делать выбор между ними? Но пока ему вполне удавалось делать вид, что он не собирается принимать никакого участия в этих «женских распрях». И притом ни за что на свете он не согласился бы удалить сестру из поместья – слишком уж многим он был ей обязан.

Озадаченный, Ангус стал слегка поигрывать с резаком для бумаги, который обронил чуть раньше, разозлившись на Скотта. То, что сын осуждал его решение, раздражало Ангуса. Конечно, он заранее мог предположить, что первая реакция сына будет негативной, но со временем все должно было прийти в порядок. И кузен Дэвид тоже должен будет перестать удивляться каждый раз, когда станет натыкаться в очередной раз на Амели за углом коридора или аллеи в саду. Теперь все должны были называть ее не иначе как леди Джиллеспи – так всем было велено!

Что касается Скотта… Неужели он чувствовал для себя угрозу в его новой семье? Думал ли он всерьез, что отец перенесет свою привязанность к нему на этих троих отпрысков новой супруги? Какая глупость! По мнению Ангуса, в Джоне, Джордже и Филипе не было ничего хоть мало-мальски привлекательного. Наглые, даже неуправляемые, подростки, которых лучше всего было бы засадить в какой-нибудь пансион, если когда-нибудь Амели даст на это согласие. Правда, когда он об этом заговорил, она сказала, что не готова пока расстаться с ними, а он и не стал настаивать, ведь за их учебу придется расплачиваться-то ему. Представить только, что он должен будет выложить столько же, сколько выложил в свое время за обучение Скотта, да умножить все это на три, а то и на четыре, это же уму непостижимо! Итак, ладно, пусть возится со своими отпрысками, пока они не начнут серьезно портить ему жизнь. Впрочем, если бы он оставался достаточно отстраненным от этих троих бузотеров, Скотт сразу бы понял, что в смысле привязанности отца ему ничего не грозит. Да и что с них взять, с этих сынков англичанина! Да к тому же, вероятно, довольно мерзкого типа, который без зазрения совести послал к черту четверых своих кровных детей. Правда, несчастные не были в этом виноваты, а вот Амели, должно быть, страшно страдала, оставшись один на один с такой оравой. С этой точки зрения Ангус оказывался едва ли не в роли спасителя их судеб – роль, которая ему вполне подходила.

– Скотт, тебе придется привыкнуть, – процедил он сквозь зубы.

До сих пор все у них шло как по маслу. В сознании Ангуса у него всегда был единственный наследник, которому он с наслаждением передаст все свои дела. Естественно, самыми прибыльными были винокурни, приносившие наибольший доход. Ему он собирался передать также поля и отары овец, не говоря уже о злосчастной прядильной фабрике. Он уже заказал и герб для Скотта. Тот принимал на себя все больше и больше обязанностей и никогда не заговаривал, что изберет для себя иное ремесло.

Если не считать того, что он сказал сегодня… Провокация? Случай продемонстрировать свое сожаление? Неужели он и вправду хотел себе иной судьбы, чем та, которая ему была предначертана? Или собирался намекнуть, что, взяв в руки факел, он не собирается никогда передавать его кому-то другому?

Отчего-то вдруг почувствовав себя дурно, Ангус отбросил резак и поднялся. Он решил позволить себе выкурить сигару, чтобы немного успокоить разгулявшиеся нервы. Зря, возможно, он так все распланировал, рассчитал, как оно будет заранее. Вторжение Амели и ее отпрысков могло внести непоправимые изменения в их жизнь. Супруга, да еще страстно желанная каждую ночь супруга, вполне могла сделать Ангуса более уязвимым. И Скотт прекрасно это понимал.

Осторожно открыв коробку с сигарами, он выбрал одну, поднес ее к носу, слегка размял пальцами, потом вернулся и сел. Крошечной двойной гильотинкой он аккуратно срезал кончик сигары, чтобы не развернулись начала свернутых листьев. Каждый раз он исполнял этот священный ритуал, когда выкуривал сигару, несмотря на строжайший запрет его врача. Тот был его другом и прекрасно понимал, какое это удовольствие, вплоть до того, что иногда составлял ему компанию и тоже выкуривал сигару вместе с ним. Ангус поджег сначала ободок, затем сердцевину сигары и с наслаждением вдохнул дым. В отличие от Мэри, Амели, похоже, нравился запах сигар. Может, она говорила это, чтобы доставить ему удовольствие? Как бы то ни было, все же Ангус предпочитал блаженствовать в одиночку в своей курительной комнате.

Сквозь голубоватые завитки он взглянул в сторону окна. Ночь уже входила в свои права. Мойра, наверное, сейчас хлопотала вовсю на кухне. Если, конечно, Амели не вызвалась ей помочь там, среди горячих плит и духовок. Еще одна головная боль впереди… Он вздохнул, перед тем как снова взять в рот сигару. Не лучше ли было в самом деле обзавестись постоянной любовницей где-нибудь в Глазго или другом городе, а не приводить законную жену под крышу Джиллеспи? Он, превыше всего ценивший стабильность и налаженный годами неизменный ход вещей, сунул голову в пасть ко льву. Но возможно ли было сопротивляться чувствам? Помимо плотских радостей, как же приятно было знать, что тебя любят или, во всяком случае, хотя бы ценят, ласкают, проявляют к тебе нежность, разве это можно было принести в жертву? И он слишком долго прожил в одиночестве, чтобы теперь иметь полное право хоть ненадолго насладиться этим.

Привалившись к спинке кресла, он закрыл глаза. Он был бароном и лэрдом[3 - Лэрд (англо-шотл. laird – «землевладелец, лорд») – представитель нетитулованного дворянства в Шотландии. Лэрды образовывали нижний слой шотландского дворянства в отличие от титулованных лордов.], этот последний титул соответствовал английскому рыцарю. Его все уважали, счета в его банках находились в завидном состоянии, бизнес процветал. Со временем его заменит сын, и очень скоро он получит свое законное право наслаждаться лишь игрой в гольф, охотой, пламенными любовными ночами. Можно ли требовать от жизни большего? Счастье его было полным, и он никому не позволит ему его испортить.

2

Первый год, проведенный в Джиллеспи, был трудным для Кейт. Школа показалась ей подходящей, она получала довольно хорошие оценки, но подругами не обзавелась. Возвращаясь с занятий по вечерам, она садилась в школьный автобус, который высаживал ее на условной остановке посреди полей, где она выходила одна-одинешенька. На этой «остановке» ее встречали на машине Дэвид или мать, чтобы потом отвезти в особняк. Изредка, и в таких случаях сердечко Кейт начинало биться часто-часто, она издалека видела черный джип «Патриот», принадлежавший Скотту. Обычно он открывал дверцу, вставал на подножку и делал ей знак рукой, будто бы она могла его не узнать! За слишком короткую дорогу к дому он успевал ей задать несколько вопросов, делая для этого радио потише, и всегда приветливо улыбался. Но кроме этих редких случаев, она видела Скотта лишь во время еды, да и то, если он не отсутствовал на трапезе, что тоже случалось довольно часто.

Дела в их семействе шли, можно сказать, скверно. Джон, Джордж и Филип учились плоховато, объясняя свои результаты множеством разных причин. Их послушать, так учителя новичков откровенно не любили, ученики дразнили презрительно «жалкими англичанами», да и школьные задания оказались слишком трудными. Мать очень огорчалась, в то время как Ангус лишь молча поднимал глаза к небу. До сих пор он ни во что не вмешивался, считая, что это не его дело, и мальчишки этим пользовались. Тем не менее они его побаивались и старались вести себя как следует хотя бы за столом. Амели с Мойрой так и не удалось найти общий язык. Амели изо всех сил пыталась всем управлять, но у нее ничего не получалось, в результате большую часть желанных прерогатив ей пришлось уступить золовке. Да что и говорить, поварихой Амели была плохой, и помимо нескольких французских рецептов, которыми очень гордилась, она почти ничего не умела готовить. А ведь к обеду их собиралось за столом по меньшей мере восемь человек, даже девять, если присутствовал и Скотт, а это требовало огромного количества еды и нескольких часов готовки. Однако Амели куда больше любила заниматься украшением дома и меблировкой, чем стряпать супы из дичи или кромсать потроха для «отвратительного» хаггиса[4 - Хаггис (англ. haggis) – национальное шотландское блюдо из бараньих потрохов (сердца, печени и легких), порубленных с луком, толокном, салом, приправами и солью и сваренных в бараньем желудке.].

Ангус все больше занимался охотой, предавался любимой игре в гольф либо закрывался в курительной комнате и беседовал со Скоттом. Он любил принимать у себя друзей, часто приезжавших издалека и остававшихся на ночь в особняке, расположившись в одной из многочисленных незанятых комнат. В качестве ответных визитов они с Амели тоже получали приглашения, и он обожал щеголять под ручку с молодой женой. Во время этих отлучек он требовал, чтобы все заботы о семье брал на себя Скотт, ибо знал, что Мойра не имела над всеми необходимой для их укрощения власти, а уж Дэвид тем более.

Сначала Джон, Джордж и Филип пытались изображать мышей, которые ударяются в пляс, едва коту стоит уйти из дома, так что в конце концов Скотту пришлось призвать их к порядку. Он бы очень не хотел выглядеть ни тираном, ни слишком строгим старшим братом, но три нахальных подростка безумно раздражали его. Ленивые, разболтанные, шумные, они постоянно ругались, кроме тех моментов, когда против кого-то объединялись. Одной из самых их любимых целей была Кейт, и они развлекались, не жалея сил, подстраивая ей всякие гадости, например, обдумывая, как бы посильнее ее напугать ночью, куда спрятать ее школьные тетради или разрезать ей носочки. Привыкшая к этому с рождения, Кейт все терпела, думая лишь об одном, как бы ей не выдать своего влечения к Скотту. Если бы, не дай бог, братья догадались об этом, ее жизнь превратилась бы в ад. Однако она ничего не могла поделать: Скотт занимал и все ее мысли, и все ее маленькое сердечко. Кейт уже исполнилось четырнадцать лет, и ее фигурка стала преображаться, становясь девичьей. Долгое время она считалась слишком миниатюрной для своего возраста, однако теперь стала настоящей девушкой-подростком, заодно и познав первые душевные порывы.

Скотт, естественно, ничего этого не замечал, он продолжал видеть в ней ребенка, всегда проявляя к ней заботу и доброту, и ни на миг не задумывался о том, что являлся объектом ее обожания. Первый год совместного проживания был и для него непростым испытанием: мачеха не вызывала в нем ничего, кроме откровенного недоверия. Стараясь как можно реже испытывать на себе давящую атмосферу особняка, он часто уезжал в Глазго, чтобы встретиться там с товарищами. Его прежние однокашники по пансиону составляли довольно большую группу, к которой регулярно присоединялись новенькие, и весь этот молодняк, только вступавший в жизнь, с удовольствием обменивался друг с другом уже имевшимся у него жизненным опытом на вечеринках, где вино лилось рекой. Скотту было хорошо в этой компании, он был общительным и восторженным юношей, и уж, конечно, от девушек не укрылись ни его бесподобные синие глаза, ни очаровательная улыбка. И если он не стремился распространяться о жизни в поместье, то с удовольствием рассказывал о винокурнях, работа в которых, казалось, вызывала у него все возраставший интерес. То, что он прежде принимал за неприятную нагрузку, на деле оказалось увлекательнейшим занятием. Он уже рассматривал разные способы усовершенствовать производство, излагая их отцу, начинал завязывать более тесные отношения с его партнерами по виноделию и опытными служащими. А вот прядильное дело, честно говоря, ставило его в тупик. Ткачество тартанов[5 - Тартан – клетчатый орнамент, состоящий из горизонтальных и вертикальных полос, а также прямоугольных областей, заполненных диагональными полосками.] очень вдохновляло его мать, но только не его. Тем не менее он чувствовал себя обязанным уважать ее память и, следовательно, не запускать производство, держать его на плаву. Вот кого ему для этого не хватало, так это хорошего дизайнера. Он рассказал об этом своему лучшему другу Грэму, с которым проучился почти целиком весь курс в свое время в университете, и тот представил ему молодую и красивую женщину. Звали ее Мэри, и тот факт, что она носила то же имя, что и его мать, очень позабавил Скотта. Увидев в этом «перст судьбы» и оценив ее рекомендации, он предложил ей работать у него на фабрике. Несмотря на то что Мэри была еще начинающим дизайнером, она уже добилась некоторых успехов в солидных фирмах, но главное, она была хорошенькая, умная и воспитанная.

И вот в один прекрасный момент, когда они, работая вместе на фабрике, склонились над эскизом, обсуждая его, Скотт и Мэри вдруг поняли, что они по-настоящему нравятся друг другу. Однако, чтобы избежать сплетен на работе, они решили, что будут встречаться только вне поместья. В Глазго они стали обходить стороной центральные пабы, такие как «Лошадиный башмачок», «Бабочку» и «Свинку», где могли легко встретить кого-нибудь из своей компании, а предпочитали скрываться где-нибудь в небольших ресторанчиках Вест-Энда[6 - Вест-Энд – один из центральных районов Эдинбурга.] и проводить вечера один на один. У Скотта уже имелся кое-какой любовный опыт, и не впервые его сердце билось от страсти, однако он сразу догадался, что с Мэри все будет иначе, чем то, что он знавал прежде. Она была блондинкой, носила очень короткую стрижку и лишь слегка подкрашивала большие голубые глаза. Как того и требовала ее профессия, одевалась она не только с большим вкусом, но и с оттенком оригинальности. Предыдущие контракты привели ее сначала из Эдинбурга в Дублин, а затем в Лондон. И хотя, разумеется, она мечтала о Париже, похоже, в данный момент ей совсем неплохо было и в Глазго.

В течение нескольких месяцев Скотт чувствовал себя очень сильно влюбленным, однако ему было всего двадцать три года, и он не стремился слишком поспешно надевать на шею хомут. Что же касалось Мэри, той было уже двадцать пять, и она надеялась, что эта связь рано или поздно приведет их к браку, но при этом девушка старалась избегать и малейших намеков на это. Она жила в крохотной квартирке рядом с университетом, где частенько Скотт оставался на ночь. Когда это случалось, он вставал еще до рассвета, чтобы успеть к утру приехать на одну из винокурен. И если он еще ни разу не пригласил Мэри в Джиллеспи, то они уже вместе стали принимать участие в совместных вечеринках с друзьями, в глазах которых выглядели настоящей парой.

* * *

– Оставлять тарелку чистой после себя – это самый минимум вежливости за столом, – напомнил Скотт.

Сидевший напротив Джон лишь смерил его недовольным взглядом и скрестил на груди руки, не отвечая.

– Если ты не голоден или плохо себя чувствуешь, можешь выйти из-за стола и лечь в постель.

Джон поднял глаза к потолку, но остался сидеть на стуле, очевидно, решив позлить Скотта.

– Что-то не так, Джон?

– Мне не нравится твое поведение тюремного надсмотрщика, – произнес подросток по-французски.

– Ну что ж, я не знаю этого слова, но, полагаю, в нем содержится что-то очень неприятное.

Скотт хорошо говорил по-французски, что, казалось, сильно удивило троих сыновей Амели. До сих пор они использовали родной язык как секретный код, убежденные, что никто из Джиллеспи их не понимает. Пожав плечами, Джон решил снова вернуться к английскому.