Похищение

Похищение
Франсиско Аяла

Сборник представляет читателю одного из старейших мастеров испанской прозы; знакомит с произведениями, написанными в период республиканской эмиграции, и с творчеством писателя последних лет, отмеченным в 1983 г. Национальной премией по литературе. Книга отражает жанровое разнообразие творческой палитры писателя: в ней представлена психологическая проза, параболически-философская, сатирически-гротескная и лирическая.

Франсиско Аяла

Похищение

На своем великолепном мотоцикле он, словно метеор, влетел на сельскую площадь, остановился перед баром Анаклето и, предоставив машину любопытству вездесущих мальчишек, вошел внутрь выпить пива.

Давно уже это случилось, в будний летний день, около одиннадцати утра, когда в баре было мало народа. Анаклето налил пива, даже не взглянув на посетителя, и только потом, когда пригубил, разглядел его как следует и подумал: «Ну и птица!» Подумал так с удивлением и восхищением.

Несколько завсегдатаев, сидевших за столиком в углу у двери, тоже разглядывали его, удивленные и восхищенные его нарядом. Они слышали, как приблизился и смолк треск мотоцикла, и вскоре увидели, как он, твердо ступая, вошел в бар и заказал пиво. На нем были черная замшевая кургка, длинная и настолько приталенная, что ни вздохнуть, ни выдохнуть, великолепные брюки орехового цвета с кожаными вставками, высокие кожаные краги и блестящие ботинки. Ничего подобного видеть в те годы еще не доводилось, разве что в кино. Из своего угла они наблюдали, как он снял и положил на стойку бара белый шлем, как снял и положил в шлем шикарные перчатки, на перчатки – огромные зеленые очки, после чего левой рукой, на которой красовался перстень, поднял бокал с пивом, жадно отпил, а потом вытер оставшуюся на усиках пену носовым платком в полоску.

Сидевшие за столом прервали беседу и наблюдали. Один из них встал, чтобы незаметно взглянуть на мотоцикл. Машина, блестя на солнце, стояла, облепленная роем мальчишек. На сиденье двумя ремешками был прикреплен симпатичный чемоданчик.

Между тем вновь прибывший обратился к Анаклето с вопросом:

– Вы ведь Анаклето?

– Конечно, Анаклето, – ответил ему тот и в свою очередь поинтересовался: – проездом здесь, а?

– Нет, почему же проездом. Насовсем. Вы меня не узнали? А вот я вас помню. Я Висенте де ла Рока.

Он сказал, что родился здесь, в этом селении, и вся его родня отсюда – семейство Рока, не помните? Так вот он племянник того Педро де ла Рока, который во времена Республики стал алькальдом, а потом – известное дело. Из его родни никого уже, наверное, не осталось, но он точно родился в этом селении и здесь вырос. Вот только его матери, так уж случилось, пришлось уехать, все переехали в Валенсию, а из Валенсии в Барселону. Но он не каталонец, конечно, вовсе нет. У него чувствуется каталонский акцент? Может быть, пристал. Хотя в последнее время он был за границей – работал в Германии. Надо сказать, Германия – вот это да, страна что надо. Его мотоцикл немецкого производства, если бы только вы видели, как он мчится по шоссе. Отличная машина.

Парень был симпатичный, общительный, очень даже симпатичный был парень. Вскоре он беседовал уже не только с Анаклето, но и с сидевшими за столиком. Он подключил их к разговору, пожелал всех угостить. «Хоть кто-то из вас должен же вспомнить обо мне или о нашей семье!» Неужели никто не припоминает? Да, нашелся кто-то, кому его лицо показалось немного знакомым. А другой, Техера, Патрисио Техера, некоторое время спустя даже стал уверять, что среди мальчишек, помнится, был такой Висентико, Висенте Рока и, конечно же, это он самый и есть. «Вот видишь? Ну конечно, это я!» – возликовал вновь прибывший. Остальные наблюдали и ничего не говорили. Анаклето, старше всех по возрасту – сидевшие за столом были молодые ребята, как и Висенте, – подтвердил: «Да, да. Точно»-(А почему бы, в конце концов, всем этим байкам не оказаться правдой?)

– Так, значит, насовсем.

– Да, конечно. Правда, в Германии заработки хорошие, это бесспорно. Но, с другой стороны, какой мне прок, я вас спрашиваю, от этих денег, если я не могу делать, что мне заблагорассудится? Нет, не то чтобы в Германии плохо жилось, о чем говорить. Но спустя какое-то время возникает желание вернуться и посмотреть, как тут идут дела. Испания остается Испанией, черт подери. В Испании жизнь слаще, здесь скопил самую малость, а удовольствие получаешь большое. А уж что касается еды, господи, тут вообще никакого сравнения. Да будь Германия развита сколько ей угодно, но разве там угостят таким шашлыком, как в Кантимпалос, или паэльей [1 - Испанское национальное блюдо, характерное для Валенсии; приготавливается из рассыпчатого риса, кусочков мяса, рыбы, овощей и приправ.]… Дорогая моя Испания! Чтобы работать и зарабатывать деньги, Германия хороша, это верно, но… Кстати, должен вам сказать, что управляющий фабрикой не хотел меня отпускать и даже взял с меня слово вернуться туда, если я еще раз захочу покинуть любимую родину в поисках презренного металла.

И так далее.

Нескончаемая песня. Язык у парня был подвешен хорошо. Он подошел вместе со всеми к дверям бара, чтобы показать мотоцикл, и предложил Патрисио Техере разок-другой прокатиться. Он умеет водить мотоцикл? «Это очень просто, уверяю тебя». Он сразу же подружился с Патрисио. Да и с другими, правду сказать, тоже, парень он был симпатичный.

Он спросил, где можно подыскать удобное жилье и чтобы оно не встало ему слишком дорого, «я ведь все-таки не наследный принц, а кроме того, больше чем на несколько дней отели не годятся», отелями он уже сыт по горло. Ну, так что они ему порекомендуют?

Они переглянулись и решили обратиться за помощью к Анаклето: хозяин бара был дока во всем. После некоторого раздумья тот позвонил свояченице, вдове своего брата Димаса, донье Леокадии, которая в настоящее время, пока сын служит в армии, располагала одной свободной комнатой. И таким образом все было улажено в один миг.

– Великолепно! Огромное спасибо. Спасибо всем. До свидания.

Надев шлем, очки и перчатки, Висенте сел на мотоцикл, посадил с собой рыжего шустрого паренька, чтобы тот показал ему дорогу к дому доньи Леокадии, с ревом сорвался с места и. преследуемый роем мальчишек, скрылся за углом.

Минуту спустя другой юноша, Фруктуосо Триас, спросил Техеру:

– Слушай, Патрисио, ты вправду вспомнил его или сказал просто так?

– Да знаешь, мне кажется… – замялся Техера.

Но Анаклето оборвал его:

– Вспомнил, парень, вспомнил.

И больше из него ничего нельзя было вытянуть. Этот Анаклето был несловоохотлив.

Все заговорили:

– Мотоцикл у него, конечно, штука что надо.

– Еще бы.

– И все, что на нем надето, тоже. Где ты здесь найдешь такое?

– Ведь вот за границей любой бедолага, последний чурбан может себе позволить такие выверты.

– Но не видно, чтобы у него было много багажа.

– Какой там багаж. Все, что у него есть, на нем. Здесь это, конечно, впечатляет. Но я говорю, что в Германии нынче любой…

– Ну уж нет, преувеличивать тоже не надо.

– Это не преувеличение. Неделю назад…

И так далее. Они заспорили. А потом, когда после полудня компания распалась и они разошлись по своим домам, кто больше, кто меньше, но каждый уносил в душе легкое раздражение, смешанное с презрением, по отношению к этому типу, который с такой помпой ворвался в их жизнь, но который наверняка был голодранцем. Разве он сам не объявил об этом? Со всей своей непосредственностью. Он был простым рабочим, и только. Что в Германии высокие заработки, все об этом знают. Но рабочий и есть рабочий, с каким бы оглушительным грохотом он ни ездил на мотоцикле, сколько бы ни кичился очками и перчатками. Они здесь не тратились на такие дешевки, слава богу, но у всех, у кого больше, у кого меньше, как говорится, мошна была не пустая. А если это и не совсем так, то вот возьмем, к примеру, Фруктуосо Триаса. Он хоть и невзрачный, а уже компаньон своего отца, имеющего плавильню и мастерскую сельскохозяйственных орудий. Или вот Патрисио Техера. Он своими собственными усилиями стал хозяином кинотеатра и акционером цементного завода, а ему ведь нет еще и тридцати. Или Анисето Гарсия Диас – он распорядитель в филиале банка; или Обдулио Альварес – владелец механической мастерской; и даже курносый Себастьян, который со своим носом с куриное яйцо, хочешь не хочешь, а… Да тот же Анаклето, зачем далеко ходить за примером, хотя уже не молод… И никто ничем не чванился, не кичился и никогда бы так не выпендрился. А эта птица, поди ж ты: и тебе усы, и тебе краги! Правда, выходить из трудного положения парень умеет, ничего не скажешь.

Да нет, этот Висенте де ла Рока действительно умел расположить людей. Уже вечером, вечером того же самого дня, освеженный и отдохнувший, он вновь явился собственной персоной в бар на площади, на сей раз красуясь в клетчатом пиджаке кофейного цвета, черных брюках и ярком галстуке. Громко поблагодарив хозяина бара за любезность, которую тот ему оказал, подыскав столь приятное жилье (донья Леокадия была добрейшая женщина, воистину очаровательный человек), он завязал разговор теперь уже с другой группой посетителей, среди которых успел заметить двоих из тех, что были в компании утром. У Анаклето он выяснил кое-что, что ему необходимо было знать: можно ли в случае надобности достать здесь, в селении, батарейки для его транзистора? Это был портативный радиоприемник «Грюндиг» последней модели, лучшее, что делают в Германии. Они не видели последнюю модель портативного приемника «Грюндиг»? Ну конечно, где же было им увидеть, если его только что выпустили. Жаль, что не захватил, но завтра он его обязательно принесет и покажет всем с превеликим удовольствием: чудесная вещь, сами увидят.

В общем, Висенте де ла Рока сумел завоевать симпатии и благосклонность всего селения. Его признали хорошим парнем, может быть, немного фанфароном, но все-таки хорошим парнем, и даже те, что были посдержаннее или недоверчивее и продолжали относиться к нему с подозрением, не имея ничего против, оставляли при себе свои сомнения и скрывали и быстрые взгляды, и покачивание головой, и другие неодобрительные жесты. Между тем вновь прибывший очень естественно влился в группу молодых людей, причем, правду говоря, не того уровня, который, казалось бы, ему, как рабочему, больше соответствовал. Как с самого его приезда мы могли видеть, он начал общаться с лучшей частью молодежи.

С другой стороны, вряд ли можно было ожидать другого. Во-первых (об этом стоит сказать), хотя никому не нравится ворошить прошлое, да и ни к чему это, факт остается фактом: семья, из которой, по всей видимости, вышел этот блудный сын, занимала в селении приличное положение, намного лучшее, чем положение некоторых лиц, процветающих и могущественных ныне благодаря везению, заслугам, таланту или чему-нибудь другому, но выходцев из самых простых семей. Правда, этим соображениям не следует придавать чрезмерное значение. Кто сейчас придает значение таким соображениям? А если речь идет, как в данном случае, о приятном молодом человеке, общительном и непосредственном, о юноше, повидавшем мир и посему имеющем что рассказать, обладающем, по всему видно, достаточными средствами, чтобы отблагодарить за внимание и одеваться со вкусом, что же, он должен был сойтись с батраками и со всей этой братией? Кроме того (надо признавать реальности времени, в котором живешь), квалифицированный рабочий, получивший профессию не где-нибудь, а в самой Германии, – это почти техник, и даже не почти, это, считай, инженер. А что касается заработка… Возможно, средств этому самому Висенте хватит ненадолго. Скоро все узнают, велики ли его ресурсы. Было даже наиболее вероятно, что в один прекрасный день ему придется вернуться туда, откуда он явился на своем пресловутом мотоцикле. Так что же? Если парень захотел преподнести себе подарок в виде отпуска и получить удовольствие, вновь побывав в том селении, где он мальчишкой гонял собак, немного покрасоваться здесь и развлечься, а когда все спустит, раз – и снова рвануть в Германию, что в этом плохого, кому он мешал? Каждый понимает жизнь и удовольствие получает по-своему. Не все должно заключаться в накоплении денег, чтобы, проведя молодые годы в трудах и заботах, в конце концов… Во всяком случае, наш герой был не из таких. Он часто заявлял об этом во всеуслышание, и кто знает, может, он был и прав, черт подери.

«На мой взгляд, – возглашал он, – на мой взгляд, деньги сделаны для того, чтобы они обращались; так надо тратить их и получать удовольствие, разве не так? Вот что я вам скажу: зачем это нужно – работать всю жизнь, пока не испустишь дух, и разве это жизнь, если ты хоть изредка не можешь гульнуть?» Он улыбался с победоносным видом, довольный сам собой, и, когда кто-нибудь хотел узнать, как живется в Германии, где все должно было быть столь непохожим на местную жизнь, он немного медлил и потом, махнув рукой, с довольным и снисходительным видом принимался рассказывать.

Очень скоро его лучшим другом, его наперсником стал Патрисио Техера. «Тебе это покажется странным, Патрисио, – говорил он, – и действительно это странно, но в первый же раз, когда мы с тобой увиделись, – помнишь, когда я приехал на мотоцикле и зашел в бар выпить пива, так как умирал от жажды, а ты был там с другими? – в этот самый момент я понял, не знаю почему и как, что мы с тобой станем друзьями. А ведь, признайся, ты тогда смотрел на меня несколько презрительно, как бы говоря: „Ну и пижон!“ Не спорь, сначала я произвел на тебя скорее плохое впечатление, чем хорошее, но, несмотря на это, не могу сказать почему, я тут же понял, что мы подружимся. И вот, видишь, так оно и вышло. Многое из того, что я тебе говорю, я бы не рассказал никому. Тебе я это рассказываю потому, что знаю: ты поймешь правильно и не подумаешь плохо. А думаешь, к примеру, из всего того, что я тебе только что рассказал, другие не выудили бы чего-нибудь против меня? Из зависти, понимаю, но тем не менее…»

Этот упомянутый им рассказ, правдивый или придуманный или, что более вероятно, почти правдивый, но украшенный блестками преувеличения и отороченный выдумкой, был одной из многих историй о его жизни в Германии, рассказанных Патрисио, «чтобы тот узнал, какие там люди». Если верить ему, в последнем доме, где он жил перед самым отъездом в Испанию в ежегодный отпуск, две женщины в семье хозяев, мать и дочь, не могли его поделить между собой и боролись за него с глухим упорством, а отец и муж ни о чем не догадывался или же, если и догадывался, поди узнай, предпочитал не подавать виду. И ситуация была тем более комичной, что иногда принимала вид абсурдной пантомимы, поскольку он, Висенте, знал по-немецки всего несколько слов, едва хватавших, чтобы объясниться в повседневных делах. «И вот представь себе, что однажды… Я уже стал примечать: взгляды, забота, внимание, какое-нибудь специальное угощение, обе, соревнуясь друг с другом, – тебе не надо говорить, каковы эти женщины, когда им в голову взбредет какой-нибудь каприз. А я что, я, конечно, только „danke schon“ да „danke schon“ [2 - Большое спасибо (нем.).]. А что я мог еще сказать, только «danke schon» и «sehr gut» [3 - Большое спасибо. Очень хорошо (нем.).]. Так вот, как я тебе говорил, однажды…»

Дочь, конечно, производила впечатление: это была дородная блондинка. Но его уже поставили в известность: один приятель, который порекомендовал его на постой, предупредил, что эта самая Элиза развлекалась со всеми без разбору; но, правда, когда он поселился у них в доме, она позабыла и думать бегать за кем бы то ни было и направила все свои помыслы на то, чтобы его, этого новенького испанца Висенте де ла Рока, окрутить, и даже, как можно предположить – ведь все женщины такие фантазерки, – с матримониальными целями. И давай она его обучать языку, да с каким невероятным терпением! И давай приглашать на прогулки за город! Этих немцев загород с ума сводит; они готовы, несмотря на весь тамошний туман и пронизывающую до костей сырость, растянуться на траве и лежать хоть бы что. Но его не проведешь, нет, он стреляный воробей.

Однако и мать ее была совсем недурна: невысокого роста и, конечно, в годах, но с таким самомнением старуха! Ну и, конечно же, тоже души не чаяла в этом испанце Винценте. С утра, едва дочь уходила на работу (Элиза работала в перчаточной мастерской), фрау Шмидт была уже тут как тут – не нужно ли чего ему, и, пока молодой постоялец в спешке заканчивал бриться, боясь опоздать на заводской автобус, она садилась на край его неприбранной кровати и принималась без умолку болтать, хотя он почти не мог ей отвечать – потому, в частности, что почти ничего из ее болтовни не понимал. И потом вечером именно она подавала ему что-то вроде ужина, как они там привыкли, и, словно заботливая и внимательная нянька, не отходила от него ни на шаг до самого конца ужина. По этому поводу мать и дочь не единожды цапались, а однажды они даже перешли на крик и возникла целая свара, которую, к счастью, властно и решительно пресек герр Шмидт, разгневанный тем, что ему помешали слушать по радио концерт. Это становилось не просто неприятно, но уже невыносимо. «И однажды дело дошло до того, что я понял – надо выбирать: или мать, или дочь, или решиться удовлетворить их обеих. И я подумал, что последний выход, при всех его неудобствах, возможно, был бы наименее безболезненным, так как, выбери я дочь, кто знает, какой скандал могла бы устроить старуха (наверняка она бы постаралась отомстить мне и заставить жениться на Элизе), а если бы, напротив, я предпочел ее, то Элиза тоже ведь была не из тех женщин, которые смиряются и помалкивают в тряпочку. В глубине души я не чувствовал никакого желания быть втянутым в такую передрягу, и если хочешь, Патрисио, правду, то женщины не стоят того, чтобы из-за них… Ты меня понимаешь? Я никогда не мог понять одной вещи: откуда берутся люди, позволяющие женщинам себя облапошить. Несмотря ни на что, некоторые так и не усваивают урока: женщины приносят им одни неприятности, но они, едва отделавшись от одной, уже ищут другую. Что касается меня, то мне удалось счастливо избежать ловушки, которую они вдвоем, мать и дочь, расставили. В общем, оставалось только три недели до моего отпуска, не могло быть и речи о перемене местожительства со всеми объяснениями, которые мне пришлось бы давать, с предварительным предупреждением и т. п. Так что я просто стал по утрам пораньше уходить из дома вместе с Элизой, а поскольку остановка ее трамвая была в другой стороне от остановки моего автобуса, то – „Пока, до свидания! Aufwiedersehen!“. А субботы и воскресенья я проводил вне дома – либо на экскурсиях с кем-нибудь из приятелей, либо в пивной. Таким образом я выскользнул из лап этих фурий и снова стал дышать свободно. Может, женщинам кажется, что кому-то очень нравится, что за ним бегают! Но со мной это у них не выйдет – я их слишком хорошо знаю. Все это я рассказал тебе, Патрисио, для того, чтобы ты понял, какие они, и чтобы ты не дал себя обмануть, потому что здесь, в Испании, они действуют более замаскированно, и, следовательно, оказывается труднее раскрыть их замыслы».