Мы против вас

Книгу мужчина обнаружил там, где уронил ее, – на полу между входной дверью и спальней. Полистал и нашел цитату, которую искал: «Нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду».

Недалеко от кемпинга, на кладбище, другой молодой человек отправлял шайбу за шайбой в могильную плиту. Костяшки его пальцев кровоточили, а внутри было и того хуже. Алан Ович умер, Кевин Эрдаль, считай, тоже. Беньи – мужчина, который любит мужчин и теряет всех, кого любит.

Куда уж больше хаоса.

11

Последний шанс стать победителем

Измерить любовь невозможно, что не мешает нам искать новые способы ее измерить. Похоже, простейший метод – через измерение места: сколько места я готов уступить человеку вроде тебя, чтобы ты стал тем, кем хочешь стать?

Однажды Мира отважилась обсудить с Петером этот вопрос в хоккейных терминах: «Супружество – как хоккейный сезон, да, любимый? Даже лучшая команда не бывает лучшей постоянно, но она все равно хороша, даже если играет плохо. С браком то же самое: брак оценивают не во время отпуска, когда мы пьем вино перед обедом, у нас потрясающий секс, а самая большая проблема – это слишком горячий песок и что солнце слишком ярко светит на смартфон и мешает на нем играть. Брак измеряется дома, по будням, по нижней точке, по тому, как мы разговариваем друг с другом и как мы решаем конфликты».

Петер обиделся, словно жена затевала ссору, и спросил, чего она «хочет». Она ответила, что хочет «взрослого обсуждения наших проблем». Петер чересчур надолго задумался и наконец сказал: «Ну вот ты, например, вечно суешь в холодильник пакет с двумя каплями молока, вместо того чтобы прополоскать его и положить в мешок для бумажных отходов». Мира молча воззрилась на него, а потом спросила: «Ты правда думаешь, что именно ЭТО – самая большая проблема нашего брака?» Петер оскорбился: «Зачем СПРАШИВАТЬ, если ты только искала повод прицепиться к ответу?» Мира потерла виски. Петер хлопнул дверью и уехал на хоккейный матч. Отношения – штука сложная.

Вечером Мира сидела за кухонным столом. Она видела некролог в газете. Перед Мирой стояла неоткрытая бутылка вина и два бокала. Мира вертела на пальце обручальное кольцо, туда-сюда, словно хотела закрутить разболтавшуюся гайку. Иногда снимала – просто чтобы почувствовать, каково пальцу без кольца. Холодно. Палец мерз, словно кожа в этом месте истончилась.

Уже поздним вечером Мира услышала, как у дома остановился «вольво». Мира понимала, что это глупо, но все же встала прямо за дверью. Потому что, когда она услышала шаги Петера, ей захотелось знать, сразу ли он вставит ключ в замочную скважину или помедлит. Поколеблется ли. Нужно ли ему постоять за дверью, сделать глубокий вдох, прежде чем набраться сил войти в дом.

* * *

Петер протянул руку к замку и замер. Осторожно прижался лбом к двери, словно пытаясь услышать, дышит ли дом, есть ли там, внутри, кто-то, кто еще не спит. Потому что не особенно давно, когда Мира думала, что он спит, он слышал, как она на кухне говорила кому-то по телефону: «Двадцать лет он говорил, что я смогу заняться собственной карьерой на будущий год. На будущий год! Неужели он думает, что только ему так важно знать, хорош ли он в своем деле?»

Двадцать лет Петер говорил себе, что все, что он делает, он делает не ради себя, а ради других. Он стал профессиональным хоккеистом в Канаде, чтобы обеспечивать семью, он занял должность спортивного директора в Бьорнстаде, потому что после смерти Исака семье требовалось надежное, безопасное место. Он боролся за клуб, потому что боролся за город. Потому что «Бьорнстад-Хоккей» – гордость горожан, единственный способ этого края напомнить большим городам, что здесь все еще живут люди. Что они все еще могут двинуть городских в челюсть.

Но сейчас Петер больше ни в чем не был уверен. Может, он просто эгоист? Он старался не думать о некрологе. Петер всегда о чем-нибудь тревожился, вечно беспокоился обо всем, от счетов до того, выключена ли кофеварка, но сегодня вечером им владело другое чувство. Сегодня вечером ему было страшно.

Он уже вставил было ключ в замок, когда металлический щелчок заставил его дернуться. В темноте у него за спиной опустилась дверная ручка, открылась дверца чужой машины.

Из машины вышел человек в черном и направился к Петеру.

* * *

Через лес ехали две машины. Одна подъехала к собачьему питомнику; из нее вышел мужчина в черной куртке, которая не сходилась на груди из-за мускулов. Мужчина пожал руку Адри. Полжизни назад Адри ходила с ним в гимназию и сейчас, конечно, ничего не имела против него, не считая того, что он тормоз хуже ревматика с одноразовым фотоаппаратом. Однажды ей пришлось ему втолковывать, что вне карты движение на юг и вниз – совсем не одно и то же. А в другой раз она объясняла, что острова не плавают, а прикреплены к морскому дну. На родословном древе этого человека ветвей не было. Сейчас Адри заметила у него на руке новую татуировку в виде паутины, настолько кривую, что Адри невольно спросила:

– За каким… Проспорил, что ли?

– Чего? – Мужчина непонимающе уставился на руку. Он явно не задумывался о том, что татуировка выглядит так, будто ее набивали в темноте.

Еще в гимназии кто-то дал ему прозвище Паук – за длинные тонкие волосатые ноги. Паук был из тех мальчишек, которым наплевать, как их прозвали, – главное, все знали, кто он такой; так что Паук принял обидное прозвище. С тех пор он сделал себе с десяток татуировок на паучью тему, и все – словно наколотые алкашом в центрифуге.

Адри недовольно покачала головой, подошла к машине Паука сзади и подняла заднюю дверь универсала: багажник был заставлен ящиками со спиртным. Одновременно она отметила, что другая машина стоит, как обычно, там, где дорога упирается в опушку леса; водитель остался сидеть на месте, чтобы предупредить, если вдруг явится нежданный гость, но пассажир вышел. Его Адри тоже знала много лет, и он, в отличие от Паука, был совсем не дурак. Потому его и следовало опасаться.

Его звали Теему Ринниус, он не был ни особенно высок или широк в кости, а причесывался так тщательно, что лучшие друзья прозвали его Аудитором, но Адри видела, как он дерется, и знала, что голова под челкой – железобетонная. Лягался он так, что лошади в этом городе опасались останавливаться у него за спиной. Когда он был помоложе, они с братом снискали столь дурную славу, что охотники шутили: «Знаешь, почему нельзя покататься на велосипеде брата Ринниуса? Поэтому что это, скорее всего, твой велосипед!» Но Ринниус становился старше, на его счет больше не шутили, а если кто-нибудь приходил в город и спрашивал Теему Ринниуса, его младший благоразумно отвечал: «А кто это?»

У Теему не было черной куртки – он в ней не нуждался. Открыв заднюю дверь машины, Теему выпустил двух собак – он купил их у Адри щенками, так что, если бы кто-нибудь спросил, что он здесь делает сегодня вечером, он объяснил бы, что подумывает прикупить еще собачку. Теему не имел ни расписания поставок, ни фиксированного рабочего времени; Адри поговорила с ним за пару часов до встречи, и, когда стемнело, он появился. Адри звала его – наполовину пренебрежительно, наполовину любовно – «оптовик». Сама она была посредником. В Бьорнстаде две машины не могли приехать одновременно и выгрузить спиртное, не привлекая к себе внимания, но все знали, что местные охотники через равные промежутки времени заезжают в собачий питомник взглянуть на щенков и выпить кофе. Конечно, они заезжали как-то слишком часто, эти охотники, особенно перед выходными или по праздникам. Но спросите кого хотите про Адри – и любой вам ответит: «Она варит обалденный кофе».

Мужчины в черных куртках всегда приезжали на двух машинах, Теему никогда не садился в ту, где спиртное. Полицейские рапорты утверждали, что он руководитель «бандитского формирования под названием Группировка, которое поддерживает “Бьорнстад-Хоккей”». Вовсю поговаривали, будто Группировка влияет на клуб, что из-за этого игроки основной команды, чьи гонорары были чересчур высоки, а достижения слишком незначительны, добровольно разорвали контракты, – но доказательств этого не обнаружили. Не было доказательств и того, что Группировка занимается организованной контрабандой спиртного или торгует крадеными запчастями для автомобилей и снежных скутеров. Полиция даже ни разу не сумела доказать, что Группировка кому-то угрожала – а ведь криминальная сеть обязана это делать, ей нужен капитал насилия. Полицейские рапорты утверждали, что Группировка в таком капитале не нуждается, поскольку витриной ей служат хоккейные матчи. Теоретически все, кто видел, как черные куртки заполняют стоячие трибуны, или слышал, что они делают с фанатами других команд, позволившими себе провокации, должны были и сами представить себе, что будет, если черные куртки позвонят им в дверь.

Но все эти разговоры не стоили выеденного яйца. Такие слухи распускают жители больших городов, которые смотрят слишком много фильмов. А если спросить про Группировку жителей Бьорнстада, большинство просто удивится: «Какая еще Группировка?»

Доставая из багажника последний ящик со спиртным, Адри заметила под ним большой топор. Она закатила глаза.

– Теему, ну ей-богу. Тебе не кажется, что топор в багажнике – это немножко подозрительно? Копам всего лена только что разослали фотку той машины из Хеда.

Немногие отваживались разговаривать с Теему таким тоном, но Теему, казалось, это лишь позабавило.

– Сама прикинь, Адри. После того, что случилось с той машиной, было бы подозрительно не иметь топора в багажнике.

Адри захохотала:

– Ты придурок. Но ты не дурак.

– Благодарю, – улыбнулся Теему.

* * *

Когда Ана тем летом засыпала на острове, Мая не спала: она писала тексты о ненависти. Иногда писала так долго, что они перетекали в тексты о любви. Не о лихорадочной влюбленности, а о той, с которой невозможно жить. Сама не зная почему, Мая тем летом много думала о родителях. В подростковом возрасте хочется, чтобы они были бесполыми, но где-то в наших ДНК таятся мельчайшие воспоминания, свидетельства ископаемой нежности между нашими мамами и папами. Родители, которые разводятся, как развелись родители Аны, могут сделать так, что их ребенок никогда не поверит в любовь навеки. Но родители, которые всю жизнь остаются рядом друг с другом, могут сделать так, что ребенок будет воспринимать ее как должное.

Мая помнила разные пустяки из детства. Как смеялась мама, описывая папин стиль в одежде как «полицейский в штатском на вечеринке старшеклассников». Или как папа каждое утро вытряхивал приблизительно две капли молока из пустого пакета и бурчал: «Добро пожаловать, сегодняшний претендент на запись в Книге рекордов Гиннесса: Самая маленькая. В мире. Чашка. Кофе». Как бесили маму носки на полу, или как папа мечтал предать людей, которые не вытирают стол возле кухонной раковины, военно-полевому суду. Как мама дважды пересекла земной шар ради папиного хоккея, и с каким восхищением папа тайком посматривал на маму, когда она вела деловые переговоры по телефону на кухне. Как будто никого умнее, веселее, упрямее и скандальнее он в жизни не встречал и все еще не может поверить, что она принадлежит ему. Что это его человек.

Мая помнила, как они с Лео в детском саду долго не могли ответить на вопрос, как зовут родителей, потому что те называли друг друга только «любимый», «любимая». Что родители никогда не произносили слово «развод», даже в минуты самых серьезных ссор, потому что знали: это ядерная бомба, и если один-единственный раз пригрозить разводом, то потом любой скандал будет заканчиваться этим словом. Как они, казалось бы ни с того ни с сего, перестали болтать о пустяках, как в доме стало тише, как они едва смотрели друг другу в глаза после того, что произошло с Маей. Как не имели сил показать друг другу по-настоящему, насколько глубоко оба ранены.

Что родители теряют друг друга, дети замечают по малейшим признакам; таким признаком может оказаться какое-нибудь коротенькое слово, вроде «твой». Мая каждое утро перебрасывалась эсэмэсками с родителями, якобы для того, чтобы они не тревожились за нее, хотя все было наоборот, и привыкла, что родители пишут друг о друге «мама» и «папа». Скажем, «милая, мама не имела в виду, что тебе на самом деле нельзя выходить из дома ТЫСЯЧУ лет» или «папа не нарочно въехал в снеговика головой, милая, он просто поскользнулся». Но однажды один из них написал: «Позвони твоей маме, она тревожится, когда тебя нет дома». А другая написала: «Не забывай: мы с твоим папой любим тебя больше всего на свете». Четыре буквы, означавшие конец супружества. «Твой. Твоя». Как будто друг другу они больше не принадлежат.

Мая сидела на острове посреди лесного озера и писала об этом песни, потому что сил отправиться домой и смотреть на происходящее у нее не было.

Минное поле

Это минное поле, но вы идете вперед
Каждое слово как пуля но вы идете вперед
Покуда вдруг не раздастся стальной щелчок под ногой
И жизнь бесповоротно не станет другой

Худшее если ты жертва жертвовать вновь и вновь
Зная что даже так уже не исправить вашу любовь
Как будто я умерла а похоронили вас
Как будто сломали меня а сломалось внутри у вас

Мужчины в черных куртках пожали Адри руку и зашагали к машинам, а Теему остался и закурил. Адри сунула под губу порцию табака размером с детский кулак. Она тоже не дура. Она знает, что за люди Группировка и на что они способны, но она исходит из практических соображений.

Как-то летом, не так давно, в Бьорнстаде произошло несколько ограблений. Банда приехала на нескольких пикапах, во время налета избили старика, попытавшегося дать отпор грабителям, а в другой раз сосед успел позвонить в полицию. Единственная полицейская машина приехала спустя три часа. Зато Адри помнила, как через несколько месяцев, когда поступил сигнал, что в лесу браконьеры охотятся на волков, полиция примчалась на вертолете, нагнали кучу народа: угрозыск, спецназ… Относиться к этому можно по-разному, но, когда Адри увидела, что о волках пекутся больше, чем о пенсионерах, она стала больше доверять знакомым бандитам, чем бандитам из правительства и местной администрации. И мораль тут совершенно ни при чем. Большинство людей в глубине души такие же. Они исходят из практических соображений.

Когда взломщики появились снова, их уже ждали мужчины в черных куртках. Прочие жители Бьорнстада в ту ночь заперли двери, сделали телевизор погромче, и никто потом не задавал вопросов. Грабежи прекратились. Теему был псих, на эту тему Адри не распространялась, но он любил этот город так же, как она. А еще он любил хоккей. И сейчас он восторженно улыбнулся:

– Осенью Беньи будет играть в основной команде, а? Ты, наверное, от гордости лопаешься! Жеребьевку видела? Он сильно нервничает?

Адри кивнула. Она знала: Беньи на льду показывает все, чего хотел Теему от игрока «Бьорнстада»: жесткость, бесстрашие, злость. К тому же он из этих мест, здешний самородок, мальчик из соседнего двора. Людям вроде Теему это нравится. И да, Адри видела жеребьевку, ее утром выложили в сеть. Осенью «Бьорнстад» встречается с «Хед-Хоккеем» в первом матче.