Сатанинский смех

Он насмешливо посмотрел на Жана.

– А теперь, – сказал он, – я должен найти солому, на которой ты будешь спать, и какие-нибудь лохмотья, чтобы тебе не замерзнуть. Но все это только на одну ночь. Завтра мы двинемся к Тулону…

Жан поднялся, но остался стоять в ожидании. Что-то в голосе Ренуара Жерада подсказывало ему, что не следует спешить.

– Мы движемся от одной каторжной тюрьмы до другой, – продолжал комендант. – В каждой мы будем забирать новых арестантов. Но при их непреодолимом стремлении экономить на всем, кроме своих прихотей, они не усиливают стражу…

Глаза Жан Поля пытливо вглядывались в лицо коменданта. Но Жерад продолжал говорить так же вкрадчиво.

– Если бы мы шли по побережью, дело бы обстояло не так плохо. Но мы должны подняться в горы к Авиньону и потом спускаться через Арль и Экс, забирая на каждой остановке новых каторжников. К тому времени, когда мы выйдем из Экса, у меня будет больше арестантов, чем я могу сторожить, даже если бы у меня было вдвое больше охраны… и в этих горах…

Жан отвесил ему церемонный поклон.

– Могу ли я сказать, месье комендант, – засмеялся он, – что вы выдающийся начальник?

– А ты, – сухо улыбнулся Ренуар Жерад, – хороший юрист. Позор держать такие мозги, как у тебя, под стражей… А теперь марш отсюда, а иначе ты пропустишь ужин.

Жан Поль все равно не стал ужинать. Ужин состоял из воды, черствого хлеба и двух унций соленого сала. Однако, когда он утром узнал, что их рацион всегда одинаков, он решил, что будет съедать его, чего бы это ему ни стоило, потому что в море ему понадобятся все силы.

Они миновали Марсель и горными проходами двинулись к Авиньону. Арестантов гнали как стадо овец. В первый же день перехода одна женщина умерла от выкидыша. Жерад из жалости разрешил идти медленнее, они уже еле ползли, и все равно женщины и дети ужасно страдали. Когда они в первый раз остановились лагерем на ночевку и все дрожали от холода, пытаясь согреться около костров, Жан Поль подошел к коменданту с вопросом:

– Если я напишу письмо, это не будет слишком большим нарушением? Не знаю, что говорят по этому поводу в правилах…

– Насколько мне известно, ограничений нет, – ответил Жерад. – Люди, которые писали этот закон, не верили, по-моему, что когда-нибудь найдется преступник, умеющий читать или писать. Так что пиши, мой образованный разбойник. Бумагу, перья и чернила найдешь в моем портфеле около того дерева…

Жан Поль уселся около костра и принялся писать. Вокруг него столпилась небольшая толпа арестантов, которые молча, с открытыми ртами следили за мелькавшим в его руке пером. Жан Поль продолжал невозмутимо писать, будучи твердо убежден, что ни один из них не может разобрать ни слова.

– Я отправлю твое письмо с дилижансом из первого же большого города, который мы будем проходить, – сказал ему Жерад.

Затем, взглянув на адрес, комендант уставился на Жан Поля.

– “Мадемуазель Николь ла Муат, графине де Граверо, замок Граверо”, – прочитал он шепотом. – О, Боже, парень, ты сошел с ума!

– Да, – засмеялся Жан, – совершенно верно. Но, надеюсь, вы все равно его отправите…

После этого эпизода Жан Поль Марен стал самым популярным человеком среди каторжников. К нему то и дело подходили люди, которых оторвали от их любимых, и просили написать им письма. Добрый комендант разрешил ему выполнять их просьбы, он даже предоставил в распоряжение Жана свой складной столик. Жан писал письма и для стражников, которые тоже были выходцами из народа и такими же неграмотными.

Если раньше он считал, что знает многое о бедах французского крестьянства, то теперь он окунулся в самые страшные глубины. Письма, которые он писал еженощно, могли вызвать слезы даже у мраморной статуи. Раньше Жан Поль сомневался, справедливо ли его предположение, будто самая богатая в Европе страна в результате плохого правления нищает, но теперь же, после того как он неделю был тайным писцом арестантов, у него не осталось и тени сомнений, более того – его былые раздумья превратились в убеждения…

Горничная расчесывала длинные белокурые волосы Николь ла Муат, когда лакей принес письмо от Жан Поля. Николь равнодушно бросила его нераспечатанным на свой туалетный столик. Ее глаза были красными и опухшими от слез, и меньше всего на свете она собиралась читать письма.

“Где он сейчас? – думала она. – Он, наверное, голоден, и ему холодно… и его несчастное лицо…” При мысли о разбитом лице Жан Поля она не могла удержаться от слез. Она уклонилась от щетки для волос, которой расчесывала ее Мари, и закрыла лицо руками.

– Ну же, ну, моя маленькая, – приговаривала Мари, – выбросьте его из головы. Лучше будет, если он исчезнет из вашей жизни… В конце концов, он человек не вашего круга, и…

– Замолчи! – закричала Николь. – Если Жанно не из моего круга, зачем мне этот круг! Какая мне разница, кто его мать и отец! Он был таким нежным, таким прекрасным… пока они не изуродовали его лицо! О, Мари, неужели ты не понимаешь?

– Понимаю, – ответила Мари, – только…

Николь резким движением заставила ее замолчать. Она взяла в руки письмо главным образом для того, чтобы стереть с него следы слез. Но когда оно уже было у нее в руках, что-то привлекло ее внимание. Спустя мгновение она уже осознала, что именно. Почерк был совершенно незнаком ей. Она получала много писем, обычно это были письма от молодых аристократов или родственников, так что она с первого взгляда могла сказать, от кого письмо. А этот почерк она никогда раньше не видела.

Дрожащими руками она вскрыла конверт, ибо инстинктивно поняла уже задолго до того, как начала читать, от кого это письмо.

Мари стояла сзади у нее за спиной и через ее плечо тоже читала. Мари очень гордилась тем, что молодая госпожа научила ее читать, и старалась не упустить возможности попрактиковаться, поскольку ее знания, столь редкие среди прислуги, придавали ей вес, которого так добивался каждый из прислуги.

Она почти успела дочитать до конца, когда Николь прижала письмо к груди, чтобы скрыть то, что там написано. Мари посмотрела в глаза своей молодой госпоже, отражавшиеся в зеркале. Она увидела две сияющие голубые звезды, расширившиеся от радости. Это были два близнеца-сапфира – несравненно более яркие, чем бриллианты.

Николь вскочила с кресла и запрыгала по комнате. Она сжала Мари в порывистом объятии.

– О, Мари! – закричала она. – Он жив И здоров! Кроме того, я собираюсь… не могу тебе всего сказать. Беги вниз и скажи Августину, чтобы он седлал мою кобылу. И Бопренса тоже, пусть возьмут лучшее седло моего брата! Потом возвращайся и поможешь мне надеть костюм для верховой езды. Я уезжаю на неделю, а может и больше…

– Куда? – сурово спросила Мари.

– Это не твое дело! Иди, поторапливайся…

– Но когда вернется господин, ваш брат…

– Когда он вернется после своего медового месяца? Не волнуйся. К тому времени я либо благополучно вернусь, либо окажусь так далеко, что ему никогда меня не найти. А теперь хватит болтать, делай то, что я сказала!

Когда спустя полчаса Николь де Муат спустилась вниз, села на свою кобылу Вите Белле, приняла из рук Августина поводья принадлежащего брату жеребца и повела за собой это гордое животное, она совершила одну из классических ошибок, которые подлинные аристократы совершают всегда и везде. Если не считать горничных, с которыми она общалась ежедневно, Николь не воспринимала толпу слуг в замке Граверо как людей.

Иначе ей никогда не пришло бы в голову, что она совершает глупость, приказав заняться подготовкой к своему отъезду главному кучеру замка Августину, который всеми фибрами души ненавидел Жан Поля Марена и к тому же был мужем Мари. Не успела она доехать до первого поворота дороги, как Августин ворвался в ее спальню.

– Куда она поехала? – заорал он на жену. – Взяла Бопренса, послала Жюля и Рене приготовить охотничий домик в Карпентра… устраивает свидание? Не ври мне, ведьма! Конечно, с ним! Будь я проклят! Значит, он сбежал?

– Я… я ничего не знаю, – пролепетала Мари.

– Ах, ты не знаешь! Тогда, может, эта плетка освежит твою память. Вот так! Нравится? Ну так второй удар наверняка облегчит боль от первого…

– Перестань! – взвизгнула Мари. – Бога ради, Августин!

– А мне нравится пороть тебя, – улыбнулся Августин, сгибая рукоятку плети обеими руками. – Ты небось тоже хотела бы быть такой отчаянной, как твоя хозяйка, скакать одной навстречу скандалу. Но это тебя остановит, нет? И это, и это, и это!

– Августин!

– Только если скажешь, куда она поскакала и где его искать! Давай, говори, Мари! Или нет, не надо. Я начинаю входить во вкус!

– Я все скажу! – сквозь слезы выговорила Мари. – Он… он собирается бежать в горах… охрана немногочисленная, и комендант ему симпатизирует. Он хочет перебраться на севере по горной тропе через Гап и Брианон в Италию. Она должна встретить его и снабдить деньгами и одеждой.

– И собственной персоной, конечно! – с насмешкой сказал Августин. – Хозяин щедро наградит меня за это…

– И уж конечно, ты, мой герой, – презрительно усмехнулась Мари, – схватишь его с целой бандой лакеев и доставишь в цепях!

– Точно, – гаркнул Августин. – А кто может помешать мне?

– Полиция. Горная жандармерия. Что будут стоить твои слова против ее слов, с каких это пор во Франции к словам кучера прислушиваются больше, чем к словам аристократки?

Она была права. Августин сразу же это понял. Он остановился, злобно глядя на нее.