Бэзил и Джозефина

– Я как-нибудь сама разберусь.

Он нахмурился. А потом отошел и нырнул в лимузин ван Шеллингеров.

Устроившись на тесном переднем сиденье рядом с Глэдис, Бэзил неожиданно влюбился. Он то и дело мягко касался ее руки; его грела мысль о совместной поездке на учебу; эта нить все сильнее связывала их воедино.

– Сможешь прийти ко мне в гости прямо завтра? – спрашивала она. – Мама уезжает и разрешила пригласить, кого я сама захочу.

– Договорились.

Когда лимузин замедлил ход, Глэдис порывисто склонилась к уху Бэзила:

– Бэзил…

Он выжидал. Теплое дыхание ласкало ему щеку. Пусть бы поторопилась: если шофер выключит двигатель, то, чего доброго, ее слова услышат родители, всю дорогу дремавшие сзади. Глэдис уже казалась ему красавицей. Заурядные, невыразительные черты в полной мере компенсировались ее деликатной утонченностью и роскошествами жизни.

– Бэзил… Бэзил, когда завтра соберешься ко мне, возьми, пожалуйста, с собой Хьюберта Блэра.

Шофер открыл дверцу; мистер и миссис ван Шеллингер вздрогнули и проснулись.

Машина тронулась с места; Бэзил в раздумье провожал ее взглядом, пока она не свернула за угол.

Заносчивый новичок

I

Дело было в бродвейском ресторане для избранной публики; глухой ночью там собралась блистательная, окутанная налетом таинственности компания, объединившая в себе высший свет, дипломатический корпус и преступный мир. Всего лишь пару минут назад здесь лилось рекой игристое вино, а на одном из столиков лихо отплясывала какая-то девица, но сейчас посетители умолкли, затаив дыхание. Все взгляды устремились на холеного господина во фраке и цилиндре, который с невозмутимым видом остановился в дверях; лицо его скрывала маска.

– Попрошу не двигаться, – объявил он хорошо поставленным, рафинированным голосом, не лишенным, однако, металлических ноток. – Эта штука у меня в руке может ненароком… выстрелить.

Его глаза обшарили зал столик за столиком и выхватили бледного, угрюмого злодея, потом Хезерли, вкрадчивого тайного агента одной иностранной державы, и в конце концов остановились – пожалуй, чуть смягчившись – на темноволосой девушке с трагическим взглядом, которая сидела в одиночестве.

– Теперь, когда моя цель достигнута, вы, наверное, захотите узнать, кто я такой.

Все лица вспыхнули ожиданием. Грудь темноволосой девушки слегка затрепетала, и в воздух поднялось крошечное облачко тонких французских духов.

– Я – не кто иной, как неуловимый джентльмен Бэзил Ли, более известный как Тень.

Сняв свой безупречный цилиндр, он иронически поклонился. А потом, развернувшись, мгновенно исчез в ночи.

– В Нью-Йорк только раз в месяц отпускают, – говорил Льюис Крам, – да и то с учителем.

Остекленевший взгляд Бэзила Ли вернулся от сараев и рекламных щитов Индианы в купе поезда «Бродвей лимитед»[8 - «Бродвей лимитед» – пассажирский поезд, курсировавший между Нью-Йорком и Чикаго через Северную Филадельфию с 1912-го по 1995 г. Название Broadway (букв. «широкий путь») обусловлено тем, что специально для этого поезда почти на всем пути следования была проложена четырехпутная железнодорожная линия.]. Бег телеграфных столбов утратил свою гипнотическую силу, и на белом чехле противоположного дивана проступили очертания унылой физиономии Льюиса Крама.

– Главное – до Нью-Йорка добраться, а от учителя можно свалить.

– Да уж, как же!

– Спорим?

– Попробуй – увидишь, что из этого выйдет.

– Вот заладил: «увидишь», «увидишь». Что я там увижу, а, Льюис?

Его сверкающие синевой глаза тоскливо и досадливо смотрели на попутчика. Этих двоих ничто не связывало, разве что возраст – пятнадцать лет – да проверенная временем дружба их отцов, но это и вовсе не в счет. Кроме того, оба ехали из одного и того же города на Среднем Западе в одну и ту же школу Новой Англии, только Бэзилу предстоял первый год обучения, а Льюису – второй.

Но, вопреки расхожим представлениям, на ветерана Льюиса жалко было смотреть, тогда как новичок Бэзил сиял от радости. Льюис ненавидел школу. С детства привыкший во всем полагаться на свою мать, деятельную и властную, он не мог смириться с тем, что она все больше и больше отдаляется, а потому совсем скис и отчаянно тосковал по дому. Бэзил, напротив, уже давно с жадностью впитывал рассказы о школе-пансионе и теперь совершенно не грустил, а, наоборот, радовался узнаванию и собственной осведомленности. Кстати сказать, вчера вечером он именно в угоду школьным нравам, исключительно по праву сильного, взял да и выкинул в окно расческу Льюиса – просто так.

Наивные восторги Бэзила внушали Льюису отвращение; когда же Льюис машинально попытался охладить его пыл, взаимная неприязнь достигла высшей точки.

– Могу сказать, что ты там увидишь, – зловеще проговорил он. – Вот застукают тебя с сигаретой – и увидишь домашний арест.

– Никто меня не застукает: я курить не собираюсь, я буду в футбол играть.

– В футбол! Ну ты даешь! В футбол!

– Послушай, Льюис, тебе вообще хоть что-нибудь нравится?

– Футбол нисколько не нравится. Какой интерес выходить на поле, чтобы получить в глаз?

Льюис рассуждал свысока: по наущению матери он считал свою боязливость не чем иным, как здравомыслием. Но Бэзил из лучших, как ему казалось, побуждений ответил в такой манере, которая способна сделать людей заклятыми врагами.

– Если бы ты играл в футбол, к тебе стали бы совсем по-другому относиться в школе, – покровительственно заметил он.

Льюис не считал, что к нему плохо относятся. Он вообще об этом не думал. Но Бэзил его ошарашил.

– Ты дождешься! – в ярости вскричал Льюис. – Там тебя живо обломают!

– Не заводись, – сказал Бэзил, хладнокровно поправляя стрелки на своих длинных брюках. – Не заводись ладно?

– Все знают, что в «Кантри-Дей»[9 - Школы, организованные в США движением «Кантри-Дей» (англ. Country Day, букв, «день за городом») в конце XIX в., строго придерживались учебных планов и ставили своей задачей формирование характера учащихся, воспитание духа товарищества, создание особой атмосферы, как в лучших учебных заведениях закрытого типа, но при этом ограничивались дневным, а не круглосуточным пребыванием учеников. Эти школы располагались в районах, удаленных от городских центров с их загрязненностью, шумом и высоким уровнем преступности. Именно в этих районах, которые впоследствии получили статус пригородов, предпочитали селиться состоятельные семьи.] ты был в каждой бочке затычка!

– Не заводись, – повторил Бэзил, но уже без прежней уверенности. – Сделай одолжение, не заводись.

– Думаешь, я не помню, что про тебя в школьной газете написали?..

Тут и сам Бэзил утратил хладнокровие.

– Если будешь заводиться, – мрачно сказал он, – твои щетки тоже из поезда вылетят.

Эта нешуточная угроза подействовала. Фыркая и ворча, Льюис откинулся на спинку своего дивана, но, вне сомнения, перестал заводиться. Он припомнил своему попутчику самую позорную страницу его жизни. В одном из номеров газеты, которую выпускали ребята из их прежней школы, под рубрикой «Личные объявления» появилось следующее:

Если кто-нибудь любезно согласится отравить юного Бэзила или найдет какой-либо иной способ заткнуть ему рот, вся школа, включая меня, будет премного благодарна.

Им оставалось только сидеть и молча злиться. Потом Бэзил сделал решительную попытку перезахоронить эту злосчастную реликвию. Что было, то прошло. Допустим, он раньше слегка заносился, но ведь сейчас ему предстояло начать с чистого листа. Очень скоро это воспоминание улетучилось, а вместе с ним и унылое обличье Льюиса, и весь поезд; на Бэзила опять повеяло дыханием Новой Англии, от которого зашлось сердце. Из сказочного мира его звал чей-то голос; стоявший рядом человек положил руку на его обтянутое джемпером плечо.

– Ли!

– Да, сэр.