Прекрасные и обреченные. По эту сторону рая

Из двух голубых глаз на Энтони глянула сама смерть.

Если бы Блокмэн вдруг сообщил, что собирается прикончить собеседника, пережитое Энтони потрясение не стало бы сильнее. Молодой человек, должно быть, заметно покраснел от напряжения, так как каждый его нерв выражал яростный протест. Неимоверным усилием воли он заставил себя улыбнуться, и улыбка получилась натянутой и вымученной, а затем пробормотал принятое в подобных случаях «до свидания». В ту ночь Энтони заснул уже в пятом часу, обезумев от страха и горя, и до самого утра его терзали жуткие видения.

Слабость

Шла пятая неделя, и в один прекрасный день он позвонил Глории. Энтони сидел дома и старался занять себя чтением «Воспитания чувств». И что-то в этой книге подтолкнуло его мысли в направлении, которым, едва вырвавшись на волю, они следовали всегда, словно лошади, торопящиеся в родную конюшню. Дыхание неожиданно участилось, и Энтони направился к телефону. Когда он называл номер, голос прерывался и дрожал, как у школьника. Телефонистка на центральной станции, должно быть, слышала удары его сердца. Щелчок снятой на другом конце трубки прозвучал трубным гласом, призывавшим на Страшный суд, а приторно-сладкий, как стекающий в банку кленовый сироп, голос миссис Гилберт поверг Энтони в ужас одним-единственным словом «Алло?».

– Мисс Глории нездоровится, она прилегла отдохнуть. А кто ее спрашивает?

– Никто! – выкрикнул Энтони.

Охваченный паникой, он с грохотом швырнул трубку на рычаг и упал без сил в кресло, задыхаясь и обливаясь холодным потом, но тем не менее испытывая при этом неожиданное облегчение.

Серенада

Он встретил Глорию словами: «А вы постригли волосы». И она ответила: «Да, правда здорово?»

Короткая стрижка еще не вошла в моду, это произойдет лет через пять или шесть, а в то время такая прическа считалась крайней дерзостью.

– На улице светит солнце, – с серьезным видом сообщил Энтони. – Не хотите прогуляться?

Глория надела легкое пальто и затейливую пикантную шляпку бледно-голубого цвета а-ля Наполеон. По Пятой авеню они добрались до зоопарка и выразили должное восхищение невозмутимым величием слона и длинной шеей жирафа, а вот к домику, где жили обезьяны, не пошли, так как Глория заявила, что от них дурно пахнет.

Потом они отправились обратно к отелю «Плаза», болтая о пустяках и радуясь пению весны, наполнявшему воздух, и теплому благоуханию, окутавшему внезапно засиявший золотом город. Справа находился Центральный парк, а слева – нагромождение гранита и мрамора глухо нашептывало обращение неведомого миллионера, адресованное всем, кто его услышит. Звучало оно примерно так: «Я трудился и копил деньги, я оказался хитрее и изворотливее всех сыновей Адама, и вот теперь, черт возьми, сижу здесь! Да, вот так!»

По Пятой авеню разъезжали самые красивые автомобили последних моделей, а впереди маячил непривычно белый и манящий отель «Плаза». Глория ленивой плавной походкой шла чуть впереди Энтони, бросая время от времени небрежные замечания, которые, прежде чем достичь его слуха, несколько мгновений витали в ослепительно искрящемся воздухе.

– Ах! – воскликнула девушка. – Так хочется уехать на юг, в Хот-Спрингс! Меня тянет на свежий воздух, просто поваляться на молодой травке и забыть, что на свете есть зима.

– Да, замечательно!

– Хочу услышать многоголосый галдеж малиновок. Люблю птиц.

– Все женщины и есть птицы, – осмелился заметить Энтони.

– И какая же я, по-вашему, птица? – живо поинтересовалась Глория.

– Наверное, ласточка, а иногда – райская птичка. Впрочем, большинство девушек – это серые воробышки. Взгляните вон на тех нянюшек. Ни дать ни взять – стайка воробьев, верно? А может, они, скорее, сороки? Разумеется, вы встречали девушек-канареек и девушек-малиновок.

– А еще девушки-лебеди и попугаи. А все пожилые женщины – ястребы или совы.

– А кто тогда я? Может быть, гриф?

Глория, смеясь, покачала головой:

– Нет, вы вообще не птица. Вы – русская борзая.

Энтони вспомнил этих собак. Белые и выглядят вечно голодными. Впрочем, их обычно изображают рядом с герцогами и принцессами, так что сравнение польстило.

– А вот Дик – фокстерьер, шаловливый фокстерьер, – продолжала Глория.

– А Мори – кот. – В то же мгновение Энтони подумал, что Блокмэн удивительно напоминает здоровенного противного кабана, но деликатно промолчал.

Потом, уже во время прощания, Энтони спросил Глорию о новой встрече.

– Неужели вы никогда не назначаете свиданий на весь день? – прошептал он умоляющим голосом. – Пусть это случится через неделю. По-моему, чудесно провести этот день вместе, с утра до вечера.

– Пожалуй, вы правы. – Глория на мгновение задумалась. – Давайте встретимся в следующее воскресенье.

– Прекрасно. Я составлю программу, рассчитаю все до минуты.

Так он и поступил. И даже продумал до мелочей, что произойдет за долгие два часа, когда Глория придет к нему домой на чай; старина Баундс откроет настежь окна, чтобы в квартиру шел свежий воздух, но надо непременно разжечь огонь в камине, а то будет чувствоваться сырость. Большие прохладные вазы украсятся охапками цветов, которые Энтони купит специально для знаменательного случая. И они с Глорией сядут на диван.

Когда наступил долгожданный день, они действительно сидели на диване. Через некоторое время Энтони уже целовал девушку, потому что случилось это как-то само собой. Он ощутил дремлющую на губах Глории сладость, как будто никогда с ней не расставался. В камине ярко горел огонь, легкий ветерок, пробиваясь сквозь шторы, веял нежной влагой, предвещая грядущий май и долгое лето. Душа Энтони трепетала, отзываясь на чуть слышные мелодичные напевы; ему чудились аккорды далеких гитар и плеск волн, лижущих теплый средиземноморский берег. Потому что сейчас он был молод, как уже никогда больше не будет, и в этот момент победил смерть.

Шесть часов подкрались незаметно и быстро, о чем недовольно возвестили колокола на церкви Святой Анны. В сгущающихся сумерках они направились в сторону Пятой авеню, по которой после долгой зимы упругим шагом двигались толпы людей, словно выпущенные из тюрьмы узники. Верхние места в автобусах заполнили прирожденные хозяева жизни, а магазины изобиловали прекрасными мягкими вещами для лета, удивительного, веселого и многообещающего лета, которое, казалось, предназначено для любви, так же как зима – для накопления денег. Жизнь распевала на углу, зарабатывая себе на ужин! Жизнь раздавала коктейли прямо на улице! В толпе встречались старухи, которые чувствовали, что способны принять участие в забеге на сто ярдов и выйти победителями!

В ту ночь, при выключенном свете, Энтони лежал без сна в залитой лунным светом прохладной комнате и перебирал в памяти каждую минуту минувшего дня. Как ребенок, который играет по очереди с долгожданными игрушками, полученными в подарок на Рождество. Целуя Глорию, он нежно прошептал, что любит ее. Девушка улыбнулась и, прижавшись теснее, глядя Энтони в глаза, тихо ответила: «Я счастлива». В ее отношении к Энтони произошла перемена, усилилось физическое влечение, которое выражалось в необычной эмоциональной напряженности. Достаточно, чтобы при одном воспоминании об этом руки сжимались сами собой, а дыхание в груди замирало. Никогда прежде не возникало между ними такой близости, и в порыве неописуемого восторга Энтони громко крикнул на всю комнату о своей любви к Глории.

На следующее утро он позвонил, на сей раз не испытывая ни колебаний, ни неуверенности, только пьянящее возбуждение, которое лишь усилилось при звуках ее голоса.

– Доброе утро, Глория.

– Доброе утро.

– Звоню, чтобы просто пожелать тебе доброго утра… дорогая.

– Рада, что ты позвонил.

– Так хочется тебя увидеть!

– Увидишь завтра вечером.

– Долго ждать, верно?

– Да, – неохотно откликнулась она.

Энтони крепче сжал в руке трубку.

– А можно мне прийти сегодня вечером? – Он был готов на все в блаженном предвкушении почти сказанного в ответ «да».

– У меня свидание.

– Вот как…

– Но я могла бы… пожалуй, его можно отменить.

– О! – задыхаясь от восторга, воскликнул Энтони. – Глория?