Дмитрий

Оратор сделал паузу, его губы дрожали, все его тело дрожало от волнения. Слушатели молчали, затаив дыхание.

– Теперь нету героев, – заметил, наконец, башкир из Тобольска, чье коричневое и грязное лицо, похожее на спелый грецкий орех, выглядывало из гнезда мехов, – перевелись герои с тех пор, как Ермак[10 - Ермак Тимофеевич (1532–1585) – казачий атаман, исторический завоеватель Сибири для Русского государства.] помер. Он последний был, но он помер, а больше никого нету.

– Нет нынче героев! – воскликнул монах, и его голос сорвался на крик, он вскинул руки и шагнул ближе к огню. – Нет нынче героев – а почему? Почему? Потому что русские забыли своего Бога и утратили род Рюриковичей, потому что у них вместо царя язычник и татарин, который призывает своих татар в святую Русь и отравляет наших царей, который поджигает наши дома и навлекает на людей язвы и голод. Почему у нас голод? Потому что Бог гневается на нас, и поэтому Он посылает Свой голод, чтобы уморить нас до покаяния. Да, это Борис Годунов-татарин, он – проклятие России. Но Господь пошлет избавителя. Да! Говорю вам, настанет день, скоро настанет, когда восстанет избавитель. Мне приснился сон, и Господь говорил со мной:

“Вы увидите, Я пошлю моему народу избавителя, как я избавил их в древности рукою Дмитрия Донского[11 - Московский князь Дмитрий Иванович (1350–1389), прозванный Донским за победу на Куликовом поле у истоков Дона.] из рода Рюриковичей, ибо думаете вы, что он мертв, но он придет, и поразит Бориса, и изгонит его, и наступит его власть”.

Да, Господь говорил в видении, и я не лгу вам. Царевич Дмитрий не умер, но скоро вернется. Господи, скоро, пусть это будет скоро!

Он в изнеможении откинулся назад, но губы беззвучно шевелились. Зрители беспокойно заерзали. «Шаман, великий шаман», – пробормотал обращенный калмык, стоявший рядом.

– Он говорит правду! – взволнованно воскликнул паломник. – Это чума, голод и злой царь, что сделал русских крепостными, а не свободными, и не любит русский народ.

– С чего бы Борису Годунову любить русский народ? – усмехнулся другой. – Другая кровь, другие предки – какая уж тут любовь? Но что он имеет в виду, говоря, что царевич Дмитрий жив?

– Ты, видать, нездешний, – возразил первый, – ежели ничего не слыхал. Говорят, царевич Дмитрий Иванович жив и скоро придет избавить русских от злого царя.

– Да ведь его убили в Угличе, Борис его отравил.

– Нет, не отравил, – с готовностью вставил башкир. Отец моей жены из Пелыма[12 - Пелым – одно из первых поселений в Западной Сибири в конце XVI в. Сюда были сосланы 60 семей из Углича в наказание за бунт и убийство приказных людей 15 мая 1591 г. Набатный колокол, созывавший угличан на двор погибшего царевича Димитрия, был тоже наказан. Ему вырвали язык, отрезали одно ухо и сослали в сибирский город Тобольск, откуда по настоятельным просьбам жителей Углича он был возвращен в этот город лишь через триста лет – 20 мая 1892 г. Подробнее об этом см.: Пыляев М.И. Исторические колокола // Исторический вестник. 1890, т. XLII. № 10. Ссыльный Углицкий колокол. С. 195-197.], он был в Угличе, когда царь Борис сослал всех жителей Углича в Пелым, и он говорит, что никто не знает истинную правду, но поговаривают, что царевич Дмитрий не умер вовсе, а сбежал из Углича в лодке. Злой царь изо всех сил разыскивал его, чтобы убить, но напрасно, ибо тот исчез.

Монах поднял голову.

– Нет, он не убит. Уж кто-кто, а я наверняка знаю. Я сам из Ярославля и был в Угличе в ту ночь. Поплыл я на лодке в Нижний Новгород. Гляжу: плывет мимо нас другая лодка, и гребцы гребут быстро-быстро. Поговаривали, то был боярин Иван Мстиславский со своим крестником, царевичем Дмитрием, бежавшим от царя.

– Да, – сказал башкир, одобрительно кивнув, – я тоже это слышал. Отец моей жены…

– Завтра, – заметил калмык, – мы все будем молиться мощам святого Антония Святых Катакомб[13 - В пещерах Киево-Печерского монастыря, по преданию основанного в XI в. святым Антонием.], чтобы он ниспослал нам свою помощь.

– Велика ж помощь от костей мертвецов, – усмехнулся старый еврей в грязной одежде. Верный обычаям своего народа, он прибыл сюда с целью заработать на людской набожности, которую сам презирал. На этот раз его чувство недовольства одержало верх над осторожностью. – Что бы вам самим не восстать против вашего злого царя?

– Ах ты, еврейский пес! – воскликнул калмык, – вздумал над святыми издеваться? А ну, бросим его в реку.

– Да, да, в реку! – закричали полдюжины голосов, и столько же сильных рук схватили неосмотрительного еврея и потащили его.

– Святой Моисей! – воскликнул испуганный сын Израилев. – Смилуйтесь, смилуйтесь! Я не имел в виду ничего плохого. Смилуйтесь!

Последовала краткая потасовка, и еще мгновение, и ему пришел бы конец. Внезапно молодой человек, молча стоявший в тени позади монаха, подтолкнул того локтем со словами: «Отрепьев, помоги мне, этот человек может быть нам полезен», – и, шагнув вперед, оттащил еврея в свою сторону.

– Довольно, довольно, отпустите бедолагу. Он и так уж полумертв от страха. – В глазах православных фанатиков читалась злобная решимость.

– Отдай нам пса, не то отправишься вслед за ним! – крикнул ретивый калмык.

Тут монах бросился вперед:

– Ради Святого Антония, Святого Николая и Киевской Богоматери, люди, опомнитесь! Окаянный калмык, ты едва не отравил святую реку телом неверного еврея? Отпусти его, не то я нашлю на тебя черную чуму.

Калмык, привычный к физическим опасностям, в страхе отпрянул от «шамана» и его заклинаний, бормоча себе под нос, и толпа последовала его примеру. Монах тотчас же повернулся и быстрым шагом отошел от костра, молодой человек последовал за ним, а еврей, поспешно схватив лежавший рядом большой мешок, поспешил за своими покровителями.

VI

– Стало быть, по-твоему, пора, Гришка?

– Да, наконец-то груши поспели, пора и дерево потрясти. Голод и чума решили судьбу царя. Я был в Москве три недели назад, горожане там мрут, точно овцы. С тех пор я побродил туда-сюда по стране, сеял слухи и видел, что чувствуют люди. И скажу я тебе, они ненасытны, они будто пожирают саму мысль о тебе. Тот толстый башкир, вчера вечером, – ты заметил, как он ругал царя за то, что тот навел чуму, – так вот, по всей России то же самое. Да, момент настал, сейчас нам не нужно ничего, кроме знамени, точнее имени, вокруг которого можно было бы сплотиться. Само имя Дмитрий вспыхнет, точно пожар в сухой степи!

– Прошлой ночью, во всяком случае, заклинание подействовало, – сказал молодой человек. – Ты, Гришка, самого себя превзошел! Любой перерезал бы себе горло ради тебя. Ну и мастер же ты речи говорить!

– Мастер! – сказал Отрепьев с горькой усмешкой. – Да, не без этого. И ты был бы мастер, ежели прошел бы через все то, через что мне довелось пройти. Что ж! Борис Годунов, было твое время, а нынче уж мой черед. То была хитрая уловка: ты, лис, хотел моими руками убить царевича, а затем убрать меня с дороги. Покойники не болтают.

– Выходит, ты убил меня, Гришка? – рассмеялся Дмитрий.

– Да, и никто, кроме самого Бориса и меня, не знал об этом. Он думал, дело верное – то-то ему нынче будет не по себе. Кто видел, как он умер? Да никто. Не сомневаюсь, что он потирал руки, старый мерзавец, думая, что расправился со мной и сможет наслаждаться своей тайной в одиночку. Говорят, он засмеялся, узнав, что Дмитрий мертв. Но мой черед смеяться настал, когда я спустился по реке в Нижний Новгород с Дмитриевой печатью и алмазным крестом в кармане. Он думал, что легко избавится от бедного монаха после того, как дело будет сделано, не так ли? Двенадцать лет минуло, и я зря времени не терял.

Он встал и лихорадочно зашагал по комнате.

– Ах! Борис Годунов, Борис Годунов, ты заплатишь за все, что сотворил за эти двенадцать лет. Нет, я не терял времени зря. Мерзавец, ты отдал бы двадцать лет своей жизни – дорогой жизни – чтобы вернуть последние двенадцать. Пожар на Москве? татары набежали? умер Федор? али другой кто умер? разразилась чума, голод? – монах носился по стране, клал все это на порог царя, злого царя, который держал народ голодным и травил русских государей. Ах ты, собака-царь! черт возьми, ты за это заплатишь! Да, дайте мне год, и Борис Годунов и Григорий Отрепьев сочтутся.

Его глаза горели полубезумным огнем, когда он ходил взад и вперед. Дмитрий тихонько наблюдал за ним, не говоря ни слова.

– Дмитрий, – внезапно сказал Отрепьев, обращаясь к нему, – ты сама моя жизнь. Ты мое дыхание. Да ведь одного взгляда на тебя будет достаточно! Последние десять лет я рассказывал всем и каждому на Руси, каким именно был царевич Дмитрий Иванович: всякий русский человек узнает его с первого взгляда. Каждая русская душа знает его наизусть, каждая русская душа присягнет ему, – он положил руку на плечо молодого человека, – присягнет человеку, у которого одна рука длиннее другой, а на лице две бородавки: одна прямо под правым глазом, а другая на левой щеке. Провидение все время работало на тебя, а ты даже не думал об этом.

– Стало быть, ты – Провидение? Что ж, звучит неплохо. Но с чего теперь начать, Гришка? Я готов. Боже! Я думал, что помру в этой проклятой семинарии в Киеве, прежде чем научусь читать, писать и бормотать пару слов на латыни! Но теперь все позади: я выучился писать не хуже священника, и, благодаря тебе, – добавил он со смехом, – знаю все о своей знатной родне. С чего начнем?

– Всему свое время, – ответил Отрепьев. – Да, я был прав. С тех пор, как я вытащил тебя из горящего дома в Брацлаве[14 - Поселок в Винницкой области Украины.] я знал, что ты тот самый. Однако нам повезло. Для начала нам послужит тот грязный старый еврей, которого ты спас прошлой ночью. Евреи знаются со всеми в Польше. Я говорил с ним и спросил, может ли он подыскать тебе место конюха или что-то в этом роде у какого-нибудь вельможи в Польше, и похоже, что князь Адам Вишневецкий должен ему или его брату деньги. Он сказал, что сумеет устроить тебя в услужение к князю. Еще бы! Бедолага искренне рад, что ты спас ему жизнь, и он не так уж беден, как кажется. Эти евреи всем заправляют в Литве. Они ссужают панам деньги, которые те никогда им не возвращают, но им наплевать, денег у них полно, а иметь друга при дворе иногда очень даже полезно. При этом всякий раз, когда идет война, евреи выигрывают, они ничуть не против того, чтобы христиане перерезали друг другу глотки. Что смерть для христиан – жизнь для евреев, они из всего извлекают злотые. Этот еврей может тебе пригодиться, когда мы начнем. А пока вот его письмо князю Адаму. Как только встретишься с князем Адамом, можно будет приступать к нашему плану. Но мы не должны терять время – ни минуты, через месяц можно начинать. Что до меня, я иду будить казаков. Сообщи мне, как только утвердишься среди этих поляков – у тебя должно получиться. Я их знаю, сама идея войны сводит их с ума от восторга. Драгоценности при тебе?

– Да, все тут, – Дмитрий положил руку себе на грудь.

– Ну, тогда до свидания, и удачи тебе!

– Погоди, Гришка, не будоражь казаков, пока я не встречусь с польскими дворянами.

– Даю тебе месяц – пойдет?

– Думаю, да.

– Отлично, тогда месяц.

– Стало быть, месяц с сегодняшнего дня.

– Прощай, царевич Дмитрий Иванович. Да хранят тебя святые, особенно святые братья Борис и Глеб. Удачи тебе! – добавил он с усмешкой и вышел из комнаты.

Оставшись один, Дмитрий погрузился в раздумья.

– Письмо еврея, перстень и алмазный крест – это немного. Как сказал старый чернец из Киева, игра для смельчаков. Бессмысленно. Я будто сошел с ума! Отрепьев точно безумец. Но нет, я-то не сумасшедший. Милостивые святые! помогите своему потомку, сейчас или никогда. Да, мир сказал бы, что я сошел с ума. Но скажут ли они то же самое, когда … то есть, если… если…

И он вышел.

VII