О греко-римской филантропии: от взаимности дарений к гуманизму и милосердию

Если донор сам не изъявлял желание увековечить подобным образом свою щедрость, об этом заботились догадливые магистраты и сограждане, устанавливая памятник с хвалебной надписью и устраивая публичные раздачи денег и еды для всех пришедших на его открытие – равно бедных и богатых. Некий Флавий Лапианус (250 год), почитаемый согражданами за щедрые дары г. Табарбусу в Ливии (ныне в провинции Гуелма, Алжир), которому они установили на собранные средства статую еще при жизни, вернул им, следуя давней традиции, все затраченные деньги, растроганно сообщив, что он удовлетворен одним лишь почетом[40 - Hands, 1968, p. 50, 184.].

Сохранившиеся в памятных надписях или документах резолюции насчет подобных почестей донорам, принимаемые ассоциациями граждан или муниципальными властями, содержали выверенные формулировки, в которых дар и ответные почести следовало очень тонко сбалансировать. Сложность такой балансировки имела три стороны: те, кто получает дар, обязаны возместить его почестями «с процентом»; донор, получая возмещение своего дара с избытком, чувствует теперь моральное обязательство вновь быть щедрым; наконец, этот пример должен вдохновить других. Нередко ожидание новых пожертвований в обмен на почести могло быть недвусмысленно выражено в «резолюциях чести» клубов и собраний, как, например, в той, что была принята в 3 веке в Беневенто (Южная Италия). Некоему Рутилию Виатору присваивается почетное звание «патрона» (покровителя) в следующих выражениях: «С надеждой на получение в будущем еще более щедрых даров от человека столь высоких добродетелей и щедрот, мы решили избрать его патроном»[41 - Цит. по Hands, 1968, p. 51 (перевод мой – Ф.Ф.).].

О тщательном отборе почестей и отличий, как и о их балансировке с дарами свидетельствуют памятные надписи по широкому кругу пожертвований. Среди них, к примеру, дары, собранные гражданами острова Самос для украшения храма богини Геры, или членами религиозного общества на строительство храма Диониса в греческой колонии на Черном море, или гражданами Колофона в Малой Азии для укрепления городских стен. В последнем случае (310 год до н.э.) надпись сообщает, что граждане могут внести, сколько они пожелают, но, если выяснится, что это меньше, чем они обещали ранее, должны быть пересмотрены и почести для них. В другом случае, состоявшемся век спустя и в другом месте, определенные суммы взносов уже привязываются к различным почетным званиям. А если кто-то из состоятельных граждан уклоняется или занижает сумму взноса, ему грозит расследование. И, возможно, что дело будет передано в суд за небрежение общественным долгом с исключением из уже установленных почестей, назначением на нежелательные, а то и разорительные должности и даже возможной конфискацией имущества. Подобное общественное давление не только воспитывало, но и понуждало богатых доноров к щедрому поведению, и нередко в надписях сообщается, что кто-то из них «добровольно» увеличивал свой взнос, поскольку он, мол, осознал, что от него ожидают[42 - Там же.].

Не унаследован ли этот принцип согласования почестей и даров со стимулированием последних в филантропии наших дней? Да, конечно, поскольку и сейчас присваиваются почетные звания донора, патрона, друга, члена какой-либо бесприбыльной организации – театра, музея, госпиталя, университета, парка, исторического памятника и прочее – в зависимости от размера пожертвования с извещением об этом на памятных досках, а нередко и сооружением памятников особо щедрым филантропам и известным деятелям, чтобы прославить одних и поманить почетом других. Но в античных городах-государствах давление на богатых было значительно сильнее – это было скорее понуждение с угрозой, чем стимулирование, и оно было сопряжено не только со славой, но и возможным бесчестьем и даже разорением.

То, что принцип взаимности в античной филантропии был правилом, а не исключением, подтверждают многочисленные надписи. Из них ясно следует, что нередко вступление в любую должность, как в общественном клубе, так и в государстве, подразумевало подобающее пожертвование. Город, нуждающийся в сооружении городских стен для защиты от нашествий и грабежей, отыскивал или приглашал того, кто был в состоянии это сделать своими талантами и деньгами. И по окончании его службы воздавал ему причитающиеся почести. Прославление достойных членов греческих союзов (клубов, ассоциаций) было осью, вокруг которой вращалась их жизнь, и принятие почетных резолюций в связи с концом карьеры своего главы, потратившего на клуб немало денег, считалось правилом – в ожидании, что он вновь расщедрится.

Такими же примерно были и римские коллегии. Для них главными разрешенными римским сенатом видами деятельности было обеспечить своим членам достойные похороны, финансировать праздники, юбилеи, игры и прочие развлечения. Так, в одной из надписей 2-го века, воздается должное главе коллегии в г. Ланувий (Лацио, Италия), который закупил для своих «коллег» ароматные масла для публичных бань перед ежегодным банкетом в честь богини Дианы. Но это были весьма скромные расходы в сравнении с теми, что требовались от состоятельных людей, занимавших общественные посты в городах-государствах и жертвовавших средства для всех их граждан. Особо крупные расходы были связаны с постами главных жрецов, поскольку от тех, кто их занимал, ожидали полной или частичной оплаты религиозных праздников. Еще большие затраты-пожертвования были связаны с теми высокими должностями, после занятия которых, требовалось проводить раздачи всем гражданам зерна, масла и других продуктов, причем, бесплатно или по сниженным ценам. В республиканском Риме этим занимались эдилы, и эти посты решались занимать лишь очень богатые граждане. Разумеется, таким деятелям воздавались и особые почести – устраивались чествования, отмечались дни рождения, сооружались памятники, а в надписях к ним часто сообщали не только даты и объемы раздач, но также и цены – рыночную и «субсидированную», чтобы особо подчеркнуть границы их щедрости. Но когда случались неурожаи или войны, из-за которых зерно и масло сильно дорожало, горожане с трудом находили желающих занять эти также дорожавшие посты. Иногда на такие должности назначали даже несовершеннолетних и женщин. Неважно, что у них не было ни способностей, ни опыта – лишь бы у них были так нужные городу деньги. К таким отчаянным мерам прибегали лишь после того, как какие-то смельчаки в одиночку или группой брали на себя обязанность по очереди «держать» важный пост по году или по несколько лет подряд. Этот общественный героизм обычно сопровождался особым упоминанием в надписях о том, что «имярек» взялся за эту должность, когда все другие от нее отказались. В одной из таких надписей 1-го века сообщается, что три гражданина г. Акраефия в Беотии (Греция) в трудных обстоятельствах взяли на себя по доброй воле должность полимарха (военачальника, судьи и жреца) и рыночного контролера и тем самым ответственность за обеспечение города зерном и маслом[43 - Hands, 1968, p. 54—55.].

Число почетных статуй и резолюций в камне постепенно выросло столь сильно, что и у греков, и у римлян появился соблазн использовать их повторно, например, меняя у статуи лишь голову, а на памятной доске с текстом лишь имена. Цицерон, в качестве правителя Сицилии, писал, что он чрезвычайно устал от лживых надписей к памятникам, относящихся, на самом деле, к чьим-то другим статуям. Тацит сообщал, что даже статуи обожествленных императоров не могли избежать этого бесчестия, как, например, случилось со статуей Августа, которую «переоборудовали» в памятник его наследнику Тиберию[44 - Там же.].

Уже отмечалось, что доноры и благодетели в античности добивались не только прижизненной, но и посмертной славы. Хэндс, ссылаясь на Сенеку, пишет, что лишь два из многочисленных публичных пожертвований весьма щедрого Плиния Младшего не носят очевидного завещательного характера[45 - Там же, p. 157, note 54.]. Те, кто записывал в завещании пожертвования, – как и в наше время они были, как правило, намного крупнее, чем многочисленные и небольшие прижизненные дары, – тот рассчитывал взамен на бессмертные почести. Более того, во многих почетных постановлениях властей или благодарных сограждан предусматривалось, что отличия, звания и награды, предназначенные данному филантропу, могут (о чем он нередко просил сам) переходить после его смерти старшим наследникам во все последующие времена. Часто члены союзов и коллегий, а также сограждане голосовали за присуждение человеку таких почестей, которые «заслуживают унаследования потомками» – формула, ставшая в античности достаточно популярной[46 - Там же, p. 55].

Другим и более важным средством обеспечить бессмертие считалось постоянное чествование заслуженного имени на ежегодных официальных церемониях, оплачиваемых из средств специальных фондов. Наиболее известные примеры таких чествований связаны с древним «культом правителя». Особенно широкое распространение он получил в эллинистическом мире, начиная с Александра Македонского и его наследников – Селевкидов и Птолемидов, примеру которых последовали затем и римские императоры. Эти чествования были особенно популярны, так как получатели почестей были обязаны ответить значительно большими пожалованиями тем, кто эти почести ему оказал. Если, например, правитель пожаловал приближенным и народу дары и привилегии в почти сверхчеловеческих масштабах и, в любом случае, больших, чем его предшественники, то каким же мог быть их ответ? В античном мире, где между людьми и богами не было резких различий, у получателей столь щедрых даров не оставалось иной альтернативы, как возвысить дарителя до божественного статуса, а затем проводить его регулярные культовые чествования[47 - Там же.].

Приобретение такого статуса становилось логическим финалом неустанной борьбы за славу с помощью пожертвований и благодеяний. В итоге это предоставило эллинистическим царям и римским императорам удобное моральное основание их правления: они требовали первенства в государстве, поскольку превосходили щедростью и благодеяниями всех других. По той же причине у них было также божественное право на бессмертие.

Последний взгляд был широко распространен и среди обычных людей. Один из героев греческого драматурга Менандра (4—3 вв. до н.э.) говорит, обращаясь к человеку скромного достатка, что оказать помощь всем людям, пожертвовать так много, как позволяют твои средства – вот это и есть бессмертие! Еще ярче эта мысль выражена в следующем греческом изречении: «Совершая благо, человек уподобляет себя богу». Плиний Старший (1-й век) считал эту «божественность» наиболее древним способом благодарности тем, кто ее заслужил, тогда как его племянник Плиний Младший вопрошал по тому же поводу: «Можно ли дать человеку нечто большее, чем величие и славу, и все это навеки?». Когда во второй половине 2-го в. Тертуллиан, христианский апологет и один из отцов церкви, защищал осмеиваемую языческими писателями христианскую идею вечной жизни, он имел право съязвить: «Вы отливаете статуи, вырезаете скульптурные изображения и пишете эпитафии к ним – «в знак вечной памяти о…». Значит, вы сами, насколько это в ваших силах, добиваетесь некоего воскрешения для умерших!»[48 - Цит. по Hands, 1968, p. 56 (перевод мой – Ф.Ф.)].

Известно, что древние народы в той или иной форме верили в бессмертие. Считалось, что душа существовала в качестве независимой от тела субстанции, и о ней человеку следовало заботиться еще в земной жизни. Душа каким-то образом присутствовала в его тени, в его портрете или скульптурном изображении, в отражении в воде или в зеркале, так что необходима была осторожность, чтобы из-за несчастной случайности она не отделилась бы от тела навсегда, потому что тогда наступала смерть. В ранней истории семейной жизни древних греков и римлян человек мог рассчитывать на своих родственников в исполнении тех погребальных обрядов, которые обеспечат бессмертной душе хотя бы мир, если не благополучие после смерти. За несколько веков до новой эры в греческом мире, а у римлян с ее началом, семейная преданность слабеет и не всегда может гарантировать человеку на пороге смерти исполнение подобающих церемоний. К этому же времени изменились и религиозные представления, так что многие перестали верить в силу старых обрядов. Но, как показывают множество сохранившихся надписей и приведенное выше восклицание Тертуллиана, замечает Хэндс, обычные люди все также были озабочены «жизнью за гробом», хотя бы в смысле сбережения памяти о себе и своих деяниях. Он приводит типичное для многих убеждение некоего филантропа из Приены (Малая Азия), что с помощью пожертвования он обеспечит самому себе богатство в виде «почестей от живущих и памяти от тех, кому еще предстоит жить»[49 - Там же, р. 57].

Даже материалист Эпикур (341—270 гг. до н.э.), считавший, что богам нет дела до жизни людей и что религиозные страхи напрасны, записал в своем завещании следующую просьбу. Он поручал тем, кому оставил свое состояние, выделить его часть на похоронные жертвоприношения в честь своих родителей и братьев, а также на ежегодные поминовения и ежемесячные встречи учеников его школы в память о самом себе. Аналогичны были и завещания менее знаменитых и более трезво мыслящих состоятельных людей. Они оставляли некую сумму денег или недвижимость (чаще всего землю, а также дома) друзьям или вольноотпущенникам, своему клубу или городу, с тем чтобы они взяли на себя обязанность использовать полностью или частично доход от этих средств на ежегодные праздники и обряды, включая раздачу денег и еды, в честь благодетеля.

Типичный метод состоял, таким образом, в том, чтобы материально заинтересовать небольшую группу достойных людей в устройстве подобных церемоний и значительно большую группу людей в их посещении. О том, что этот метод с разными вариациями продолжает использоваться до наших дней, свидетельствует опыт современных частных завещательных фондов. Но яркий пример его успешного применения был известен уже в 5-м в. до н.э., когда афинский военачальник Никий (в его серебряных копях было занято около 1000 рабов) купил за 10 тыс. драхм крупный участок земли и посвятил его храму Аполлона на острове Делос. Ожидалось, что жрецы храма и жители острова в ответ на это пожертвование будут ежегодно из доходов от этой земли устраивать священные празднования в честь Аполлона и других богов, во время которых следовало испрашивать у них всяческие благословения для Никия. Это было более успешное, чем обычно, «капиталовложение в бессмертие», так как платежи из Никиева фонда на эти обряды продолжались и во 2-м веке н.э.

Так поступали многие. Некий Сатирос с острова Тинос (Киклады, Греция) в 1-м веке пожертвовал крупную сумму на различные религиозные и светские цели, Она включала 6 тыс. драхм, на проценты от которых следовало каждый год в день, установленный для поминальных обрядов у его могилы, раздавать деньги собравшимся. Для привлечения публики могли устраиваться также празднества, игры или атлетические состязания, а нередко все это вместе взятое[50 - Hands, 1968, p.58].

Во 2-м столетии до н. э. Критолаос из Эгиалиса на о. Аморгос (Киклады) оставил городу 2000 драхм с условием ежегодно чествовать как героя-атлета своего погибшего сына Алексимаха, побеждавшего в ряде состязаний по борьбе. Граждане и власти Эгиалиса, согласно древней традиции, отнеслись к этому с полной ответственностью, о чем свидетельствует сохранившаяся надпись. Был принят закон об учреждении завещательного фонда, ссуды из которого в определенное время выдаются лишь гражданам под залог их имущества, и доход от них (при 10% годовых; вероятно, льготная ставка) служит для исполнения воли дарителя. Сообщается также о законе, который регулирует сроки и порядок оказываемых его сыну геройских почестей. За их исполнением следит избираемая народом комиссия, которая собирает проценты, чтобы иметь деньги на приобретение жертвенного быка и прочие нужды. Особым комитетом организуется торжественное шествие, сопровождающее быка от дома городского совета до статуи героя, где и состоится обряд жертвоприношения. Здесь же, а затем в гимнасиуме, дается праздничный обед для жителей городка, гостей и чужестранцев, причем юношам от 18 до 20 лет в память о молодом сыне Критолаоса выдаются порции мяса и разрешается унести все, что перед ними на столе. Проводится раздача мяса, зерна и масла, а также небольших сумм всем взрослым. Наконец на второй день должен был состоятся спортивный фестиваль с раздачей призов победителям, кроме тех видов спорта, в которых при жизни побеждал Алексимах, а его самого славят как нынешнего победителя в этих видах.

Не правда ли, красиво? Все продумано и просчитано, чтобы затем быть узаконенным. Жертвователь должен был быть уверен в исполнении его воли и после смерти, а для всех будущих дарителей это становилось убедительным примером и стимулом как к богатству, так и щедрости.

Даже если не устраивались столь пышные церемонии, за дарением скрывался один и тот же мотив – жертвователь хотел и мог надеяться на длительную память потомков о нем после его смерти. Это было характерно не только для политиков и правителей, но и для остальной знатной и богатой публики. Если такая знаменитость, как Цицерон, мог себе позволить сказать: «Не в наших силах удержать дыхание жизни, но мы можем продолжать жить через прославление наших высоких достоинств», то и некий филантроп из Гифио, морского порта Спарты, по имени Ароматион, известный лишь из сохранившейся надписи 2-го века н.э. о своем пожертвовании и его условиях, утверждал примерно тоже – «благодаря этому подобающему и щедрому акту я смогу достичь бессмертия»[51 - Hands, 1968, p. 58, 207 (Doc. 71)]

Римляне унаследовали эту идею и способ ее осуществления у греков и развили их далее со свойственной им практичностью. Особенно хорошо подошла для этих целей организация частных фондов как юридических лиц, не связанных жестко с религиозными обрядами. Теперь озабоченность самоувековечиванием становится еще сильнее и, чтобы его добиться, приходилось завещать проведение не только религиозных обрядов и праздничных пиров, но и более земных, а то и жестоких зрелищ типа гладиаторских боев. Вот типичный пример этой тенденции, приведенный Хэндсом. В начале 2-го века некий Тит Валентиниан из приморского Пезаро (Центральная Италия) завещал городу миллион сестерций. Процентный доход с 400 тыс. из этой суммы полагалось тратить на ежегодный пир в честь дня рождения его сына, тогда как доход с остальных 600 тыс. следовало расходовать на устройство каждые пять лет гладиаторских боев в честь завещателя.