Опоздать на казнь

– Все узнал, но он же не дурак, он вряд ли там объявится… – быстро ответил Джабраил.

– Он-то не дурак, раз ушел от нас… – вздохнул Гучериев. – Это мы дураки. Понял?

Джабраил, не зная, как отреагировать, поднял глаза, потом чуть кивнул. Ахмет снова тяжко вздохнул и махнул рукой:

– А ты, Джабраил, совсем дурак будешь, если найти не сумеешь…

– Да, Ахмет…

– Пойдешь и уберешь, чтобы я больше никогда о нем не слышал. Ты понял?

– Да.

– Справишься?

Подручный неуверенно кивнул, а командир, недовольно посмотрев на него, продолжил:

– Ладно… Машина у него какая?

– Джип, белый, прошлого года.

– Какой джип?

– Джип, – недоуменно повторил Джабраил. – Такой большой…

– Какой джип, я спрашиваю! – в голосе Ахмета сквозило раздражение. – Марка какая, марка!

– А-а… «мицубиси-паджеро»… Кажется.

– Что значит «кажется»? Ты точно не помнишь? – взвился командир.

– Точно, точно, Ахмет… – поспешил заверить его Джабраил.

– Хорошо… Вот тебе и премия, Джабраил. Сделаешь его – можешь тачку себе оставить.

– Спасибо, Ахмет.

– Как там профессор?

– Нормально. Спит.

– Это хорошо. Не буди.

Гучериев прошелся по комнате, потирая острый подбородок. Он ступал неслышно, как кошка. И дело было даже не в мягких коврах, которые покрывали пол, просто он привык так передвигаться…

– …Запомни, Ахмет, в лесу и в горах каждый листик, каждый сучок может тебя выдать.

Так говорил старый Автандил-ага молодому Ахмету Гучериеву, когда еще тот был совсем маленьким.

– А где тут лес? – спрашивал Ахмет, который родился и вырос в окрестностях Караганды. – Да и горы далеко, на востоке…

– Нет, малыш, – отвечал аксакал. – Горы там… На нашей родине.

Сухая морщинистая рука показывала на запад. Там Ахмет никогда не бывал.

– А разве наша родина не здесь? – удивлялся мальчик.

Автандил-ага мотал головой, отчего длинные шелковистые волосы поблескивали в лучах жаркого казахстанского солнца.

– Нет, сынок. Наша родина не здесь. На нашей родине есть высокие горы, покрытые зеленым кустарником, где легко спрятаться. И быстрые горные речки со студеной водой и глубокими омутами. И непроходимые леса, где враг испытывает ужас, а ты чувствуешь себя как в собственном доме. И глубокие пещеры с длинными подземными ходами, которые могут вывести на поверхность в самом неожиданном месте, чтобы зайти врагу в тыл и убить его раньше, чем он успеет обратиться к своим богам…

Ахмет слушал эти странные слова, которые произносил старик, и ему до боли хотелось попасть в этот чудесный край, который Автандил-ага почему-то называл их родиной. Но вокруг расстилалась нескончаемая степь, покрытая сухой травой. Здесь, в Казахстане, в шестидесятые годы под бодрые лозунги об освоении целины пытались сажать пшеницу, сюда со всех концов Советского Союза приезжали люди…

Но суховеи сметали тонкий слой плодородной почвы прочь, и оказалось, что в этой степи не растет ничего, кроме чахлой степной травы. Люди потянулись прочь отсюда, оставляя построенные в ударные сроки колхозы, поселки городского типа, одиноко стоящие в бескрайней степи элеваторы…

Оставались только те, кто жил здесь до начала покорения целины. Казахи, корейцы, немцы. И чеченцы, которые оказались в казахских степях в середине сороковых годов.

Ахмет рос бойким мальчиком. Здесь, под Карагандой, чеченцев было мало, а в школе, где учился Ахмет, их почти совсем не было. Только Ахмет и еще один парнишка, на год старше его – Салман. Они, конечно, дружили, вместе защищались от местной шпаны, и, надо сказать, получалось это довольно успешно. Дрались они так, как будто от исхода стычки зависела их жизнь. Не просто «до первой крови» (по негласному закону местной пацанвы), а до того момента, когда рядом стоящие или появившиеся на шум драки взрослые не разнимут. Если бы не вмешательство, неизвестно, чем могли закончиться эти драки. И Ахмет и Салман сражались, как бойцовые псы, самозабвенно, забывая обо всем на свете, видя перед собой только врага.

Постепенно их стали обходить стороной. Никому не хотелось повстречаться с чеченцами на узкой дорожке – кто знает, что могло прийти в голову этим «диким горцам», как их называли в поселке городского типа, который носил звучное название «Имени Заветов Ильича». В просторечии «Заветка».

И только старый Автандил-ага одобрительно кивал, когда мимо проходили приятели Ахмет и Салман, костяшки рук которых были вечно разбиты, а на лицах всегда можно было заметить две-три свежие царапины.

Впрочем, к окончанию школы Ахмет остался один. Вот как это произошло.

В северной части поселка, которая примыкала к железнодорожной платформе, появилась шпана с соседней станции Пролетарская. Они приезжали по выходным, наведывались в местный клуб на танцы, после которых увязывались за местными девчонками, которых и тискали в ближайших подворотнях. Конечно, местные, «заветчики», как их называли, стерпеть такого не могли, и то и дело вспыхивали драки не на жизнь, а на смерть. Тем не менее хулиганье с соседней станции одерживало верх – ребята там были здоровые, крепкие, кроме того, на соседней станции находились железнодорожные мастерские, где всегда можно было добыть цепь, выточить кастет, а то и заточку. На Заветах же Ильича имелась только хлопкопрядильная фабрика, и то работающая вполсилы.

Так что противостоять «пролетарским» было положительно невозможно. Поэтому местные ребята постепенно оставили попытки им противостоять, заключили мирное соглашение, по которому пришельцы имели полное право хозяйничать в поселке.

Ахмет и Салман держались особняком во время этих разборок. К местным они относились корректно, но близко не подпускали. У Салмана уже была девушка, красавица Фатима, с которой он гулял по местному «бродвею» – площади, носящей одноименное с поселком название Заветов Ильича, где можно было зайти в кафе «Целинница», поесть мороженое, а потом и в клуб, где крутили кино. Обычно Ахмет сопровождал их, и только вечером, после сеанса, Салман говорил ему по-чеченски, что пора ему домой, и Ахмет, не обижаясь, возвращался. Ходить по поселку один он не боялся.