Мертвый сезон в агентстве «Глория»

Помимо собственной профессии, которая у нее занимала практически все основное время, госпожа Боярова имела и маленькое хобби — испытывала слабость к словотворчеству, прекрасно при этом понимая, что никакое издательство по собственной инициативе ее литературными упражнениями не заинтересуется. Скорее, это было нечто напоминающее дневник, зарисовки о тех людях, с которыми пересекались ее пути-дороги. Или, говоря словами старого князя Николая Болконского, напутствие потомкам: «Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу».

Немалое место в ее воспоминаниях занимала военная тематика — опять-таки люди, с которыми встречалась, кого оперировала, о ком слышала в Афгане и Чечне. Среди таковых, естественно, особое место занимали «русские волки», молва о которых дошла до ее ушей еще в Афгане, но встретиться с которыми довелось в Чечне.

Она в буквальном смысле вытащила с того света командира группы разведчиков майора Всеволода Голованова — у него было очень тяжелое ранение в живот. Вспоминая афганскую войну, Елена Юрьевна пробовала расспросить выздоравливающего под ее непрестанной опекой майора, но так и не сумела выдавить из него ни героических рассказов о рейдах в горах, про которые сочиняли легенды, ни вообще ничего стоящего внимания. Всеволод отнекивался, морщился, не желая вдаваться в ненужные, по его понятиям, россказни: мол, всякое случалось.

Столь же немногословными оказались и его друзья-разведчики, денно и нощно дежурившие у медсанчасти.

Позже, после Хасавюртовского соглашения, прошел слушок, что «русские волки», за головы которых были обещаны сумасшедшие деньги, собирались пришить генерала-миротворца. Но все это оказалось очередной легендой. Хотя было известно, что «волки» так и не явились получать боевые награды из рук того генерала. И этот случай еще больше пробудил интерес Елены Юрьевны.

Вернувшись в Москву, Боярова сделала попытку отыскать майора и его друзей, но ничего из этого не вышло: словно разведка залегла на дно — прочно и надолго.

И вот однажды зайдя с одним знакомым поэтом в Дом литераторов, она увидела Голованова и не поверила своим глазам.

Тут еще требуется короткое объяснение к некоторым поступкам Елены Юрьевны. Имея достаточно средств для широкой и вольготной жизни, она предпочитала оказывать некоторую посильную помощь людям творческого труда — писателям, поэтам, художникам. Говоря современным языком, часто спонсировала непризнанные таланты: у одного приобретала картину, другому помогала издать книжечку за свой счет, третьему устраивала хороший ужин в компании таких же голодных приятелей. Особо дорого это ей не стоило, но любое благодеяние, уверена была она, все равно зачтется — не в этой, так в грядущей жизни.

Так случилось, что и на этот раз она прихватила с собой одного подающего надежды поэта. Правда, подавал он их уже более двух десятков лет, но внешностью обладал вполне поэтической, а также практически всех знал и со всеми без всякой фамильярности был на «ты». Вполне типичное цедээловское явление — от первых букв Центрального Дома литераторов.

И вот тут-то, уже немного уставшая от похвальбы поэта, Елена Юрьевна увидела Севу, как звала его еще в Чечне. Он был с приятелями. Одного Боярова быстро вспомнила — невысокий, жилистый, белобрысый и синеглазый, он чаще других вертелся вокруг медсанчасти. Второй же, вальяжный и явно уверенный в себе, с красивой сединой на висках, был ей незнаком, хотя она могла бы поклясться, что где-то пересекалась с ним. Но где и при каких обстоятельствах — хоть убей, не вспомнить...

Троица присела за дальний столик, и к ним тут же подошел официант, видимо хорошо знавший кого-то из них. Разговор был почти приятельский, да и тема увлекательная — вероятно, обсуждали заказ.

Все трое были одеты у дорогого портного — уж это сразу определил наметанный глаз Бояровой. Значит, жизнь устроилась? Так надо понимать?

Елена Юрьевна задумалась и невольно пропустила момент, когда поэт ухитрился заложить лишнего.

— Шампанского! — вдруг рявкнул он, стукнув кулаком по столу.

Соседи стали оборачиваться, посмеиваться, а это совсем не входило в уже сложившиеся некоторые планы Елены Юрьевны. Она обернулась к соседнему столику, за которым лакомились фруктами два амбала, и кивнула им.

— В такси и бутылку на опохмелку, — сказала негромко.

Поэт хотел было уже привычно отключиться, но сильные руки охраны Бояровой ловко поставили его на ноги и быстро вывели из Дубового зала наружу. Никто и внимания на этот демарш не успел обратить.

Когда официант, приняв заказ, пошел на кухню, Елена Юрьевна знаком подозвала его. Тот был сама любезность:

— Слушаю, Елена Юрьевна.

— Сашенька, дружок, сообрази-ка по-быстрому три алюминиевые кружки, буханку черного хлеба, пару банок тушенки, пол-литра спирта и графин холодной воды.

— Извините, не понял? — смутился официант.

— Надо повторить? — улыбнулась Боярова.

— Нет, заказ я запомнил, память-то профессиональная. Но где мне взять алюминиевые кружки, вилки?..

— Молодец! Про вилки я как-то забыла. Ясно, Сашенька?

— Минимум полчаса, Елена Юрьевна, — снова заулыбался официант.

— Не больше десяти минут.

— Ну и ну! — вздохнул официант и рысью кинулся из зала.

В десять минут он, естественно, не уложился, но через пятнадцать минут принес поднос, накрытый белой салфеткой, и собрался с шиком представить заказ Елене Юрьевне. Она жестом остановила его.

За все время майор и его приятели даже мимолетного взгляда в ее сторону не кинули, сидели, склонив друг к другу головы, и о чем-то беседовали, не обращая вообще никакого внимания на посторонних.

Несколько обиженная их равнодушием к ее присутствию, она приподняла салфетку, посмотрела и кивнула.

— Жаль, конечно, что кружки новенькие, но... сойдет. А вот наклейки с банок и бутылки убери и вскрой их. И все это хозяйство поставь на столик вон к тем господам, которые уже сделали тебе свой заказ.

Официант оглянулся в угол зала, тоже кивнул:

— Понял. Инкогнито?

— Вот именно, Сашенька. Пусть сами догадаются от кого. А ты молчи.

Посетителей в ресторане было много, народ сидел деловой, не писательский, за богато сервированными столами. И потому на странный заказ немедленно обратили внимание.

— Вот и привет! — негромко произнес Кротов, самый вальяжный из троицы. — Чем ответим?

— От кого? — наивно спросил Голованов у официанта.

— Не приказано, — расцвел в улыбке официант Саша.

— Мужик? — предположил Филя Агеев, белобрысый и синеглазый.

— Женщина, — одними губами сказал Саша. — Но я этого не говорил.

— И не надо, — пожал плечами Кротов. — Но поскольку вы уже сделали одно доброе дело, дорогой мой Саша, сделайте и другое. Быстренько купите той женщине букет хороших роз, — и он протянул пятисотрублевую купюру. — А наш заказ, я думаю, мужики, — он засмеялся, — уже можно отменить. Но это, Саша, между нами, ты понял?

— Яснее ясного!

Через несколько минут перед Бояровой появилась ваза с семью пышными розами.

— А вот теперь ты можешь, Сева, обернуться к своей спасительнице, — негромко сказал Кротов.

Голованов не спеша повернулся вместе со стулом, широко улыбнулся и слегка поклонился.

— Мужики, — шепотом произнес Филя, нюхая бутылку без наклейки, — а ведь это спиртяга! Чистоган! Я наливаю?

— Валяй, — кивнул Голованов.

Мужчины встали, подняли кружки, приветствуя Елену Юрьевну, чокнулись и выпили. И снова сели, заговорив о своем. Боярова даже готова была возмутиться таким нахальным равнодушием к ее персоне. Она нервно постучала кончиками ногтей по бокалу, чем насторожила уже вернувшихся своих охранников.

— Это вообще уже ни в какие ворота! — проговорила она и, сделав знак амбалам: сидеть! — встала и гордо направилась к столу Голованова.

Кротов тут же предупредительно подвинул ей стул.