Страшный зверь

Чтобы не «морозить» напрасно чрезвычайно приятную женщину, следователь пригласил ее в дежурную машину, на которой прибыл на происшествие, чтобы снять показания. Но свидетелем она оказалась в буквальном смысле никаким, ибо выскочила, по существу, по звонку собственного телефона, на который ей ответил случайно оказавшийся на месте происшествия сосед с нижнего этажа. И тот, по ее просьбе, ожидал своей очереди. Вместе с супругой, которая все нервничала и норовила уйти домой.

Хоть и не о чем было говорить по существу дела с Катей, Нарышкин не торопился почему-то расстаться с ней, расспрашивал, что она увидела, приблизившись к раненому. А ей уже надоело повторять одно и то же. Поэтому, когда подъехал, наконец, «реанимобиль», она небрежно отмахнулась от «важного» следователя и выскочила из его «Волги». Не положено так поступать какому-никакому свидетелю, разумеется, но что поделаешь? Толку от нее все равно никакого. И Нарышкин, тяжко вздохнув, позвал в машину главного свидетеля Боронина.

Тем временем эксперт-криминалист исследовал входные отверстия от пуль. Одна из них определенно застряла в теле раненого, и достать ее оттуда мог только хирург, а вторая, раздробившая переносицу, пробила еще и противоположное дверное стекло и улетела в пространство двора. Найти ее на дворе, засыпанном толстым слоем потемневшей листвы, не представлялось возможным. Из этого обстоятельства следовало только одно: произвести идентификацию ее можно было лишь после работы хирурга, который извлек бы ее у раненого москвича.

В обойме «Макарова», принадлежавшего Ванюшину, недоставало одного патрона, следовательно, он также произвел выстрел. Об этом свидетельствовали оба члена семьи Борониных, услышавших сначала два громких «хлопка». Думали, что мальчишки балуются, и поэтому не обратили внимания на двоих мужчин, торопливо проследовавших мимо них в «темную» машину, стоявшую у обочины тротуара. Одним словом, там зацепок не было никаких. А затем, уже при них, этот человек, упавший на снег, приказал им не двигаться и сам произвел выстрел в небо, после чего замер окончательно. Но зазвонил телефон в его руке. А дальше из дома выскочила соседка Молчанова, которая и звонила этому мужчине, назвав его Герой. Значит, он был ей хорошо знаком, и она сердилась, что он задержался. Ну а потом она и свидетелей «попросила» подождать приезда милиции. О раздраженном тоне Катерины и краткой стычке с ней Боронин решил не говорить, зачем осложнять отношения с известной, красивой женщиной? Гордиться нынче надо таким знакомством. Больше того, не исключено, что в будущем, напомнив ей об этом ночном происшествии, удастся установить с Катюшей более приятный контакт, а там и в гости напроситься. С вином и цветочками – женщины это любят, чтоб все было любезно и обходительно. А что, Алексей Владимирович вовсе не считал себя пожилым человеком, и с молчаливым юмором относился к совсем не безосновательным подозрениям своей супруги. Уж что есть, то есть, не отнял еще у него Господь умения и сил доставить удовольствие женщине, как бы ни ревновала его рано постаревшая и «обабившаяся» Наташка…

И Нарышкину, и всем остальным членам оперативно-следственной бригады было ясно, что попытка убийства определенно связана со служебной деятельностью Ванюшина. А вот о самой «деятельности», к великому сожалению следователя, ничего толком не знала Катя Молчанова. И это очень расстраивало Нарышкина, размечтавшегося о том, как Катя захочет отвечать ему на подобные «интимные» вопросы не в машине, а пригласит его к себе в квартиру, чтобы рассказать о москвиче. Кто он, что собой представляет, какое отношение имеет к ней, что их связывает? Может, любовные отношения? И с какой стати он приехал к ней так поздно на «Жигулях», взятых в агентстве напрокат? А может, это вовсе не его служебная деятельность здесь виновата и стала причиной покушения, но чья-то ревность? За Катей ведь каждый не прочь приударить, в надежде на… взаимность. Словом, Нарышкину было, о чем поговорить с Молчановой. Если бы та согласилась. И он уже сделал ставку на эти вопросы. Но она просто ушла от темы, заявив, что ее личная жизнь не имеет отношения к покушению. Как он ни настаивал на своей «рабочей» версии, приводя веские, на его взгляд, доводы, и опираясь на личный опыт. Отрезала и – все! Вот и понимай, как хочешь. То есть, унизила его профессиональное достоинство, не стала отвечать, будто в душу плюнула!

Нарышкину, считавшему себя молодым и очень способным следователем, на которого обращали внимание и девушки, и некоторые женщины в Управлении, совсем не безразлично оказалось бы внимание Кати. С этой яркой женщиной просто так ведь не познакомишься, отошьет одним словом, это было тоже известно. Не получилось, ну, что ж? В конце концов, можно и пригласить ее в Следственное управление – для уточнения отдельных вопросов. Вот это уже произведет настоящий фурор! Все дамочки позеленеют от зависти, увидев одни только ноги этой теледивы, проходящей в его кабинет. А уж он-то постарается, чтобы разговорчики пошли, она еще пожалеет о своей резкости.

«Надо же, – все еще предвкушая свое торжество, размышлял Нарышкин, – какой-то следователь-москвич, якобы помогает местной прокуратуре расследовать дело об убийстве Неделина, а на самом деле ночует у Молчановой! Уж это теперь и дураку ясно: вон, в каком виде она его встречала! Из постели выскочила, не иначе. Везет же дуракам, такую бабу отхватил!..»

Но дальше этих соображений фантазия Нарышкина не продвигалась, что-то стопорило ее. Возможно, то обстоятельство, что, по правде говоря, и называть-то Катю бабой было не очень уместно и остроумно. Женщина, конечно, видная, сексуальная, с такой только и заниматься любовью. Да она и сама, вишь ты, почти полуголая выскочила к москвичу. Не о следователе же Нарышкине она думала! Значит, действительно их что-то связывает… Нет, никак не мог отделаться от своей, случайно выдвинутой, версии молодой и способный следователь, умевший производить благоприятное впечатление на женщин и девушек Управления.

Допрашивая затем свидетеля Боронина, а после и его дородную супругу, Нарышкин не мог отделаться от мысли, что с Катей у того потерпевшего все непросто. И он решил проверить по своим каналам семейное положение Ванюшина, небось, и женат, и детей имеет, не молод уже, хорошо за сорок, а туда же! Вот, пожалуй, мотив, на котором можно попробовать и поиграть с непреклонной Молчановой. А почему не попробовать? Ну, обломится, так за спрос, говорят, и денег не берут…

Он наблюдал, как Ванюшина забирала «скорая», а Катя, словно позабыв о своем неприличном виде, пыталась отправиться в больницу вместе с ним, и уговаривала врача. Но тот категорически отказывал, несмотря на то, что прекрасно знал ее, – каждый Божий день в телевизоре видел. И даже, это Борис Егорович немедленно и со злорадством отметил, тот показал Молчановой на ее, мягко говоря, легкомысленный наряд. И непробиваемая Катя, увидел Нарышкин, смутилась, наконец. И, оглядываясь на отъезжающую «скорую», понуро отправилась домой. Вот тут уже не мог выдержать следователь, выскочил из машины, походя, извинившись перед Борониной и сказав, что забыл спросить у свидетельницы Молчановой про одну важную вещь. Он догнал Катю и, «педалируя» свой вопрос, настойчиво попросил ее все-таки ответить, в каких она отношениях с пострадавшим? Очень серьезно спросил, будто от ее ответа зависела его дальнейшая карьера. Понимал же, что не станет она отвечать на его ехидный вопрос, но полез, что называется, напролом, не смущаясь, что унижает этим ее. А, по правде говоря, в нем вдруг взыграло желание отыграться за ее откровенную неприязнь к важной персоне дежурного следователя прокуратуры.

Катя посмотрела на него с нескрываемым уже отвращением, но сдержанно ответила, что он может спросить об этом у самого Ванюшина, когда тот придет в сознание. И, в свою очередь, задала вопрос, кто будет вести расследование по этому делу? Нарышкин с достоинством ответил, что, скорее всего, будет поручено прокурором именно ему, Борису Егоровичу, – он подчеркнул свои имя и отчество, напоминая. Но Катя отреагировала с оскорбительной небрежностью. Она окинула его презрительным взглядом, словно царица – в этом-то своем «постельном» одеянии! – хмыкнула и заметила, что в таком случае ожидать реального результата, видимо, не стоит. И повернулась, чтобы уйти, не прощаясь, что, тем более, окончательно уже «завело» Нарышкина, и без того едва сдерживавшего себя. И он сорвался.

– Не желаешь отвечать тут, вызову повесткой, и только попробуй не явиться, под конвоем доставлю! Ишь, ты, фифочка!

Он и отреагировать не успел, как получил хлесткий удар ладонью по лицу. И замер так, держась за щеку, которую словно лизнуло пламя. А она спокойно шла к подъезду, и за ней громко хлопнула дверь, что и вывело следователя из минутного столбняка.

– Ах, ты, сучка поганая! – бесясь от ярости, заорал он вслед захлопнувшейся двери. – Ну, уж теперь я тебя достану! Не докажу, так ославлю на весь город, поглядим еще, кто из нас сверху окажется!..

Он огляделся: не видел ли кто? Нет, вроде не обратили внимания. Тетка эта – в машине, а опер с фонарем на корточках ползает, ищет улики. Он не знал, что молча ухмылявшийся оперативник все происходящее пронаблюдал от начала до конца. И свидетельница Боронина за окном машины тоже отреагировала, как любая, оказавшаяся на ее месте, оскорбленная женщина, убедившись лишний раз, что все, без исключения, мужики – сплошная мерзость. А Катерина, как бы она к ней ни относилась, права, съездив этому кобелю по его наглой харе. Только так нынче и можно отстоять свою униженную женскую честь. Молодец, Катька!

Поэтому, торопливо заканчивая теперь допрос Натальи Борониной, Нарышкин размышлял только о своей скорой и неотвратимой мести смертельно оскорбившей его Молчановой. Это ж ведь не над ней, а над ним станут смеяться и пальцем показывать! В полутьме салона дежурной «Волги» он приглядывался к выражению лица свидетельницы: видела или не видела, – но кроме ее скуки и неприязни к нему, так ничего и не обнаружил. Кажется, не обратила внимания, и, слава богу…

На следующий день он готовил материалы к возбуждению уголовного дела о покушении на Ванюшина, и решил чувствительно «прижать» строптивую телеведущую. Позвонил к ней домой, но там ее не оказалось. И на службе, на телевидении, куда перезвонил тут же, сказали, что была, но недавно укатила по заданию главного редактора, которого тоже нет на месте. Впрочем, они могли и ошибаться относительно Молчановой. Беседовать с ними у Нарышкина не было охоты, это лишь насторожило бы Молчанову, а пользы – никакой. И он решил подождать. А перед уходом на обеденный перерыв позвонил в Москву, в управление кадров Генеральной прокуратуры. Представившись, попросил дать ему полные сведения о семейном положении старшего следователя по расследованию особо важных дел Ванюшина Г.Н., находящегося в настоящее время в городском госпитале в связи с умышленным причинением тяжкого вреда его здоровью по признакам статьи 111 Уголовного кодекса Российской Федерации. Эти сведения были необходимы в интересах следствия, ведущегося сейчас по факту покушения на жизнь «важняка».

В Генпрокуратуре, естественно, были в шоке, но на вопрос Нарышкина ответили. И ответ Москвы чрезвычайно разочаровал Бориса Егоровича. Он узнал, что жена Ванюшина до брака с ним носила фамилию Молчанова, и что зовут ее Валентиной Андреевной. И у Кати тоже было отчество – Андреевна. Значит, они были родными сестрами. Таким образом, рушилась наиболее удобная версия следствия. Ведь в противном случае расследование могло тянуться сколько угодно, имея в виду, что любовных связей у этой Молчановой наверняка было немало, и тщательный разбор каждой из них предоставил бы Нарышкину несомненное удовлетворение: допросы, очные ставки, «острые и пряные» вопросы… Это будет очень изящная и изощренная месть Бориса Егоровича, не привыкшего, чтобы с ним разговаривали неприличным тоном, да еще и с применением мордобоя, – и это при исполнении служебных обязанностей. Ничего, она еще попляшет перед ним, но он будет неумолим! Жаль, что придется, видимо, в конце концов, расстаться с этой версией…

Впрочем, нервы потрепать самоуверенной сучонке все равно нужно, спесь с нее сбить. Ну, кто, например, возьмется утверждать, что какой-нибудь ревнивый «крутой» бизнесмен, из возможных любовников Катерины, не заподозрил в непотребных, гнусных связях свояка со своей свояченицей? А что? Пусть сама и попытается опровергнуть! Жену Ванюшина – для полного комплекта, что называется, – еще можно допросить, намекая, так сказать… Вон ведь как Боронина-то ее характеризовала поначалу, а ведь ближайшая соседка! Стерва, говорит, все на чужих мужей заглядывается… Правда, она тут же и отказалась от своих слов, велела вычеркнуть… ну, что за народ? Сами говорят и сами же отказываются?!

А прокурору, подумал Нарышкин, эта версия может определенно понравиться. Провинциальная, понимаешь, трагикомедия, и никакой тебе политики. А то ведь расследование дела о покушении, а затем и убийстве Неделина, в котором подозревается участие Краева, активно стимулирует Москва. Но в нем, по-видимому, никак не заинтересованы ни губернатор, ни начальник ГУВД области, ибо там может оказаться немало неприятных намеков, а то и компрометирующих фактов для областного руководства. Прокурор, конечно, как всегда, в курсе, и сумеет ненавязчиво перенести акцент с дела о новом покушении теперь уже на москвича не в связи с его служебной деятельностью, а по причине всяких любовных интриг и проказ известной телевизионной ведущей, несущей с экрана в массы одно, а на деле занимающейся всяким непотребством. А для провинции – так и модно, и остро, и даже пикантно. И пусть, в конце концов, версия о какой-то причастности Молчановой к покушению на ее родственника не оправдает себя, там видно будет: время-то, в данном случае, на кого работает? Так почему же не попробовать?..

Вот на этой версии, отправляясь на доклад к прокурору области, Нарышкин, умевший, как он сам считал, держать нос по ветру, и решил настаивать, имея ее при себе в качестве основной.

Глава вторая

Есть только миг…

Заверещал дверной звонок, и младший юрист Алевтина Григорьевна Дудкина, исполнявшая должности секретаря директора ЧОП «Глория» Всеволода Михайловича Голованова, а также, чем особенно гордилась, личного помощника Александра Борисовича Турецкого, встала из-за стола и пошла к двери.

Было еще рано для посетителей, но ведь никогда заранее не угадаешь, зачем пришел в частное охранно-розыскное агентство утренний проситель. Именно проситель, ибо другие практически не ходят, если только они – не налоговые агенты, не пожарные, не санэпидстанция и не милиция. Последним трем организациям всегда до всего есть дело, даже если оно напрямую их не касается. Но опыт показывает, что любая из этих «контор» наверняка обнаружит какую-нибудь мелочовку, за которую можно наложить «санкции». А можно и не накладывать, – по обоюдному соглашению. Этот бюрократический пережиток социализма свободно и легко перекочевал и в новую общественную формацию, ибо он – по-прежнему живее всех живых. Аля знала об этом и покорно молчала, слушая назойливые и нудные нотации очередного «представителя», обходящего подведомственный район ни свет ни заря чтобы застать на месте ранних руководителей. Позже они обычно бывают слишком заняты и не принимают либо в отъезде.

Высокая и красивая молодая женщина, стоявшая за стеклянной дверью, сразу вызвала у Алевтины… нет, не неприязнь и не отчуждение, а, скорее, серьезное подозрение. Вот уж такие женщины определенно приходят задолго до начала рабочего дня, полагая, что застанут понравившегося им сыщика пребывающим в гордом одиночестве. И верно, кому охота «гореть» на работе, если он не «трудоголик» или не тайный агент конкурирующей организации?..

И первый же вопрос этой бледной отчего-то, но все же, несомненно, очень привлекательной женщины лет тридцати пяти – самый опасный возраст у возможных конкуренток Алевтины Григорьевны – подтвердил худшие опасения девушки. Бывшей, правда, девушки, но до сих пор незамужней, ибо предметом ее исканий и был как раз тот человек, которым интересовалась эта «фигуристая», по мнению Али, и явно темпераментная посетительница. Она с ходу спросила низким, грудным голосом, так, будто была уверена, что частные сыщики прямо здесь же, в агентстве, и ночуют:

– Александр Борисович Турецкий, простите, на месте?

«Ну, почему обязательно Александр Борисович? – сдерживаясь, занервничала, однако, Аля. – Зачем им всем обязательно необходим Александр Борисович? Что, разве других сыщиков нету?»

– Вы уверены, – не то, чтобы враждебно, но с явным недоброжелательством в голосе, спросила в свою очередь Аля, – что вам нужен именно он?

– Увы, уверена, – с печальным вызовом ответила женщина. – Я – жена Геры Ванюшина. Если Саша уже пришел, доложите ему обо мне. Я звонила ему домой, но Ира ответила, что он уехал на службу.

«Саша?! Ира?! Это что-то новое», – совсем занервничала Алевтина и наморщила свой гладкий, очаровательный, как у всех двадцатипятилетних женщин, которых еще долго будут называть девушками, лобик. Ну, конечно, про эту дамочку так уже не скажешь. Никакого Ванюшина среди близких знакомых Турецкого Аля не числила, а она знала многих, если не всех, за два-то года совместной («И очень близкой», – добавила бы она) работы с шефом. Ведь он сам же фактически и переманил ее сюда из военной прокуратуры. Ну, правда, по совести говоря, Аля могла признаться себе, что из военной прокуратуры она попросту сбежала бы и так, поскольку прежний ее шеф и сам оставил свою должность старшего следователя ради адвокатуры. Но оставались его не менее пожилые и уважаемые коллеги, которые не прочь были забрать «под себя» прекрасную помощницу. «А вот фиг вам!» – мысленно ответила на все призывные комплименты Алевтина и, не раздумывая, приняла предложение Турецкого.

Впрочем, сам Александр Борисович в скором времени сознался, что уже изначально совершил несколько опрометчивый поступок, не рассчитав своих сил, и в дальнейшем прямо-таки захлебываясь и утопая в стремительных ласках решительной Алевтины. Хорошо, что коллеги относились к их «игривым» внешне ухаживаниям друг за другом с мужским, сдержанным пониманием. Лихой характер бывшего уже теперь первого помощника генерального прокурора и следователя, что называется, от Бога, был им достаточно хорошо известен. Как и его приверженность немногим, но жестким принципам, среди которых имелся и такой, немного, может быть, необычный для мужчин, имеющих семью: «Если женщина нуждается в твоей помощи, не раздумывай, а немедленно помогай, – ибо она – женщина, и этим все сказано». Хороший принцип, сугубо мужской.

А его помощь, знала Аля, могла быть весьма разнообразной, поскольку и таланты еще недавнего «важняка» были многообразны, но, что еще важнее, убедительны. Вот и нужен был глаз да глаз.

Нет, там, где дело касалось Ирины Генриховны, никакого вмешательства ревнивой помощницы не требовалось, – там действовали иные законы. А в остальных случаях Але приходилось быть постоянно начеку, иначе все эти очаровательные – надо говорить правду – «посетительницы» запросто могли бы «свести», что называется, «нашего бычка» со двора. Вот и эта, вероятно, из тех же. Естественно, отсюда и соответствующая Алина реакция. И нечего смотреть на нее, как на «врагиню»: каждый защищает свое добро как может.

– Александр Борисович, – сухо заявила она, пропуская даму в дверь, – уже на месте, но он вряд ли сможет в ближайшие часы вас принять. Не желаете ли вы изложить ваше дело мне, а я подскажу, кто из наших сотрудников сможет сегодня оказать вам необходимую помощь?

– Я бы сделала это с удовольствием, но только не сейчас. А вы, пожалуйста, передайте Александру Борисовичу, – уже официальным тоном сказала она, – что совершено покушение на хорошо известного ему Германа Ванюшина, и он находится в краснопольском областном госпитале, в коматозном состоянии. Саша знает, что это такое, ему объяснять не надо. И пусть уж он сам решит, кто сможет оказать мне помощь, хорошо?

Вопрос прозвучал хоть и наивно, но достаточно твердо, – спорить с дамой не приходилось. И Аля, усадив ее на стул у своего стола, отправилась в кабинет директора, где за временным отсутствием Голованова обосновался Турецкий.

Аля вошла без стука, как в собственную комнату. Кабы не посетительница, она и так вошла бы туда, чтобы напомнить «неверному» Сашеньке о его обязанностях перед нею, – пока никого из сотрудников нет. Подобное случалось не часто, однако все же происходило, – к вящему удовольствию обоих: пусть и «на скоростях», зато сколько упоения от ощущения того, что их прекрасное уединение в любой момент может оказаться вмиг грубо нарушенным! Она прекрасно знала, о чем постоянно слышала от него же самого, про свои умопомрачительные ножки, про изящную, гибкую талию, ради которых он готов был, не часто, правда, как хотелось бы, но тем не менее сотворить чудо, – пусть даже и на бегу. Но как же обжигало Алю его учащенное дыхание! Какая оторопь охватывала ее тело от его сильных и жадных объятий! Кто бы понимал… Нет, Сашенька умел показать себя молодцом, не заставляя сомневаться «озабоченную девушку» в его неверности. Это ведь – как тест, как лакмусовая бумажка, – все его похождения стали бы сразу заметны. Но все-таки он – умничка, ни разу пока не подвел Алю в ее постоянных ночных ожиданиях, после которых она просыпалась с воспаленными от страсти глазами, чем вызывала озабоченность родителей, давно мечтавших выдать дочь замуж за приличного человека и поскорее начать нянчить внуков. Аля знала, насколько тщетны их ожидания, а разводить Сашеньку с его женой не взялась бы и под страхом смертной казни. «Вот такие уж мы – женщины…», – горько повторяла она про себя, глотая невидимые миру слезы вместе с утренней простоквашей.

– Александр Борисович, – сказала она, видя Турецкого, склонившегося над папкой с выписками из уголовного дела, – извините за беспокойство. К вам по личному делу гражданка Ванюшина с известием, что на ее мужа Германа было совершено в Краснополе покушение, и сейчас он в коме. Вы примете ее?

– Кто, Валя?! – с откровенной радостью, так показалось Але, воскликнул он.

– Извините, я не спросила, как ее зовут… – Аля нахмурилась.

– Неважно! – он вскочил и ринулся к дверям, а Алевтина прижалась к дверному косяку – пусть хоть так заденет ее: ведь каждое его прикосновение, даже случайное, доставляло девушке острое наслаждение. Обычно он замечал это, но сейчас едва не оттолкнул ее. – Валенька, милая! – с ходу закричал он. – Что случилось?! Что с Геркой?

Мрачно высунувшись в холл, Аля с внезапной горечью отметила, как эта, вызывающе выглядевшая дамочка тоже вскочила со стула, кинулась к «ее» Сашеньке, обхватила его, как свою собственность, и буквально зарыдала у него на груди. А он, этот негодяй, прижимал ее изо всех сил к своей груди и гладил, гладил по спине, жадно целовал ее в щеки а она…

Нет, наблюдать этот свой позор было просто невыносимо. Душила ревность. Ах, если бы он вот так «свою Аленьку», ну, хоть разок! Какая бессовестная!..

Однако служебный долг вернул опечаленную Алевтину за секретарский стол, она села и стала с сухим и независимым выражением лица ожидать «руководящих» указаний.

Мадам Ванюшина, как немедленно окрестила ее Аля, продолжала громко рыдать, а Турецкий мягко и настойчиво утешать ее – и, что обидно, все больше руками. Уж это он тоже умел, хорошо знала Аля. И ее колотила дрожь, возбужденно раздувались ноздри. Но тут случилось просто невероятное: Турецкий повернул к Але лицо, которое было совершенно спокойно, и сказал ровным голосом:

– Аленька, приготовь нам, пожалуйста, по чашечке кофе.

И так произнес, что у Алевтины вмиг рассеялись все ее опасения, ну надо же! А он отодвинулся от женщины и, обняв ее рукой за плечи и прижимая к себе, заботливо повел в кабинет. И когда Аля вошла в кабинет с подносом, на котором стояли исходившие паром чашки, золотистая турка, сахарница и вазочка с песочным печеньем, за столом уже шел деловой разговор. Глаза у Ванюшиной были заплаканными, но говорила она четко.

– Понимаешь, Саша, чего я боюсь? Мне Катька звонила, ну, моя сестра младшая, у которой он жил последние полтора месяца, чтобы, как я понимаю, избавиться от навязчивых «глаз и ушей». Так вот она мне сегодня ночью звонила и сказала, что расследование, скорее всего, поручат какому-то их мелкому дегенерату, который готов свести все возможные версии только к одной: интимным отношениям ее с Герой и, соответственно мести какого-то неизвестного ей, отверженного претендента на роль любовника. Во всяком случае, идиотские вопросы звучали в таком ключе, что у нее никакого сомнения в его кретинизме не осталось. И ее нежелание отвечать на эти вопросы ужасно того разозлило. Он повысил на нее голос, это на Катьку-то, и сразу схлопотал по физиономии, представляешь? А я-то уж знаю, за Катькой не задержится! Так что теперь и она уже ждет репрессий от этих местных кретинов. Это ее слова! Саша, ну что ж это творится в нашем долбанном государстве?! – и она опять зарыдала, а потом вдруг сказала самое важное в данный момент: – Катька мне заявила, что не собирается дожидаться, когда у них там начнут таскать ее на допросы, донимать подписками о невыезде и позорить перед всем городом. У нее все откладывался отпуск, но теперь она собирается немедленно улететь в Таиланд. Буквально со дня на день.