Перебежчик

– Папа! – с укором произнесла Катя.

Похоже, они это уже обсуждали без меня. О чем можно говорить, а о чем не стоит. Я не в претензии. Дело семейное. Тем более что по дороге к ее родителям Катя инструктировала меня на ту же тему. Что можно, а чего нельзя. Например, не следует перечить папе, когда он садится на любимого конька – происки международной мафии на постсоветском пространстве. А если спросит, за кого голосовал на последних выборах, сослаться на загруженность: мол, вообще на эти выборы не ходил. И ходить не собираюсь. Ни раньше, когда не было альтернативы, не ходил, ни теперь, когда она появилась. И если он начнет покровительственно поучать, за кого все-таки следует отдать голос на следующих выборах, опять же ему не перечить. А побольше поддакивать, он это любит.

Еще один начальник на мою шею, подумал я. От одних только-только избавился, для чего и подался в адвокаты, а на его место уже спешит другой.

Хотя нечего возводить напраслину на Александра Борисовича, он мне не указывал, за кого голосовать…

Когда я провожал Катю на Башиловскую, она пытливо поглядывала на меня снизу, держа под руку и прижавшись к моему плечу. Сейчас начнет расспрашивать, понравились ли мне ее предки. Потом позвонит маме и передаст ей мои впечатления… Такое уже бывало. Как-то невзначай подслушал. Потом она выслушает мамины замечания. И папины отзывы. О господи… Уже, кажется, проходил все это, так нет, обязательно надо бежать по второму кругу, наступая той же ногой на те же грабли.

– Может сами как-нибудь разберемся? – спросил я. – Взрослые люди, не первый раз замужем, может хватит этих смотрин?

Она обиженно отодвинулась от меня. Замужем она почти не была. То есть был у нее один мальчик, как она его называла. В школе фотомоделей, куда ее взяли, как весьма перспективную, с такими-то ногами, а он там уже учился. И тоже подавал надежды, как породистый, хорошо сложенный жеребчик. Катя уверяла, будто все девчонки сходили по нему с ума и бешено к ней ревновали.

Но его мама с папой были против ее папы с мамой. Мол, больно простые у нее родители. Опять же не та политическая ориентация у тестя. Отец мальчика придерживался противоположной.

Сама Катя им нравилась. И они ничего не имели против, чтобы детки немного пожили в гражданском браке. Получше узнали друг друга. Но только не у них в шестикомнатной квартире на Большой Бронной. Пусть пока поживут у нее, в двухкомнатной квартире, в Дегунино, где кроме родителей и Кати жил еще ее младший брат. А там посмотрим…

Все получилось, как они, наверное, рассчитывали. Сынок прибежал к мамочке на следующий же день. Не выдержал накала политических дискуссий с Андроном Игнатьевичем.

Потом, правда, мальчик звонил Кате домой, не давал проходу в школе, так что его мамочка, глядя на переживания своего сокровища, была уже не против, чтобы они теперь пожили у нее. К тому же Катю стали доставать собственные родители: выходи, мол, замуж, где еще найдешь этакого богатенького красавчика.

Катя ушла из дома, сняла квартиру на Башиловской, с которой ей теперь надо бы срочно съехать, поскольку ее теперь там будут доставать все эти лекарские и лехи. (Я к тому это все вспомнил, что уж больно похож этот мальчик на Игорька Бахметьева, которого мне сегодня предложили защищать.)

Катя рассказала мне эту свою историю, и я поверил ей, особенно после того, как поговорил с ним разок по телефону у нее дома, в ее присутствии.

Услышав телефонный звонок, она взглянула на часы и сказала, что это он, поскольку звонит ей каждый день в определенные часы, как будильник.

Я сказал ему, привыкшему к нежному обращению, пару ласковых, и он испуганно замолчал, положил трубку и больше Катю не донимал.

И вот примерно такого же сыночка мне сегодня предложили защищать. А я, как адвокат, вроде бы не должен принимать во внимание его моральные качества. Не испытывать никакого предубеждения, поскольку моя новая профессия к этому обязывает.

Но сначала я должен позаботиться о Кате. И о своем телефоне, который, как оказалось, прослушивают.

– Так вот насчет джипа, – сказал я, провожая ее до подъезда. – Тебе придется поменять квартиру, а мне придется заняться своим телефоном. Похоже, наши разговоры прослушивают. Что, кто и почему – не спрашивай. Сам пока не все знаю. Хотя кое о чем догадываюсь.

Она внимательно посмотрела на меня. Ждала объяснений.

– Я ж говорил, – пожал я плечами, – адвокатом я еще не стал, а быть следователем уже перестал. Какое-то время буду находиться в этом подвешенном состоянии.

– За тобой кто-то следит? – спросила она.

– Обиженных моей деятельностью всегда хватало, – ответил я. – А в связи с изменением моего статуса кое-кто полагает, что этим можно воспользоваться. Например, я должен защищать тех, кого в предыдущей жизни выводил на чистую воду. За это мне пообещали ускорить прием в коллегию адвокатов. Адвоката, на чье место меня должны взять, убили.

– Бедненький, – сказала она, прижавшись ко мне. – Тебя тоже могут убить?

– Скорее, тебя похитить.

Выбирая меня, она наверняка приняла во внимание мой немаленький рост, ведь девушке так хочется приникнуть к мужскому плечу. Поэтому этим несчастным длинноногим моделям приходится не только ограничивать себя в выборе кавалера, но зачастую обходиться без высоких каблуков.

– Я – твое слабое место? – спросила она. – Меня могут взять в заложницы, чтобы заставить тебя делать все, что они потребуют?

– Поменьше смотри эти триллеры про киллеров, – сказал я сердито. – Я серьезно, а тебе все смешки…

– И я серьезно, – лукаво глянула она на меня. – Слушай, я не хотела бы сегодня оставаться одна без твоей защиты. Не адвокатской, разумеется. И завтра – тоже.

– Разве мама разрешила? – спросил я. – Значит, запремся от бандитов у тебя дома, а твоя мама будет подсовывать нам под дверь свой знаменитый холодец?

– А что тебя не устраивает? – отодвинулась она от меня.

У нас с ней такая игра – отвечать вопросом на вопрос. Проигрывает тот, кто первым не выдерживает. Как правило, выигрывает она.

– Можно сказать, я к этому всегда стремился… – сказал я, оглянувшись, прежде чем войти в ее подъезд. Только что тут увидишь? Если кто-то за нами наблюдает, то наверняка из одной из машин, каких множество стоит на улице.

Мое мнение такое: мы отбились от Наполеона и Гитлера, но перед машинами из тех же стран, откуда они заявились, нам не устоять. Они уже заполонили Москву. И попробуй, изгони этих оккупантов, коли они такие элегантные и быстроходные. Как бы они нас самих не выгнали.

Словом, стоит себе стадо машин с темными окошками, поди установи, подглядывают оттуда за тобой или нет.

В конце концов узнаем и это. Но как бы не было поздно.

Утром нас разбудил звонок. Я подумал, что звонят в дверь, но Катя протянула свою руку к телефонной трубке.

– Тебя, – сказала она удивленно, протягивая трубку. – Ты кому-то давал мой номер?

Ну вот, началось, подумал я, поморщившись, опять демонстрация осведомленности о моем местопребывании. Мол, руки у нас длинные, от нас никуда не спрячешься.

– Юрий Петрович? – пророкотал в трубке уже знакомый баритон Аркадия Валерьяновича.

– Он самый, – сказал я. – И здесь меня нашли, хотите сказать?

Я покивал Кате: мол, те самые, про которых я тебе говорил.

– Извините, что так рано, – сказал Лекарский. – Но произошло неприятное для вас событие. Тот самый Леха, помните, с кем вы вышли из машины, чтобы выяснить отношения, найден мертвым на стройплощадке. Он упал затылком на доски, а там торчал ржавый гвоздь. Короче, он вошел ему под затылочную кость…

– Кто его там нашел? – перебил я его.

– Строители, которые пришли на смену.

– Чушь собачья, – сказал я, похолодев. – Какие еще гвозди? Я его положил, как младенца, отдохнуть. Уж не говорю о том, что он был пьян. При мне ваш Леха повернулся на бок, чтобы ему было удобнее. Спасибо не сказал, зато пригрозил при случае взять реванш.

– Ну, не знаю, – сказал Аркадий Валерьянович несколько растерянно. – Меня просили вам это передать.

– Да кто просил, – не выдержал я, – Бах?

Но он тут же положил трубку.

Я посмотрел на Катю невидящими глазами. Потом присвистнул.

– Многообещающее начало для моей адвокатской карьеры, – сказал я.