Золотой выстрел

Что же касается Олега Левина, которого Турецкий попросил заскочить к себе, то этот еще недавний юноша, прозванный среди своих Лопушком за детски пухлые губы, пушистые ресницы и вообще непозволительную для «важняка» внешнюю медлительность, начинал девять лет назад у Александра Борисовича стажером [См. роман Ф. Незнанского «Направленный взрыв».].

И вот, гляди ж ты, червонца даже не отмотал, а стал советником юстиции, иначе говоря, надел погоны подполковника. Растет молодежь, подпирает, да чего там, скоро так прямо и заявит:

— Устал, старик, вали отдыхай, а мы тут уж как-нибудь сами. Ну да, сами с усами…

Александр Борисович не сердился сейчас, тем более не злился. Он просто брюзжал. Черт-те что! Никогда не замечал за собой подобной гадости!..

А может, не хотел замечать? Этот ехидный вопросик подбросил ему внутренний голос. Он же, собственно, и подвиг Александра Борисовича на грустные размышления о старости, о бренности, о нахальной молодежи. И началось это тогда, когда Турецкий покинул Костин кабинет, вышел в приемную, а Клавдия Сергеевна, секретарша Меркулова, даже не удостоила его взглядом. И это — Клавка! Что на земле твоей творится, Господи?!

Точно, стареем… Небось когда Лопушка увидит, так сразу вся и вспыхнет, и задвигается щедрыми своими телесами, и даже чашку кофе, поди, поднесет! Как же, молодой, перспективный! Да и собой вовсе не так уж и плох. Как же все эти стареющие бабы на молодежь падки!

При слове «старость» все прямо-таки восставало в Александре Борисовиче, словно сам организм категорически протестовал против даже возможности подобного предположения. Нет, это, конечно, мазохизм — растравливать себя, казнить неизвестно за что, сомневаться в себе.

Да вот хоть и та же Клавдия. Ведь, кажется, совсем недавно сама так и млела в объятиях «дорогого Сашеньки» и такие чудеса демонстрировала, что куда им всем, этим соплячкам! А однажды дошло до того, что он в азарте завалил ее прямо тут, на этом письменном столе, и так глубоко уязвил ее чувствительную душу, что она целый месяц потом не здоровалась, не разговаривала, страдая и выдерживая характер. Столько драгоценного времени потеряла зря, балда…

Но и это, если честно, давно уже было.

Вот и Костя сегодня заметил, глядя сочувствующими глазами:

— Устал, Саня? Вид что-то у тебя не боевой…

А где тут быть боевому-то? Когда тебе всучивают заведомые тухляки? Один завалил, другой не справился, давай теперь ты, Турецкий, покажи, как надо работать! Дуракам, значит, вроде как бы снисхождение от начальства, а тебе очередная каторга.

Шлепнули в Питере крупного финансового туза, кормильца одной из новых партий, коих ныне до чертовой бабушки. Знает же Костя, что заказухи как раз профиль Александра Борисовича. Мало кто нынче способен быстро раскрыть заказное убийство, а у Турецкого получается. Так нет, посоветуй, Саня, кого, по твоему мнению, мы можем послать в северную столицу, чтоб он смог максимально быстро выйти на след заказчиков.

Вот и возмутился:

— Костя, а что, у нас, ты полагаешь, много специалистов? Или я уже ни на что не гожусь?

А Меркулов тут и сказал с сострадательным выражением на лице: вид, мол, у тебя не боевой. И про усталость добавил.

Здесь бы самое время возмутиться, но сдержал себя Турецкий и встал, чтобы уйти, обещая подумать.

— Подумай, подумай, — напутствовал его Костя, иронически глядя вслед, а Турецкий ну прямо-таки спиной почувствовал его иронию, — это тебе сейчас очень полезно!

Жаль, конечно, что не вышло с Питером. Самое бы время именно теперь, в данный исторический момент, отойти от набивших оскомину тухляков и развеяться на пронзительном невском ветру.

Так получалось, что приходилось Александру Борисовичу посещать по служебным делам Петербург либо поздней осенью, либо ранней весной, вот как сейчас. И это ощущение дождя, ветра или же холодного, слепящего солнца постоянно ассоциировалось с удачными расследованиями. Как будто одно непременно зависело от другого. Нет тут, конечно, никакой мистики, просто, вероятно, сама атмосфера создавала магическое поле, в котором мысль работала быстро и четко.

Жаль, сорвалось…

И Клавка еще добавила. Ишь ты, как повела носом! Можно подумать, он ее чем-то оскорбил. Но чем и когда? Цветочка, что ли, давно не дарил?..

Эх, Турецкий! А ведь ты и в самом деле стареешь, если забыл, что красивой женщине, и особенно той, с которой ты был когда-то близок, надо обязательно дарить цветочек! Всякий раз подтверждать, что она по-прежнему прекрасна, обаятельна, желанна и все такое прочее. И делать это искренно, а не демонстративно, чтоб другие видели. Вот ведь в чем секрет вечной молодости.

Или мудрой старости?..

— Разрешите, Александр Борисович?

Вежливый вопрос Олега, застывшего в дверях, прервал поток воспоминаний о знойных женских прелестях, густо приправленных изрядной долей самоедства.

— Заходи. Молодец, быстро. Давай выкладывай, какие у тебя в настоящий момент самые неотложные дела? Я имею в виду те, которые можно без ущерба для следствия переложить на чужие плечи.

— А в чем суть, если не секрет?

Нет, все-таки Лопушок Лопушком и останется. Или пень ты неповоротливый, а никакой не Лопух. Другой бы с одного только намека все усек и с ходу зарядил бы своих коллег. А этот — что да зачем…

— Я к тому, — по-своему истолковал молчание старшего товарища Олег Левин, — что по убийству в Большом Черкасском дело я завершил, а сейчас готовлю для передачи в суд.

Турецкий знал об этом деле: в самом центре Москвы, напротив Лубянки, среди бела дня застрелили бизнесмена из Екатеринбурга. Но, к счастью, нашлись свидетели того, что убийцы действовали нагло, в открытую. Олег, на которого повесили это дело, раскрутил его, что называется, в лучших традициях самого Александра Борисовича. Ну что ж, подрастает смена-то!

Нет, не прав Александр Борисович в отношении молодых. Не всех, но некоторых.

— У тебя помощник-то есть?

— Есть.

— Ну вот пусть он и займется оформлением. А для тебя нашлось дельце, как говорят, на сотню баксов. В Питере замочили большую шишку.

— Это Варавву, что ли?

— Смотри-ка! — удивился Турецкий. — Да ты, брат, никак газеты читаешь?

— Еще и телевизор успеваю посмотреть, — не принял юмора Олег, серьезный человек, которому теперь уж никак не подходило прозвище Лопушок.

— Молодец. Тогда вот что, дорогой Олег Борисович. Не сочти за труд, чисто по-товарищески, сбегай в Столешников, на вот тебе сотню, да купи там красивую розу. Поярче, попышнее, понял? Сегодня у нашей Клавдии Сергеевны, кажется, что-то вроде именин. Когда пойдем к Константину Дмитриевичу, ты ей и вручишь. С поздравлением. Женщины очень ценят наше внимание. А тебе, как я понимаю, надо будет сегодня же, ночным, отправиться в Питер и принять это дело к своему производству. Этот самый Варавва, по моим сведениям, старый знакомец президента Буланова. Вот и делай выводы…

Когда Олег ушел, Турецкий позвонил Меркулову и сказал, что через двадцать минут готов зайти к нему с предложением. Меркулов пробормотал в трубку нечто похожее на «угу».

Клавдия Сергеевна имела вид независимый и неприступный. Как, впрочем, каждая уважающая себя секретарша большого начальника.

Но когда Олег Левин достал из-за спины огромную пунцовую розу на полутораметровом стебле и протянул ей, она вмиг и сама превратилась в подобие этой прекрасной розы.

— Боже! — воскликнула она. — Красота какая! Это кому же?

Вопросик был наивным до дикости.

— Вам, дорогая Клавдия Сергеевна! — Олег, оказывается, мог быть учтивым до умопомрачения, а его вежливый полупоклон ну просто умилял.

— В честь чего? — окончательно изумилась Клавдия.

— Александр Борисович, — Олег чуть склонил голову в сторону Турецкого, застывшего позади него в позе Наполеона, посетившего Поклонную гору, — сказал, что у вас именины…

— Именины сердца, — слегка уточнил Александр Борисович в ответ на стремительный взгляд Клавдии. — Разве не так?

Ах, женщины! Да все они прекрасно понимают и все видят…

— Благодарю вас, Олег Борисович… — продолжала цвести Клавдия Сергеевна. — И вас тоже, Александр Борисович. Пожалуйста, проходите, Константин Дмитриевич ждет вас. Кофе выпьете? Или чаю?.. Ах, какая роза! Ну мужчины!