Самоубийство по заказу

Я понимаю твои сомнения. И то, что дело придется иметь с армией. Вернее, с ее оборотнями. Но тебе, Саня, не впервой, ты умеешь обращаться с этой публикой. А еще хочу сказать вот что. Военная прокуратура, я имею в виду Федоровского, поручила разбираться Паромщикову, ты помнишь такого?

– Кажется, Игорь Исаевич? Полковник юстиции?

– Ну вот, вы уже и знакомы!

– Напротив, Костя, если знакомы, то не хорошо, а плохо. По-моему, это упертый пень. Не знаю твоего мнения. Но мы вряд ли сработаемся. Так что ищи того, кто сможет взяться за это неблагодарное дело.

– А зачем еще кого-то искать? Я позвоню Степану Серафимовичу и предложу ему вариант сотрудничества с частным охранным предприятием, то бишь с тобой. Только дурак в их подвешенном положении откажется. Разве не так? Но только и ты уж постарайся не конфликтовать. И попрошу их знакомить тебя с их материалами, ну и ты – соответственно. Какие проблемы?

– Да, вот как раз главной проблемой я и называю то, что для тебя не представляет никаких проблем. Все это пустое сотрясение воздуха, Костя. Ничего они показывать не станут. Хотя могут и пообещать, ты ж все-таки зам генерального, Федоровский – тоже, вы с ним в одних чинах. Но у них, тем не менее, своя епархия, и клали они на… нас. – Он подумал, прежде чем произнести «нас», а не «вас». – Нет, Костя, не договоримся. Ищи послушного. Вон, Сашку Курбатова возьми, он их всех своей массой задавит.

– Курбатов в Питере, расследует… а! Твои старые связи, кстати, использует. Ты, что ль, ему передал?

– Ну, а кто же? – самодовольно ответил Турецкий. – Сашка ж не виноват, что вы свои собственные лучшие кадры совершенно не цените!

– Ну, ты, лучший кадр, помолчал бы уж! А мне, я уже говорил тебе, нужен следователь, формально не имеющий отношения к Генеральной прокуратуре, пойми, упрямая голова! Кстати, Вячеслав, – вдруг, без всякого перехода продолжил Костя, – кажется, понял, что его добровольное изгнание становится ему самому помехой. Так что, считаю, пришло время вам перекинуться мыслями – по-дружески. Да и тебе, чтоб характер смягчить, – тоже бы на пользу. Позвони ему. А мне все-таки перезвони где-нибудь… завтра, что ли, лучше в первой половине дня, ладно? Ну, раз ты ни чая, ни кофе не желаешь, тогда на сегодня свободен. Иди, не мешай работать…

Последняя фраза была настолько привычной в устах Кости, что у Сани мелькнула странная мысль, будто ничего в его жизни не изменилось, просто куда-то мелькнули месяцы, годы, и за дверью кабинета его ожидает истомившийся от нетерпения Славка Грязнов, и Костя только делает вид, что сердится, а сам через полчасика закроет папки и заглянет в его кабинет, где уже заметно припахивает разлитым по рюмкам коньячком и нарезанным лимоном…

Махнув рукой, Турецкий рассмеялся, и вот так, громко смеясь, вышел из кабинета Меркулова.

В приемной было несколько незнакомых Александру посетителей. Те воззрились на него с недоумением, но Турецкий, не переставая смеяться, лишь слегка утишив смех, махнул рукой секретарше Лауре, мол, прощаюсь без всяких обид, – и пошел к выходу.

Оно, конечно, сомнение – дело полезное, на ней, говорят, вся мировая философия держится. А вот в практической, повседневной жизни оно, может, и уместно, если только кратковременное, но чаще всего – дело безнадежное, ибо слишком долгое сомнение обычно называют иначе…

Глава четвертая

БРОДЯГА МАКС

Старый тезис, напоминающий теперь анекдот, но при этом являвшийся вполне реальным газетным заголовком в начале шестидесятых годов прошлого века: «Если делать, то по большому», – был, по-своему, программным в практике Турецкого. Другими словами, все, за что ты берешься, даже вопреки собственной воле, выполняй со всей ответственностью и полной отдачей. Или не берись, не сотрясай напрасно воздух. Есть в этой фразе, конечно, скрытый, подпольный смысл – и уж, во всяком случае, не для дамского общества. Обязательно поймут превратно, а ты потом доказывай, что имел в виду совершенно иное…

Так объяснял Саня Славке суть идиотски построенной веселыми газетчиками фразы. Еще в прошлом веке и объяснял. Грязнов, помнится, гоготал, вникая в подтекст и принимая фразу на вооружение. И частенько после, в различных компаниях, тот козырял тонким знанием предмета. Особенно, перед собственными сыщиками, в МУРе.

Вот и сейчас они, находясь за добрые десять тысяч верст друг от друга, хохотали, вспоминая прошлое. Ну, пусть не десять, поменьше, однако все равно далеко. Даже зная, трудно себе представить, спасает воображение фраза «на краю света».

А разговор этот был нужен Турецкому, может быть, больше, чем Вячеславу Ивановичу. Над тем ведь не капало. Ну, затосковал, так от этого еще не умирают. Можно ж и на побывку прилететь, чтоб душу отвести. А Славка не хотел, словно занимался мазохизмом. Вот уже и Костя «вспомнил» о «добровольном изгнаннике». И не в том суть, что Грязнов как бы сам себя наказал, терзаемый чувством вины за гибель племянника и Санино ранение. Это ведь по его с Костей настоятельным просьбам повезли Турецкий с Денисом подарки в детдом, где террористы решили совершить свою подлую акцию. И вот теперь это чувство вины и держало Славку в уссурийской дали. Душу лечил, понимаешь ли, среди зверушек – тигров там всяких и бурундучков, что кедровыми орешками питаются. На которых и Славка такие настойки делал!

Саня, было дело, летал к другу. Местный самогон пили, настоянный на диких таежных травах, корешках, ягодах и орешках, закусывали жареной и копченой дичиной. Турецкий видел, что Грязнов, несмотря на собственное изобилие, уже томится вынужденным самоизгнанием, и ему нужен стоящий аргумент для отказа от добровольного отшельничества. Но тогда ничего порядочного под рукой как-то не находилось. А сейчас Александр вдруг почувствовал, как тяжело ему без поддержки и совета друга. Ну, не с Иркой же, в самом деле, обсуждать вопрос – браться за это неблагодарное и неприятное расследование или послать их всех? Мол, здоровье дороже… Пока еще этот аргумент действовал, но уже давал и сбои.

Передавать суть беседы с Костей по телефону на Дальний Восток Турецкий, конечно, ни за что бы не решился. Но намеками все-таки изложил Грязнову смысл нового дела, – они же всегда понимали друг друга и с полуслова, разжевывать ничего не требовалось. Да к тому же Славка прекрасно знал эту свое-образную публику из военной прокуратуры: командуя МУРом, частенько «пересекался» с ними, если в преступлениях фигурировал хотя бы один военнослужащий. Впрочем, у Александра хватало и собственных знаний. Но, тем не менее…

Вячеслав и в прежние годы жил по принципу: «Где наша ни пропадала…», а теперь, как говорится, сам Бог велел быть фаталистом. Он и ответил в этом смысле. Но при этом Александр заметил, что гораздо больше Вячеслава озаботило – или показалось? – известие о том, что «Глория» без своего отца-основателя и главного нервного возбудителя не то, чтобы захирела, зачахла, нет, дела есть, клиенты посещают, и неплохо, но… крылья как-то опустились, что ли. Словно увядать стали. Интерес пропадает – плохой признак. Опасный симптом. И это обстоятельство, кажется, нашло в его душе отклик. Уже неплохо – для начала. Теперь остается только постоянно подливать… чего там? Водички, маслица или спиртику? Ближайшее время и покажет, важно, что Славка забеспокоился всерьез. А беспокойство у него – всегда первый стимул к активному действию, такая уж она – специфическая, «сыщицкая» порода!

Но больше всего Турецкого обрадовал бодрый голос Грязнова. Не было в нем ни прежней тоскливой сентиментальности, ни покорности судьбе. Он просто сказал в конце телефонного разговора:

– Берись, Саня. Это дело по своей раскрутке – не на два дня. А там, глядишь, и я подъеду, если чего…

Вот так и решились сразу два вопроса.

Турецкий уже поздним вечером позвонил Косте, возможно, разбудив его. Во всяком случае, голос у Лели – супруги Костиной, был похож на сонный, однако отказать Сашеньке она не могла, и Меркулов взял трубку.

– Ну, чего тебе не спится? – не слишком дружелюбно спросил он.

– Если тебе наплевать на то, чем живут и о чем думают твои друзья, я могу и положить трубку. Пожалуйста, очень надо, понимаешь!

– Эй, ты чего?! – всполошился Костя, очевидно, проснувшись окончательно. – Говори, я слушаю. Решил?

Ну да, у него же теперь одно в голове.

– Как тебе сказать? Я был в сомнениях, но вот Славка, кажется, убедил, что нам, в смысле, нашему агентству, стоит взяться, может, и отчасти исключительно ради поддержания престижа «Глории». Вот, мол, военная прокуратура обделается, а мы, как обычно, справимся. Нам же это – семечки. Мы любим мутные и трудноразрешимые задачи. Да к тому же, говорит, если возникнут заторы, я сам немедленно подъеду и – разберемся. Не знаю еще, можно ли ему верить, вот я и подумал, что, по моим подсчетам, ты его лично знаешь где-то на шесть или семь месяцев дольше, чем я, и решил посоветоваться. Тебе ж известно, что я по утрам не люблю беспокоить людей… – Он услышал, как крякнул Костя и продолжил: – Да и вроде не так поздно еще, детское время. Как считаешь?

– Вот же босяки! – хриплым со сна голосом рассмеялся Меркулов. – Да, конечно, не можно, а нужно. Молодец, Саня… Между прочим, Саня, с Федоровским я сегодня успел переговорить. Объяснил ему о твоей миссии – в частном порядке. Скажу откровенно, реакция была неоднозначной. Но я постарался убедить его, что уже само по себе участие в расследовании Александра Турецкого придаст этому процессу дополнительный вес, ибо имя следователя, как известно, у президента на слуху, а тому наверняка придется отвечать всяким писакам на их нахальные и каверзные вопросы. Вот и аргумент дополнительный. Мол, лучшие силы привлечены, так сказать. Неплохо придумано, а, Саня?

– Аргумент, конечно, просто нет слов… Особенно – продажные писаки.

– Я не говорил «продажные»! Не передергивай!

– Но подумал. Я же тебя тоже знаю. Как ты – Славку. Мы ж без стереотипов – никуда… Ладно, было бы на пользу. А он-то чем ответил на твой пассаж?

– Ответил, что готов принять тебя прямо завтра с утра. Где-нибудь в начале одиннадцатого. Позвони и уточни. А позже встреться с тетками из Комитета. Я не думаю, что они могут передумать. Но если начнут торговаться, немедленно перезвони мне, что-нибудь придумаем.

«Значит, не все так у Кости просто и однозначно, – подумал Турецкий, положив трубку. – И этот Комитет – тоже контора неоднозначная. Надо будет попросить Макса залезть в Интернет, в их файлы, сайты всякие там и выяснить, что представляет собой этот Комитет солдатских матерей… Или, как их – Союз комитетов? Наверняка, материалов навалом. И сделать это надо пораньше, прежде чем ехать к главному военному прокурору…»

Поставив перед собой такую задачу, успокоенный Александр Борисович отправился спать. Правда, тот же Славка посоветовал в конце разговора не сильно торопиться, если у друга Сани еще есть сомнения с принятием решения, а вернуться к вопросу утром. Утро вечера мудренее, – так говорят. Но практика показывала Турецкому, и не раз, что продуманные с вечера решения, как правило, утром уже не претерпевают изменений. И, тем не менее, – мало ли что?

…Спал он хорошо, и, встав рано, стараясь не разбудить жену, которая засиделась допоздна, листая какие-то книжки, учебники и руководства, – это она была озадачена мужем по вопросу психического здоровья автора письма в Интернете, – уехал в «Глорию», решив там же и позавтракать. В смысле, попить кофе с какой-нибудь «жвачкой», которую собирался купить по дороге. Надо же и Макса чем-нибудь накормить.

Обычно Макс – он же Максим, компьютерный бог детективного агентства «Глория» – обходился литрами кофе из постоянно фырчащей кофеварки и бесчисленными пакетами с чипсами, сухариками и прочими хрустящими предметами, типа сушек с маком. Эта пища поддерживала в нем дух. А тело этого огромного, заросшего дикой бородищей монстра требовало, естественно, более калорийной пищи. И Макса подкармливали все сотрудники агентства. Кормили ненавязчиво, сваливая готовые уже продукты, либо полуфабрикаты, в холодильник. Но готовить Макс не любил, и этим приходилось заниматься другим, а вот съесть, к примеру, здоровенный круг сухой колбасы, какой-нибудь «одесской», это он мог, причем, даже и не замечая самого процесса поедания – как бы между прочим. Вот такой странный человек. По-своему – гений. Ну, бог, и все этим сказано. На его помощь, в первую очередь, и рассчитывал Турецкий, прекрасно зная, что ни в МВД, даже в их замечательном Управлении «К», ни уж, во всяком случае, в военной прокуратуре, никого подобного Максу нет. А раз нет, значит, и приоритет, в любом случае, остается на стороне «Глории».

Кстати, еще работая в Генеральной прокуратуре, Александр Борисович постоянно пользовался помощью Макса в самых трудных и, казалось, порой неразрешимых ситуациях. И никогда не знал отказа. Ибо залезть в чужие файлы, будь то высокая государственная организация или суперзащищенная от взломов коммерческая структура, и покопаться там, добывая коллегам необходимую для очередных расследований информацию, была для него задачей интересной и, естественно, решаемой. Иных вариантов он просто не признавал.

«Борода», и он же – «Бродяга», сидел со своими компьютерами в темной комнате, защищенной со всех сторон от прослушивания – таков был порядок в «Глории», установленный еще покойным ныне Денисом, – и со всех сторон доносился шорох вентиляторов. Иначе здесь просто нельзя было бы дышать. Кофеварка, естественно, фырчала. Еще слышался хруст, это крепкие челюсти Макса перемалывали довольно крупные сушки. Значит, чипсы закончились, а он так и не покидал помещение. Наверное, и спал сегодня здесь, большое кресло было разобранным, а простыня, которой накрывался Макс, смятая так и лежала на полу, как упала, когда он поднялся. Странный человек, но такой уж… Гении – они все в чем-то чумовые. А Макс несомненно был гением в своем деле.

Турецкий разглядел в полутьме, как заблестели глаза Бродяги, когда на стоящий рядом с ним столик легли пара свежих, мягчайших белых батонов и целлофановый пакет с нарезанными пластинами ветчины. Он услышал так же, как громко сглотнул Макс, беря в руку батон и сходу откусывая приличный кусок, вслед за которым где-то в отверстии посреди бороды исчез и немалый пласт ветчины. Бродяга считал, что резать продукт перед употреблением, значит, безнадежно портить его, и потому предпочитал откусывать, отрывать, отгрызать от целого. И если бы здесь лежала не порезанная ветчина, а целиком весь свиной окорок, не исключено, что Макс начал бы с него, подобно Гаргантюа. Наверное, ему было чрезвычайно приятно питаться именно таким вот образом. Ну, конечно, ведь потом в бороде остается такое обилие прекрасных крошек, которые так приятно стряхивать на отвороты своей куртки и выдающийся живот, – прямое следствие, как он утверждал, сидячей жизни. Впрочем, другой Макс и не знал.

Притом, нельзя было бы даже и предположить, что человек умирает с голоду, – холодильник в холле был постоянно набит продуктами, и с тем же постоянством пополнялся всеми сотрудниками – по мере поедания содержимого. Но дело было в том, что к холодильнику надо было вставать и идти, потом смотреть, что подходит в пищу в данную минуту, думать, что чему предпочесть, ибо уже сам процесс выбора иногда ставит человека в тупик, заставляя его терять драгоценное время на какую-то чепуху. И еще, не дай, Господь, готовить! А тут вопрос решен изначально, и в этом для Макса был вполне приемлемый, а главное, очень удобный выход. И тот, кто так поступал, то есть брал на себя решение этой трудной проблемы, был душевно близок компьютерному Бродяге. И если тебе сделали добро, причем, сознательно, значит, и ты должен соответствующим образом ответить.

Именно по этой причине, не переставая жевать, Макс умудрился ртом, полным пищи, произнести сакраментальную фразу, которая прозвучала так:

– Шо на…га? – то есть, «что надо?», и тут же засунул в рот новую порцию батона, переложив его ветчиной.

Александр Борисович всякий раз наблюдал с интересом и, как обычно, не мог сдержать усмешки.

– Кофе есть? – спросил он.

Не отвечая, Макс ткнул толстым пальцем в сторону кофеварки. Надо сказать, что кофе у него было отменным. Александр Борисович налил себе большую чашку, отломил от второго батона кусочек и кинул на него кусок ветчины, – вот, собственно, и весь завтрак интеллигента.

Макс понял, что работа есть, но не торопился.