Водоворот

Никлас не замечал ничего, что могло бы вызвать у женщины подобную реакцию.

– Они как будто обнимают кого-то.

Теперь и Никлас обратил внимание: руки были приподняты, правая чуть выше, чем левая, как будто кукла застыла за секунду до объятия.

– Их было двое. В этом объятии.

Никлас все еще не понимал, что так взволновало женщину, и, посмотрев на коллегу, увидел, что Линд так же мучается над этой мыслью.

– Разлука, – женщина говорила тонким дрожащим голосом, словно опасаясь, что ее собственный муж тоже сейчас разомкнет объятия и навсегда исчезнет.

– Да, похоже на то, – Линд никак не мог понять, что к чему.

Женщина глубоко вздохнула, набралась сил:

– Думаю, нам что-то пытаются рассказать.

– Что?

– Кто-то что-то ищет. И отправился в последний поход.

Глава 7

Будё

«Право талиона» – право на воздаяние.

Рино, не отрываясь, смотрел на написанные его рукой слова и думал о ненависти. Бездонной ненависти. Ким Олауссен, работник пивнушки, так и не смог назвать ни одного человека, кто бы мог желать ему скорейшего возвращения к Создателю. Хотя слова, которые прошептал ему на ухо преступник, свидетельствовали об обратном. Олауссену предстояло умирать долго, на протяжении нескольких часов, мучительно, а спасли его удача и случайность. Таким образом, оставался шанс, что преступник повторит попытку, так как в этот раз не смог довести дело до конца.

Никто из коллег Олауссена не смог припомнить какого-нибудь подозрительного посетителя, хотя можно смело предположить, что те, кто выбирает для вечеринки место типа «Подвала», сами по себе внушают определенные подозрения. Томас решил разыскать и допросить некоторых завсегдатаев бара в надежде на то, что в просветлениях пьяного угара они успели приметить что-нибудь необычное.

Вторая жертва, Нильс Оттему, который до сих пор находился в больнице Хаукеланда в ожидании трансплантации кожи, не смог вспомнить, слышал ли от преступника что-то похожее на слова, которые тот сказал первой жертве. Тем не менее воздаяние при этом было ничуть не мягче.

Общая копия всех трех изображений была прикреплена на стену слева от письменного стола. Картинки были идентичными, лишь по небольшим неровностям линий можно было убедиться, что все они действительно были нарисованы от руки. И так как подпись на изображениях так же не навела жертв ни на какие мысли, следствие не могло сдвинуться с мертвой точки, хотя версий было предостаточно.

Рино вставил карандаш в точилку, прикрепленную к углу стола. Ему больше нравилось писать карандашом, а не ручкой, в том числе из-за процесса затачивания, ритуала, который помогал направить мысли в нужное русло. Он достал чистый лист и написал: «Общее». Истратив полкарандаша, он написал четыре строчки. Все жертвы были среднего возраста, хотя, по мнению инспектора, образ жизни Олауссена несколько ускорял процесс старения. У всех были дети, хотя жили они отдельно. Двое из них были на социальном обеспечении, и он сделал себе пометку проверить, не состоял ли на учете у социальных служб и третий пострадавший. Конечно, подобные вещи весьма постыдны, но кто в наше время думает о стыде?! Потом он написал: «Ненависть», хотя прямой взаимосвязи между всеми случаями не обнаружил.

Он достал мобильник и нашел телефон Иоакима. После двух длинных гудков раздались короткие. На Иоакима это непохоже, обычно он был доступен в любое время дня и ночи, стоял на страже, как будто лично от него зависела безопасность нации. Через секунду на телефон пришло сообщение:

«Не могу говорить. Тут мама и чувак. Перезвоню».

Первый вариант, который пришел в голову Рино, был весьма фантастичным: может быть, Иоаким впервые в жизни сделал все уроки, и директор вызвал его мать в школу, чтобы совместно пропеть «Аллилуйю»? Потому что на обычную встречу, на которой учительница жалуется на витающего в облаках во время уроков Иоакима, их, согласно договору, пригласили бы обоих. Инспектор решил, что, скорее всего, что-то случилось внезапно, и снова уставился на список общего.

Почти сразу же он отложил бумагу, вышел в коридор и постучал в дверь соседнего кабинета. В кабинете, как всегда, пахло смесью шампуня и мыла, потому что Томас Борк совмещал утреннюю пробежку с дорогой до работы, а потом усердно использовал душевую комнату в управлении. Кроме этого, три раза в неделю он ходил в качалку, а после этого опять принимал душ. В недостаточной чистоплотности Томаса Борка упрекнуть не смог бы никто.

– Наш дружок Оттему…

– Это тот, которого сегодня с утра на костре поджарили? – Томас был в восторге от своего остроумия.

– Да, он. Ты собирался позвонить в Берген.

– После половины второго, – Томас крутанулся на стуле, сложил руки на мускулистой груди и широко расставил ноги.

– Не попросишь их разузнать у него кое о чем?

– Все, что твоей душе угодно.

– Мне нужно знать, получал ли он когда-нибудь социальную помощь.

– Ищешь общее?

– Надеяться не запрещено.

– Ладно, правда, не думаю, что кто-то из наших жертв родился с серебряной ложкой в заднице.

– Во рту, – поправил Рино.

Внезапно Томас стал серьезным:

– Кратковременная помощь от государства, возможно, предоставляется гораздо чаще, чем мы предполагаем.

– Может быть, – Рино помнил, что Томас жаловался на нехватку денег после развода с женой. Оставалось только надеяться, что он ни во что не вляпался.

– Кстати, я разговаривал с Куртом…

Рино отметил резкий переход от темы разговора.

– Никаких отпечатков ни на печке, ни на трубе.

– Бомба.

– А вот на дверной ручке, напротив… очень много отпечатков.

– Но не нашего приятеля?

– Строго говоря, мы этого не знаем.

– Строго говоря, знаем. Он не оставляет отпечатков на месте преступления, так что вряд ли станет лапать жирными руками дверь.

– Именно так.

Зазвонил мобильный. Когда Рино вернулся в свой кабинет, на экране телефона высветилась надпись «Иоаким».

– Отец, – пробормотал Рино низким голосом.

– Сын, – поддержал Иоаким.

И они закончили хором: